товьте войска к походу. Прямо сейчас. Мы пойдём по Тёмной Тропе. Ваше величество, — взгляд Угрима вновь остановился на Феодорлихе, — распорядитесь взять лестницы и осадные щиты. Они нам пригодятся.
— Будет штурм?
— Скорее всего, да. За Кость придётся погрызться, — улыбнулся Угрим.
— А требучет? — деловито спросил Феодорлих. — Камнемётная машина?
— Это лишнее, — с сожалением вздохнул князь. — Она слишком велика и громоздка. Такая махина не поместится на Тропе, а разбирать порок у нас нет времени.
— И куда же мы отправимся, коназ? — спросил Огадай.
— Туда где много гор, песка и жаркое солнце, — уклончиво ответил Угрим.
— Палестина? — удивлённо вскинул голову Феодорлих. — Святая земля?
Угрим криво усмехнулся:
— Вообще-то я бы не стал называть эти земли святыми, ваше величество.
Тимофей выждал, пока окружённые свитой Огадай и Феодорлих удалятся каждый к своему воинству. И только потом спросил:
— Ты не боишься впускать в Острожец чужих воинов, княже?
— Ни сколько, — усмехнулся князь-волхв. — Я впускаю в город воинов разных армий. Латиняне не позволят захватить крепость татарам. Татары помешают сделать это латинянам. К тому же, ни те, ни другие не смогут без меня воспользоваться силой Кощеева тулова.
На берегах Ищерки ударили барабаны, взревели рога и трубы, зазвучали разноязыкие команды. Две великие рати перестраивались из боевого порядка в походный. Огадай и Феодорлих торопились. Было вообще-то из-за чего.
Тимофей задал ещё один вопрос, не дававший ему покоя:
— Княже, скажи, кому Чёрные Кости могут даровать бессмертие на самом деле?
На миг Тимофею показалось, будто смоляные зрачки волхва взрезают его и выворачивают наизнанку.
— Тому, кто способен бессмертие взять, — не сразу ответил Угрим.
— Тебе?
Кивок. Сведённые брови…
— Мне.
— И всё?
Угрим холодно смотрел в глаза Тимофею.
— Если ты хочешь жить вечно, Тимофей, лучше откажись от этой затеи. У тебя всё равно ничего не выйдет. Ты не искусен в колдовстве. Тем более, в таком колдовстве. Тебе не пробудить силы Костей.
Тимофей покачал головой.
— Мне вечная жизнь не нужна. Но вот Феодорлих и Огадай…
— Ах, вот ты о чём, — в голосе князя послышалось облегчение. — Да, они считают, что им это необходимо. Они властвуют, а властвующим никогда не хватает времени вдоволь насладиться властью. Но на самом деле и у императора, и у хана шансов обрести бессмертие, о котором они так мечтают, не больше, чем у тебя.
— Ты им не сказал об этом…
— А разве им обязательно это знать? Михель ничего не говорил об этом Феодорлиху, татарский шаман — Огадаю. И это разумно. Когда стремишься с кем-то к общей цели, так удобнее. А когда цель уже достигнута — какая разница, что было сказано, а что нет?
— Но если Феодорлих и Огадай поймут? Если догадаются? И если объединятся против тебя?
Угрим улыбнулся, глядя куда-то вдаль.
— Для того, чтобы увидеть и понять очевидное, нужно иметь незамутнённый взор и открытое сердце. А хан и император ослеплены мечтой о вечной жизни и полны недоверия друг к другу. Оба они в полной мере почувствовали вкус власти, оба они отравлены ею и оба жаждут большего. Бессмертия и половины мира им кажется мало уже сейчас. Каждый из них желает приложить к своему бессмертию власть над всем миром. Безраздельную, единоличную власть. Огадай и Феодорлих рассчитывают использовать друг друга, чтобы в итоге получить всё.
— А тебя, княже? — спросил Тимофей. — Тебя они тоже хотят использовать в своей игре?
— Нет, со мной они хотят договариваться честно. Любому, даже бессмертному властителю мира нужен верный колдун, чтобы поддерживать власть и продлевать её столь же долго, сколь долго продлиться жизнь.
Просторные тёмно-зелёные плащи и островерхие соломенные шляпы — вот и всё, что разглядел Зигфрид в первый момент. Пять длинных плащей, пять круглых шляп. Пять невысоких фигур у кромки воды. Рук и ног за плотной тканью, в которую кутались незнакомцы, видно не было. Лиц под низко надвинутыми широкополыми шляпами — тоже не различить.
Пожалуй, эти пятеро напоминали огромные грибы даже больше, чем кнехты князя-карпа.
Четверо — двое справа и двое слева — застыли в напряжённой неподвижности. Но что-то подсказывало Зигфриду: каждый из них готов к молниеносному действию. В любой момент они могли прыгнуть в воду и в два счёта добраться до него. Или вырвать из-под плащей и метнуть серповидные пластины, от которых не сумели спастись даже ловкие люди-тени, преследовавшие Зигфрида.
Только от одного из пятерых — того, кто стоял посередине, — веяло спокойствием, уверенностью и какой-то непостижимой, нечеловеческой несуетностью. Он-то и шагнул навстречу Зигфриду. Качнулась соломенная шляпа. Из-под широких полей блеснули узкие глаза.
Чужое лицо. Пристальный взгляд. Пристальный, властный, требовательный. Тишина и…
«Иди!»
К Зигфриду будто бы обратились из его собственной головы. Не словом. И, пожалуй, не совсем мыслью даже. Не привычной мыслью, по крайней мере. Не так, как привык мыслить сам Зигфрид.
«Иди сюда!» Голоса не было слышно. Не было слышно ни звука. Но был безмолвный приказ, которому невозможно противиться.
«Принеси ЭТО!».
И никаких сомнений в том, что именно «ЭТО». Какое именно…
Руки Зигфрида сами, без какого бы то ни было участия хозяина, аккуратно вложили Реликвию в покачивающийся на воде ларец и прикрыли крышку. Слабая надежда на то, что нежданных спасителей не заинтересуют Чёрные Мощи, рассеялась, как дым.
Нога Зигфрида вырвалась из вязкого илистого плена. Одна нога, за ней — вторая. И тоже — словно сами по себе.
Шаг, другой…
Превозмогая протестующий — «Не-е-ет! Остановись!» — голос рассудка, барон шёл на зов.
Его звали чужие чары, колдовство и неведомая магия.
Он больше не чувствовал ни холода, ни болезненной судороги в левой лодыжке. Он вообще ничего уже не чувствовал. Только…
«Иди!» — настойчиво требовали от него. И это «Иди!» вело, влекло, неудержимо тянуло к берегу. К щёлочкам глаз, неотрывно следившим за ним из-под лёгкой соломенной шляпы. К незнакомому колдуну неведомого народа.
Краем сознания Зигфрид отметил, что вода, только что плескавшаяся у подбородка, едва достаёт до груди. А вот — и вовсе по колено. А вот уже не мягкий ил, а трава пружинит под ногами.
Зигфрид не успел даже удивиться. Или попросту не смог.
Берег… Он стоит на берегу. Прямо перед чужеземцем, нанизавшем его на свой взгляд, как на копьё. Стоит и не может отвести глаз. И не в силах стряхнуть чары.
Из-под плаща незнакомца выпросталась рука. Рука потянулась к ларцу.
«Дай!» — вонзилось в мозг. Пронзительные щёлочки глаз поблёскивали, словно заточенная сталь.
Тяжёлый взгляд кромсал, давил и сминал. Из ларца стекали и капала вода.
«Открой и дай мне ЭТО!»
И снова Зигфрид не мог не повиноваться. И снова помимо воли пришлось выполнить чужой приказ.
Руки откинули лакированную крышку. На гранёных боках кристалла блеснула влага. Казалось, Реликвия покрылась испариной в душном ларце. Под толстой прозрачной коркой, усеянной капельками-бисеринками темнела мумифицированные останки. Чёрные Мощи. Источник великой силы для того, кто знает, как ей пользоваться.
Чужеземный колдун, вероятно, знал.
Глаза, удерживавшие Зигфрида в повиновении, на миг отвлеклись. Глаза алчно воззрились на кристалл, притянутые им, как прежде притягивали сами.
Зигфрид почувствовал, как спадает оцепенение. Прежде чем гипнотизирующий взгляд вновь обрёл над ним власть, барон успел понять, что главное сейчас не сопротивляться и не драться, не нападать и не защищаться. Самым главным было не смотреть в эти страшные, высасывающие волю глаза.
Он отвернуться. Шарахнулся обратно к реке. Отдёргивая ларец от тянущейся руки. Выхватывая кристалл из ларца.
Пустой ящик полетел в траву.
Зигфрид с тоской глянул назад. Бежать? Куда? Опять в холодную воду, где ждёт верная смерть. Да и на противоположном берегу, если он каким-то чудом туда доберётся, тоже ведь не будет спасения.
Тогда что? Биться здесь? Голыми руками? С пятью противниками сразу? С врагом, на которого нельзя даже смотреть. Потому что первый же взгляд, брошенный в его сторону, станет поражением.
Мысли порхнули перепуганными сойками. Решение было принято. Всё то же решение. Верное и единственно возможное.
Утопить…
Зигфрид размахнулся, намереваясь зашвырнуть Мощи подальше от берега.
Утопить кристалл! Пока не поздно. Пока не пущены метательные серпы.
Серповидные пластины в барона не полетели. В него было брошено другое. Правда, сам Зигфрид фон Гебердорф не видел, как мелькнула в воздухе маленькая стрелка, похожая на стальной ивовый лист с мелкими зазубринами и с красным шёлковым хвостом, заменяющим древко и оперение.
Едва коснувшись шеи жертвы, зазубренный наконечник коротко блеснул в ночи призрачным колдовским светом. Блеснул и погас.
Зигфрид почувствовал укол сзади, под затылком, там, где череп соединяется с хребтом. И — резкую боль, и — холод заговорённой стали, и — чужую волю, вливающуюся через эту боль и через этот холод.
На кончике неприметной метательной стрелки с матерчатым хвостом крылась не менее сильная магия, чем та, которую излучали глаза-щёлки иноземного колдуна. А потому занесённая уже над водой рука так и не выбросила Реликвию. Парализованное тело замерло у самой реки. Но тело не упало, вовремя поддержанное кем-то. Или чем-то.
Барон стоял неподвижно, тупо глядя, как вода плещется у ног. Из раны в шее не текла кровь — ни капли, ни полкапли. Зато через маленькую дырку самого Зигфрида наполняло то, что не имело к нему никакого отношения.
Отныне он был покорен другому. Более, чем когда-либо, более, чем кому-либо. Покорен во всём.
«Вернись!» — пробилась сквозь острую боль чужая команда.
И Зигфрид вернулся.