«Что же ты хочешь в награду?» — спрашивает бог.
«Хочу знать, у кого кровь слаще», — отвечает змея.
«Хорошо, — отвечает бог и призывает к себе комара, дает ему поручение: — Лети отведай разной крови и скажи мне, какая слаще».
Комар улетел. Долго его не было. Вдруг видят звери, птицы и насекомые — летит весело комар. Метнулась шустрая ласточка, взвилась к нему навстречу. Подлетает к комару и спрашивает:
«Узнал, друже, у кого кровь слаще?»
«Знаю! — весело пискнул комар. — У че-ло-ве-ка!»
«У кого?» — переспросила хитрая ласточка.
«У че…» — только было разинул рот комар, как ласточка хвать его за язык и откусила его.
«Дзз-дзз…» — заныл комар, не умея ничего больше произнести.
Бог спрашивает: у кого же кровь слаще? Ему надо выполнить обещание змеи. А комар в ответ:
«Дзз-дзз-дзз…» — и остаточек языка показывает.
Поняла все змея, увидела, рядом ласточка пролетает, и как метнется к ней, хвать ее за хвост. Ласточка рванулась, взвилась, а змея с уголком вырванного ласточкиного хвоста шлепнулась на землю. Так никто и не знает, у кого кровь слаще. Кроме комара и ласточки. Комар кровушку сладкую попивает до сих нор и тайну для себя одного держит. А ласточке она ни к чему. Бог устроил ее житье возле человека. И хорошо, что у комара вырван язык. Ему же на пользу вышло. Молчание — золото!
Сухарь легонько улыбался.
— Чего хихикаешь? — не понравилось Дербашу.
— Безобидный больно комаренок выходит, — теперь уже засмеялся Антон Тимофеевич, вызвав такую же ответную реакцию.
— Комар — насекомое ушлое, увертливое, руки обобьешь, не прихлопнешь его. Вглядеться надо, чтобы различить… Так что не надо о нем так небрежно, друже Цыган. Тебе давай-ка тоже псевдо сменим. Обязательно даже. Подумай.
— Это не проблема, вон молоток лежит, просится в псевдо, — шутливо сказал Сухарь, а Дербаш подхватил:
— Мне нравится: друже Молоток. И смысл хороший. Вдумайся-ка! Давай вбей мне Горбуна одним махом под самую шляпку.
— С чем же я к нему приду для начала? — вернулся к практической стороне вопроса Сухарь.
Дербаш сразу не ответил. Они после завтрака поднялись наверх, прикрыли дверь и сели к столу.
— Человек, пришедший из-за кордона с бумагами для нас, Горбуна в лицо не видел, как и тот его. Это совершенно точно. Функционер собирался к нему с деловым поручением. С каким? Мы должны придумать его. Например, ты уполномочен устно передать Горбуну недовольство закордонного руководства заметным спадом финансовых поступлений. Пусть даст объяснение. А по твоему паролю он его представит. Вот после этого ты ему и вручи визитку, начинай разоблачение. Дальше мне учить тебя нечего, действуй по обстановке, главное, уйди чисто. Подумай, за день мы еще поговорим.
Всю дорогу из Луцка до Порфирьевки Мария Сорочинская ехала задумчивая, обеспокоенная. Лейтенант Кромский вспомнил Киричука, наставлявшего его: «…И еще учтите, женщина она хотя и в возрасте, но слишком оживленная, даже, я бы сказал, игривая — природа у нее такая, безвозрастная, поправляйте ее, коли что не так».
Марии было не до отвлеченных разговоров. Мысли ее вертелись вокруг мужа: где он сейчас может быть, не занесло ли его по стечению неизвестных ей обстоятельств поближе к братцу Петру, соседство с которым могло принести беду? Однако, поразмыслив и вспомнив обещание Яшки Бибы исполнить до мелочи все, что она скажет, успокоилась, решив, что у нее все-таки немало шансов повидать своего муженька. Ей необходимо было поскорее увидеть в добром здравии бабку Василису, которая может для нее все устроить.
Так незаметно, за размышлениями, они переехали за Стырь, и только тогда Мария потребовала:
— Вон туда, в рощицу, отгоните машину, я дальше пешком. Ждите, будет задержка, извещу.
Кромский ответил:
— Хорошо. До темноты жду.
Откуда им было знать, что в эту самую минуту ушедший в бега Микола Сорочинский усердно пилил дрова с сыном бабки Василисы!
Микола с остервенением орудовал двуручной пилой, не сразу обратив внимание на вошедшую во двор женщину. Однако, услышав, что кто-то ойкнул за спиной, оглянулся и обомлел, увидя в добром здравии жену, и бросился к ней.
— Как же ты тут?.. — затормошил жену обрадованный Микола.
— О, помолодел сразу, и голос ожил, никак, соскучился, — повела мужа в сторонку Мария, шепнув ему: — Тише говори, не повторяй за мной… Бери монатки, сейчас уйдем, я только с бабкой Васей переброшусь парой слов, нельзя не повидать…
А бабка Василиса уже стояла на крыльце, приятно удивленная. Крупная, громоздкая женщина с мелкими чертами нежно-белого личика.
— Кого я вижу, милушка, любовь ты моя, — тихо пропела она, и Мария, услышав, подалась к крыльцу.
— Здравствуй, баба Василиса! — обняла гостья хозяйку. — Ты чего же эксплуатируешь моего муженька? Я его не за этим к тебе посылала.
— А зачем же? — усмехнулась бабка Василиса. — Мужика в безделье опасно держать, он постоянно работать должен, а то одряхлеет, какая жене польза от него тогда.
— Я его передохнуть на природу отправила, да потребовался вот… Как ты-то, стара беда?.. Все с ухмылочкой… Я пустая сегодня, без подарочка.
— Сама пришла — подарок. Посидела бы, чего так-то, а у меня печево нынче — тесто угодило, тебя чуяло.
— На дорожку, пожалуй, дай, от твоего отказаться не могу, — скрипнули половицы крыльца под ногами Марии, пошутившей: — Ласковое какое, запело подо мною.
— Под тобой кто не запоет… А Микола твой, видать, отпелся, слова не выдавишь.
— Он у меня серьезный мужик, ему не к лицу возле такой жены с хиханьем вертеться… — остановила она за руку бабку Василису, спросила: — Мне что есть?
— Было, Сморчку отдала, он вчера с твоим пришел…
— Знаю, — соврала Мария. — Ну давай еду, а то больно спешу… дух-то какой у тебя тут хороший, гарбуз, что ли, печешь?
— И гарбуз… Угостить?.. — Она набрала в узелок пирожков и плюшек и подала его Марии, любимице своей, перекрестив ее: — Храни тебя бог!
— Бережет, слава богу, — чмокнула та в щеку приветливую хозяйку, прижав узелок с печевом к груди, и снова ойкнула, отстранив подарок: — Горячие-то!..
Уводя Миколу со двора, Мария обернулась, растрогавшись вдруг тем, что бабка Василиса крестила их вслед. Крикнула:
— Спасибо! Будь здорова, баба Василиса!
Лишь за селом она сказала мужу:
— Арестовала меня вчера милиция. На допрос в безпеку возили, со Стройным вот так разговаривала… Всё о нас знают, меня Артисткой назвал. Много они нашего брата заарканили.
Микола удивленно спросил:
— Как же ты вывернулась?
— Оттуда не вывернешься просто так, дорогой мой… Они люди с умом… Ничего, поправились.
— Кто?! Чекисты?
— Они, Миколаша! Слушай меня и не перечь. Они паше спасение теперь, иначе кому тюрьма, кому удавка. Куда мы с тобой залезли? Какое нам дело до них? Чего мы петлю себе на шею напялили? Есть возможность сбросить ее.
— Как?! Работать на чекистов? — громко вырвалось у Миколы, и он на всякий случай подозрительно посмотрел вокруг.
— И поработаешь… Ты хочешь меня сохранить? Тебе же, знаю, надоела моя канитель, сам говорил… Возможность есть, другой не будет. — Она вошла с ним в кусты и повела кратчайшим путем к поджидавшей машине, неспешно рассказывая об условиях выхода с повинной.
— Что я должен сделать? — испуганно спросил Микола.
— Помочь захватить Зубра, — тихо сказала Мария, отчего Микола застыл на месте, не поверив, а та продолжала: — Сейчас отвезем тебя к Боголюбам. Иди к Шульге, пароль я тебе дам свой, берегла на всякий крайний случай. С ним доставят к Зубру. Лай вовсю Петра, скажи, Сорока подвел меня, того и гляди заарестуют, работа встала, что, мол, делать с этим убийством Варьки, крылья подрезал. И не болтай много, трусость не выказывай, сразу в неверие войдешь.
— Зачем все это? — расширились глаза Миколы.
— Чтобы к Зубру доступ найти, а случай подвернется, заарканить его. Тем более тебе рассчитаться с ним есть за что: меня он все время добивался. Сказала ему последний раз, когда ночью Сморчок меня вызвал, чтобы не лез, потому что Миколу своего еще люблю… Не ухмыляйся, так и сказала, можешь напомнить ему при случае. Ей-богу, не вру. Даже еще ляпнула ему насчет того, что я здорово старше его… Надо же было смягчить самолюбие мужика, с ним на ножах нельзя.
— Замечал, думал, ты с ним… — пустился было в разбирательство всего наболевшего Микола, но его одернула Мария:
— Будет об этом, знай да помалкивай. Если бы что было, тебе известно, я бы сразу сказала. — И после паузы с умыслом добавила: — Все равно от него покоя не будет, он и тебя убрал бы, да меня побоялся, предупредила его… Месть от него возможна, осторожней с ним будь. Сейчас он тебе ничего не сделает, злорадствовать станет… Петро-то у него, знаешь?
— У Зубра?!
— Да, у него. И узнала, думаешь, от кого? От Стройного — подполковника из безпеки. Они каждый шаг, что ли, наш знают? Дивно…
— Тогда я пойду… тогда это нам на руку, — ободрился Микола.
— Связь через бабку Ваську, Костю каждую неделю буду посылать. Только не вырваться тебе к ней в Порфирьевку. Смотри, кроме Петра, ни с кем ничего не передавай. Находиться буду дома, если у чекистов не появится необходимость раскрыть мой арест. Гадать не будем, за меня не беспокойся. Правильно я сделала, что осталась. Давай выкарабкиваться к жизни.
Последние слова она сказала при Кромском, встретившем их возле машины.
— Мой Микола, знакомьтесь, — представила мужа лейтенанту. — Бабка Васька наудачу его в работники определила. А у нас дело поважнее… Муж согласен осилить Зубра. Едем к Боголюбам. Дорогой свой план расскажу.
16
К утру августовский лес наполнялся холодной, промозглой сыростью и непроглядным туманом, заблудиться в котором без привычки ничего не стоило. Продрогший насквозь Проскура дождаться не мог, когда солнце проникнет в густую чащобу.
С Лукой у него все уже было переговорено за трое суток — люди в проходе расставлены, Кушак проникся ответственностью, возложенной на него Зубром, и старался вовсю — мотался по разбросанным постам в сопровождении единственного своего связного.