— Если не в Ровно или возле него, — вставил Киричук.
— Возможно, и так, — прошелся по кабинету Поперека. — Мне сейчас хочется напомнить о том, как однажды здесь в кабинете была задумана операция с вводом чекиста к оуновцам, добротно начатая Сухарем под руководством подполковника Киричука. Выход Антона Тимофеевича на заграничный центр ОУН санкционирован. Я приветствую этот успех.
— Спасибо! — слегка склонил голову Киричук. Спросил: — Что же с Комаром?
— Эсбиста Комара пока решено не трогать. Почему, я уже сказал… Что касается Хмурого, то его не нынче, так завтра львовяне должны взять.
Киричук припомнил:
— Очень медленно продвигался капитан Сухарь в стане бандеровцев, но, оказалось, оседал надежно.
— Надежно! — с удовлетворением подтвердил Поперека и уточнил: — Кстати, Сухарь не капитан, уже майор.
…А через день Александр Агафонович Шевчук, прибыв в Луцк, рассказывал Киричуку:
— Самая памятная подробность ареста Хмурого у меня приходится не на него самого, а на его связную, о столкновении с которой мне, ничуть не обиженному силой человеку, распространяться как-то и не хочется. Но поделюсь.
Когда руководство решило эсбиста Комара не брать, передо мной поставили задачу дождаться появления Хмурого, который, по информации Сухаря, находился на подходе. Так оно и вышло. Хмурый вскоре прибыл к Комару на хату постоя. Он успел отрастить бородку, вел себя настороженно и в то же время без тревоги. Во всяком случае, мне так показалось. Однако после встречи с эсбистом Хмурый, было видно, занервничал.
Предполагалось, после встречи с Комаром он покинет Яворов, за городом собирались его арестовать. Но у того оказался свой постой в отдельном домике, где его поджидала связная. Она ему открыла дверь.
Решили подождать и выяснить, что они намерены делать дальше. И хорошо, что помедлили, иначе бы могли насторожить и спугнуть Комара.
Хмурый задерживался в Яворове, и когда он в третий раз покинул свой постой, наши напарники решили, что тот снова направится к эсбисту, идет прежней дорогой, и очень-то присматривать за ним не стали. Тут-то и произошел казус: Хмурый исчез, не доходя постоя Комара.
Надо было срочно действовать: брать связную и выяснять, куда направился ее сожитель. Карпенко остался караулить во дворе, неподалеку от двери, а я через сарай проник в сени, в прихожку, двигался осторожнейшим образом, да свалил таз со стены. Сразу распахнулась дверь из комнаты, и передо мной предстала в одной мужской рубашке нараспашку связная — женщина крупная, мощная — это я могу засвидетельствовать.
Испугавшись меня в первое мгновение, она сразу поняла, в чем дело и кто я, и рванула дверь на себя, но я уже подставил локоть и ногу, ухватил ее… Что дальше происходило, пока я одолел ее и связал — веревка для такого случая со мной была, — описать невозможно. Я же еще молодой парень, давало знать смущение — обнаженная женщина бьется в руках. Ну а когда она меня за горло схватила — удушить нацелилась, — тут уж, извините, пришлось изловчиться без деликатности.
Теперь смех берет, как вспомню… Накрыл ее одеялом, позвал Карпенко, перенесли, связанную, в дальнюю комнату, подальше от двери. Но она так и не сказала, куда пошел Хмурый, наверное, в самом деле не знала. Однако сообщила, что на постой тот вернется. Пришел он лишь на другой день, потрепав нам своим отсутствием нервы. От нас уйти ему на этот раз не удалось.
21
Воскресный базар в Торчине славился на всю Волынь. На подводах, арбах, верхами, а больше пешком сюда стекались не только со всей округи, но и с таких дальних мест, как из-под Горохова и даже Турийска. Издалека везли и вели крупную живность. Не случайно ходила шутка: «Торчин что Торгсин».
Неудивительно, до обеда в Торчине, особенно вокруг базарной площади, где неподалеку размещался райотдел МГБ во главе с майором Тарасовым, в воскресенье было ни пройти, ни проехать. Потому, наверное, мало кто обратил внимание на шестерых невзрачных всадников, обшарпанных и помятых, без седел и с веревочными уздечками, с трудом пробирающихся по обочине дороги вслед за вырвавшимся вперед, будто стесняющимся своего войска, довольно ладным, даже ухарски молодцеватым, их вожаком.
На людной дороге на них не обращали внимания. А тут на сравнительно тихой «административной» улице к верховым стали присматриваться с удивлением. А бравый, уверенный вид вожака, наверное, еще больше подогревал возникающий интерес.
— Подтяни-ись! — протяжно скомандовал он, будто за ним шла сотня, и пришпорил каблуками серого, рвущегося на резвый ход коня. Вскоре всадники свернули за угол дома к подъезду — входу в райотдел МГБ.
Не дожидаясь, пока спешится «войско», вожак вбежал на крыльцо и скрылся за дверью.
— Из областного управления!.. — энергично произнес он, проходя мимо копавшегося в тумбочке сержанта.
Тарасов только что пришел к себе в кабинет, доставал из сейфа папки с бумагами, когда распахнулась дверь и порог переступил бравый незнакомец с плеткой на запястье, лихо и с подпрыжкой щелкнул каблуками, небрежно вскинул два пальца под заломленную папаху, создавая видимость официальности, и раздельно доложил:
— Майор Тарасов! Главарь районных, как вы называете, банд Угар, по крещению Лука Скоба, явился с хлопцами сдаваться в безпеку с повинной. — Он прошел к столу и положил на него вынутый из кобуры наган. Добавил серьезно и деловито: — Все, отвоевал, так и доложите Василию Васильевичу.
— Ну, здравствуй, Лука, я тебя почти таким и представлял, — подошел к нему Тарасов и насмешливо поправил: — Не отвоевал ты, а отбегался, отстрелялся из-за угла, отпрятался. А с кем мы воевали, ты сам знаешь. Где твои бандиты?
Угар прокашлялся — не по нутру пришлось замечание, обходительных Киричука с Чуриным вспомнил, но раздумывать некогда было, ответил:
— Гляньте в окно, у подъезда спешились.
— Чего же глядеть, пошли, заводи их во двор… — указал рукой на дверь Тарасов.
Сержант раскрыл ворота, и пестрое воинство Угара с неказистыми лошадьми кучно вплыло во двор. Оглядывая неровный строй, на правом фланге которого встал вожак, Тарасов спросил:
— Добровольно все явились с повинной?
— Да!.. А как же! — ответили ему разноголосо, и, видать, по неслышной команде Угара все положили на землю перед собой обрезы, пистолеты, палаши, ножи и даже отвертку.
Во двор вышли несколько сотрудников — кого это там начальник привечает? Одному из них тот предложил переписать вышедших с повинной бандитов, потребовав пометить адреса, куда собираются отправиться разоружившиеся.
— Как куда отправимся? Вы разве нас не арестуете? — спросил Угар.
— Пока нет, разбираться будем с каждым. Давайте отправляйтесь по домам, отдохните от трудов неправедных, а завтра утром… Нет, завтра не годится, послезавтра к девяти утра чтоб как один собрались тут же. Если есть такие, кому некуда идти, пусть останутся. Задача ясна?
— Ясна, — задумчиво протянул Угар. — Все тутошние. Мне тоже есть куда идти, прибьют только, боюсь. Мне теперь самое надежное — за решеткой.
— Посоветуемся с Василием Васильевичем… Если хотите, можете поехать сейчас со мной в Луцк.
Угар живо кивнул головой.
Слушая не в первый раз наставления Бучи о том, как переходить польскую границу через «окно», с кем там прежде всего встретиться для дальнейшего продвижения, Сухарь и вникал в тонкости советов, и размышлял о нем самом — сорокалетием бандеровце.
Расхаживая по комнате на втором этаже, Антон Тимофеевич раздумывал о Буче потому, что оставались считанные минуты их напарничества. Сейчас он уйдет с беспокойным Пал Палычем на вокзал, чтобы отправиться в свой опасный путь, а это значит — больше никогда не увидится с ним. Его, наверное, вскоре арестуют, как и Пал Палыча после содействия Сухарю в переходе границы.
…Шевчук с Карпенко вышли на платформу, когда поезд остановился и Сухарь с Пал Палычем стали подыматься в вагон. Чуть в стороне они увидели прогуливающегося Павла Бучу. Он дождался, пока в окне появился друже Молоток, который вскинул открытую ладонь, прощаясь, что означало: все нормально!
Поезд в Жвирке стоял всего несколько минут, и ожидания отправления не было. Когда дернулись вагоны и поезд пошел, Шевчук с Карпенко нацелили свое внимание на человека в темном полупальто и сапогах, энергично шагавшего по платформе, и пошли за ним. Они дали ему выйти из здания станции, позволили пройти еще немного, благо свернул он поближе к чекистской машине, и с двух сторон крепко взяли его под руки.
— Не шуметь, Буча! — тихо, со спокойной властностью произнес Александр Агафонович. — Вы арестованы! В машину!
…Вечером, едва стемнело, Шевчук с Карпенко постучались в дом к Владе Львовне. Дверь им открыла дочь. Уступив дорогу и ни о чем не спрашивая, она крикнула:
— Мама! Пришли!
Карпенко задержался запереть дверь, а Шевчук живо скользнул в просторную комнату на первом этаже и столкнулся лицом к лицу с хозяйкой.
— Что вам угодно? — требовательно спросила она, вскинув голову.
— Совсем немного, Влада. Вам требуется одеться, на дворе холодно, и отправиться с нами. Мы из управления госбезопасности. Вот ордер на ваш арест. И на мужа… А дочь отпустим. Побеседовать с ней надо.
Поезд шел неровно, с долгими остановками, — опаздывал. Пал Палыч нервничал. Сухарь смотрел на него с непониманием, не сразу сообразив: для перехода границы время рассчитывается четко. А им от станции Смолицы, где они выйдут, еще три часа ходу к намеченному пункту, рассвет бы не застал.
— Сидите спокойно, чего дергаетесь, — тихонько сделал замечание Антон Тимофеевич своему сопровождающему и снова уставился в окно, как будто наглядеться не мог на лесистые холмы.
Правда, за окном сейчас текла речка Солония, неширокая, но шустрая, по берегу которой против течения прямиком попадешь в Польшу. А Сухарю хотелось туда ясе, куда текла речка, — прямиком на восток, в Полтаву, к жене, к детям.
Мысленно Антон Тимофеевич снова обратился к своему дому, который не просто отдаляется от него, а вот-вот отгородится чужеродной землей, неизвестно когда и свидятся вновь. Перед долгим расставанием ему захотелось положенного всем людям человеческого прощания на дорожку, чтобы, как принято исстари, минуту посидеть с близкими. Перед глазами Сухаря предстала обиженно опустившая подбородок его благодушная, степенная Таня, всегда провожавшая его с молчаливой тревогой.