Киричук задумался. Он посмотрел на часы — на них было семь пятнадцать — и, как артиллерист, махнул рукой:
— Взрывайте!
Взрыв под землей Киричук ощутил ногами и ударившим из колодца гулом. А когда он утих, донеслось ругательство бандита.
— Сдавайся, Шмель! — еще раз крикнул Киричук и предупредил: — Иначе взорвем колодец, молись богу!
И через несколько мгновений из колодца отчетливо донеслось:
— Кто это говорит?
— Подполковник Киричук!
— Стройный! Жизнь обещаешь?
— Судить будем… Выходи! Взорву!
— Погодь… Сдаюсь!
— Бросай оружие! — достал пистолет Киричук и показал чекистам рукой, чтобы удалились от сруба — мало ли что взбредет бандиту в голову с отчаяния, еще швырнет из дымной дыры лимонку.
Оуновец долго не показывался, но было слышно, как он там в глубине кряхтел и ворчал, очевидно с трудом приспосабливаясь к скобам, набитым в бревенчатый сруб колодца. Его силуэт не сразу разглядел Киричук сквозь растворяющуюся молочную дымку. Но вот показалась лохматая голова. Слышался обдирающий горло кашель. Наглотавшийся дыма бандит еле двигался.
Он к тому же, оказалось, ничего не различал перед собой, продвигаясь наверх. Василий Васильевич это понял, когда оуновец зашарил рукой по срубу, стараясь ухватиться за очередную скобу и не видя, что достиг самого верха, где осталось немного изловчиться и вылезти наружу.
Без рубахи, в одних штанах, бандеровец с трудом выбрался на край сруба. Он торопливо протирал глаза. Ему дали прийти в себя.
Василий Васильевич тем временем послал Филимона с двумя «ястребками» раскопать землю под сушняком на огороде и вытащить оттуда все, что там зарыто.
— А вы, Сергей Иванович, займитесь расчисткой прохода в схрон, вас, по-моему, туда так и тянет, — разрешил Василий Васильевич Рожкову и оговорился: — Об осторожности не говорю, тут вы опытней меня, но напоминаю: не забывайте о ней.
— Случается, минируют схрон, — сказал майор. — Но тут маловероятно. Бандит выскочил без рубахи, до него сделать ничего не успели, значит, чисто.
Довод Рожкова оказался убедительным, и Киричук спокойно согласился:
— Копайте!
Оуновец, было видно, прислушивался к разговору, таращил слезившиеся глаза и вдруг позвал:
— Стройный! Где ты? Вяжи давай!
— Кто такой? Как звать? — приблизился к нему Киричук.
— Непомнящий.
— Можно и так. Назовите кличку.
— Псевдо?.. Воевода!
Киричук вспомнил рассказ Скворца в больнице — он упоминал эту кличку, потому воспользовался известной ему подробностью.
— Какой же воевода без войска? Вам же Угар другое псевдо порекомендовал.
— Какое? — встряхнулся тот.
— Шмель! Устраивает?
Глаза эсбиста сразу проморгались и уставились на чекиста.
— Много знаете, подполковник, чудно мне больно, откуда уши торчат… Кто меня выдал?
— Вы сами вышли из схронки. И не забудьте, это смягчающее обстоятельство.
— Соломку постелют при расстреле? Не надо мне вашей смягчинки.
— Так ли, Шмель? Жить разве не охота? Поднялся наверх-то без посторонней помощи.
— Глаза мне задымили, ничего не видел, а то бы меньше двух из вас на тот свет не взял бы.
— Будет жужжать, вихляться, сдались ведь. Кто еще в схроне, внизу там?
— Были и давно сплыли.
— Никуда они не делись, как и эсбист Шмель, — подзадорил Киричук и спросил: — Заявить нам ничего не хотите?
— Нет. Рубаха, пиджак у меня там остались, — указал он рукой в землю. — Дайте что-нибудь.
— Дадим, не замерзнете. — Киричук взглянул на оплывший по брючному поясу живот Шмеля. — Подумайте, может быть, все-таки есть что сообщить нам? Для своей же пользы.
— Выдать?! — дернулся арестованный. — Давайте, только скажите, кто меня предал?
— Вы, кто же еще, не помнящий родства, сами пробазарили себя и перепродали. Неужели вы этого не понимаете?
— Не надо меня агитировать.
— Зачем? Подумайте, стоило вам лишь пригрозить майору Тарасову, как мы сочли необходимым успокоить вас. Вчера вы отправились в Рушниковку, не зная, что Остап Жога давно сбежал отсюда и в другом месте приказал долго жить… Не предупредил он никого, что сюда нельзя…
— Хватит! — зажал уши руками Шмель. — Ведите!
— А вы говорите… — удовлетворился реакцией бандита Киричук и кивнул «ястребкам»: — Конвоируйте в дом!
Во дворе подполковника ждала новость: на огороде выкопаны ящики с патронами, пистолетами, несколько винтовок. Их, как вязанку дров, прижал к груди долговязый Филимон.
— Ходил рядом и не чуял, товарищ Филимон, — с упреком сказал руководителю «ястребков» Киричук.
Он распорядился погрузить в машину захваченное оружие и отправился искать «через две хаты, в третьей» крестную Маньки, к которой пошла хозяйка дома, отрекшись от своего постояльца: не хозяин, не родич — чужак!
Но разыскивать их не пришлось. Маня сидела посреди двора в окружении кур, сгребала пыль и сыпала ее, приговаривая: «цыпа-цыпа-цыпа». Глупые куры, кудахча, не поддавались на обман.
Едва Киричук вошел во двор, как на крыльце появилась старушка с женщиной средних лет, наверное крестной Мани, которая тут же увела больную в дом, не проронив ни слова.
— Нашли чего на задах? — спросила старушка, видимо не уверенная за целость тайника на огороде.
— Нашли, спасибо. Как звать вас? Давеча не до того было. Меня — Василий Васильевич.
— Боялась, вдруг ночью вырыли, окажусь болтуньей… А звать меня, как все обзывают: баба Яга.
— Ну зачем же мне, как все, мало ли что… неловко даже, — мягко улыбнулся Киричук. — Это даже обидно. Какая вы баба Яга?
— Так не от ведьмы мое имя, а от Ядвиги, коротко, с детства меня и мать звала «Яга», «Ягонька», а к старости само вышло — баба Яга. Не думала, не привыкла, да откликаюсь. Какая уж теперь Ядвига!
— Ну хорошо, было бы здоровье. По вас видно, жизнь энергично прожили, бойко.
— Да уж шустринки хватало, не то что теперь — на месте топчусь… Ты о нем, о Ефиме, хочешь спросить?
— И о нем. Кто же он вам? — удовлетворился Киричук переходом к делу.
— Считай, никто. Привезли его в конце войны раненного, под другой фамилией. Ну, с немцами был, потом в банде этой…
— Продолжайте, я понял.
— Которые привезли Ефима, сказали мне: не вылечишь — девку заберем и тебя прибьем. Сыном попрекнули, в сельсовете работал… Вылечила. Он Маньку в лес уволок, сгубил дите, домой видите какой приползла. Врал он, будто она стрельбы испугалась и свихнулась. Бандиты напали, брехал, Маньку защищал, над головой у нее стрелял, еле отбился. Теперь вижу, от каких бандитов он тикал. Прятался сначала, солдат боялся. А потом дружки по ночам в прошлом году схрон построили.
— Что же вы не сообщили нам? Мы бы защитили, — поинтересовался Киричук и глянул на часы: было ровно восемь утра.
— Пока вы защитите, без кишков останешься, — ладошкой отмахнулась тетка Ядвига.
— Кто жил в схроне?
— Всю зиму господарь Остап с двумя девками, с одной Ефимка таскался… Ездили всякие. Потом реже и реже. А с весны опять пошли. Придут в дверь, а обратно не выйдут. Думала, прибьют там, а куда девают — неизвестно.
— И куда же они девались?
— Кто же их знает… Мне самой далеко отходить не велели. Сколько раз дня по три во двор не пускали, кто-то видный, чуяла, приходил.
Киричук понял, что может получить от хозяйки дома лишь косвенную и случайную информацию, на которую сейчас не может тратить время.
— Спасибо, тетушка Ядвига! Идите домой. Просьбу вашу я выполню, Ефима Помирчего мы не отпустим.
— Вам спасибо, Василий Васильевич. От всех соседей и селян… А все равно боязно.
— Чего же вам бояться-то? Не вы их выдали.
— Мне-то нечего, да за Маньку… одна я у нее надёжа.
— Примем меры, обещаю. Спите спокойно.
— Где уж там спокойно, — покачала головой старушка. — Сами-то вы покоя не видите.
— Потому и не видим, чтобы людям было легче жить! С открытой дверью.
— Хоть бы с открытой форточкой, — то ли пошутила, то ли сказала всерьез пожилая женщина, возвращаясь с внучкой домой.
Киричук внимательно смотрел им вслед, сожалея, что еще нельзя ему с уверенностью обещать людям спокойной жизни.
— Вы отпустили жену Помирчего? — подошел сбоку Рожков. — Хозяйку пропагандистского логова?
Киричук рассеянно повернулся к нему, сказал:
— Несчастная женщина… Что там в схроне?
— Все изъято, погрузили. Пора ехать. Я задержусь.
— Очень хорошо, Сергей Иванович, что остаетесь. Догадываюсь, для чего.
— «Ястребков» надо проинструктировать. Как это вольготно жилось тут приходящим в дверь и уходящим через лазы людям?
Киричук увидел Проскуру и позвал его к себе, говоря Рожкову:
— Порекомендуйте «ястребкам» последить за домом тетки Ядвиги, запретите называть ее «бабой Ягой», она и так обижена, обратите внимание «ястребков» на то, что к Помирчему обязательно придут люди, не много, а придут.
— Вы уверены, Василий Васильевич?
— Пришел же Шмель после того, как утек Жога.
— То — другое, тот наш присмотр засек и утек, а мы вон какую демонстрацию учинили.
Подошедшему Проскуре не по себе стало от этих слов, он обиженно вклинился в разговор:
— Что Жога засек — неизвестно, может, время пришло переменить тэрен, потому и всякая шваль продолжала идти. Брать ее следовало.
— Ну и брал бы… — насмешливо задел Рожков.
Проскура глянул на подполковника, промолчал.
— Разберемся, разговор большой напрашивается, — пообещал Киричук — и к Проскуре: — Можете съездить домой, к пятнадцати часам прошу на совещание ко мне, и с темнотой со своими помощниками обратно снова в дом тетки Ядвиги. Засаду продумайте сами, но чтобы ни один, кто явится, не ушел. Ночку подежурьте, завтра подменим. Дело для вас несколько серьезнее нашлось. Завтра поговорим. Поехали.
6
До последней минуты, пока легковая и грузовая машины, набрав скорость, не выехали мимо церковной ограды из Рушниковки, Отец Хрисанф не отошел от окна. Забыв об осторожности, он все утро ширкал жиденькой бородкой по оконному стеклу, стараясь подальше разглядеть у