— Если твои слова оправдаются, быть тебе моим эсбистом. А пока ты официальный кандидат на эту должность. — Он встал с дивана, прошелся по комнате и добавил: — Зубру «грипс» послал, что направляюсь к нему… Пошли ужинать. И в путь, друже Прок.
12
За ночь Угар с Проком сделали два привала: до Боголюбов около двадцати километров — путь немалый. От быстрой ходьбы Павел Гаврилович к утру изрядно устал, потому и решил Угар сделать незапланированный короткий отдых, рассчитав до света попасть в дом Игната Шульги.
На первом привале Угар спросил своего кандидата в эсбисты:
— Друже Прок, что ты придумал для своей оуновской биографии, как сможешь выкрутиться, если тебя спросит новый эсбист Зубра?
— У него появился новый?
— Не знаю, но должен бы уже быть. Он, к примеру, тебя и спросит: откуда объявился?
— Тайный агент, скажу, Шмеля и Угара, лично доверенный функционер, выполнял их особые поручения, на месте не сидел, а родом я из Городка Ровенской области, как в народе, чего выдумывать.
— Как начинал, какое твое оуновское прошлое, отвечай, там придумывать некогда будет, — торопил Угар.
— Я не торчал в лесах, отвечу, мой ранг в ОУН повыше, мы с батькой постой содержали. Накрыли нас эмвэдэшники вскоре после войны, я с друже Воеводой утек…
— Так-так, продолжай. Ты Шмеля называешь Воеводой, не ошибаюсь? — понравилось Угару.
— Его прежнее псевдо было Воевода, оно не нравилось вам… А меня он окрестил Проком, сказал: «в прок для меня работать будешь». Мне завлекательно стало. Рассказывал об истории Украины, о Мазепе… Песням оуновским учил.
— Когда с Угаром, спросят, впервые встретился?
— Прошлой осенью, он приезжал со Шмелем и еще каким-то дядькой…
— Верно врешь, в прошлом году мы ездили к Ровенским братам по заданию Волкодава, так Зубр тогда звался.
— Не волнуйся, друже Угар. Что касается тебя, ты знал обо мне. Недавно вспомнил и велел Шмелю привести к тебе. В посыльных пока я у тебя. А намерений своих в отношении меня ты еще сам толком не знаешь. Что скажешь, то и верно.
— Врешь и прикидываешься складно, друже Прок. Вас учат, что ли, этому в безпеке?
— Учат грамоте, а сообразительность жизнь кует.
— Смотри, чтоб этот новый эсбист тебя в жилку не вытянул, — предупредил Угар. — Ты хитрее должен быть. Не забывай! Молчание у нас в почете.
…Ко двору Шульги они проникли огородами, бесшумно проскользнули вдоль притемненной стены сарая и скрылись за неприкрытыми воротами риги. Проскура в темноте чувствовал, что Угар здесь все знал на ощупь, каждая вещь тут, наверное, имела строго определенное место, потому что Лука вскоре сунул ему в руку сверток и предложил лезть за ним на сеновал.
В свертке оказались мягкий хлеб, сало, огурцы, помидоры и луковица. Угар живо нарезал хлеб и сало.
— Ешь, друже Прок, чтобы дальше идти смог, — повеселел он. Глянув в щель между горбылями, с настроением подметил: — Как часы, вовремя! Светает!
Проскура вспомнил о том, что Угар привержен был к точности. И еще обратил внимание на то, что он почти не заикался.
На сеновале дышалось легко, хотелось спать.
Шаги, приближающиеся к риге, они услышали одновременно. Угар вскинул руку и дал понять Проскуре, чтобы лежал спокойно. И сам лег на спину, прислушиваясь.
Вошедший в ригу прокашлялся, цыкнул на кого-то, и в ответ ему коротким лошадиным отфыркиванием откликнулся Угар. А хозяин уже поднялся по лесенке и, поглаживая отвислые усы, изучающе уставился на незнакомого ему Прока.
— Залазь, Игнат, тут свои, — приподнялся Угар — и сразу с упреком: — Поесть положил, а горилку пожалел. Беднеть начал.
— Беднеть не беднеть, но не напасешься, друже Угар. К тому же — тебя завтра ожидал. Какой разговор, сейчас все в лучшем виде будет, — присел на лежанку Шульга, нет-нет да и поглядывая на сопровождающего проводника человека.
— Голубцов мне, перчику поострее, больше ничего пока, уснуть надо, покарауль, — привычно распорядился Угар и спросил: — О сопровождающем для меня позаботился?
— Да, но тебя ждал завтра…
— Предупреди, чтобы сегодня прислали, а то запаздываю, — жестко сказал Лука. Спросил: — Какие тут новости?
— Вашего Сороку ночью по каналу Зубра спровадил, неприятности у него, небось сами знаете…
— Какие? — насторожился Угар.
— Убили кого-то, поймала милиция. Дальше разговор не заводили… Две ночи тут спал, он и самогонку выжрал, не знаю, как учуял за бочкой фляжку, — приноравливался задать свой больной вопрос Шульга и тут спросил: — Друже Угар, успокой душу, прости мой вопрос. Не любопытство, душа за брата болит, сильно насолил он им, ловят… Скажи, живой Кузьма?
Угар не любил давать ответ без промедления. Сейчас он хотел спать, да и вообще не был расположен к разговору о переусердствовавшем бандглаваре Кушаке — брате Шульги, тем более сам не знал, где он сейчас и жив ли. Сказал уклончиво:
— О деле потом. Принесешь голубцы, поговорим.
Когда Игнат ушел, Угар предупредил Проскуру:
— Не хватало нам тут заставать этого Сороку. Он со своими родичами за вашей управой безпеки, по-моему, приглядывал. Тебя, друже Прок, он мог засечь. Вот-те номер выходит. Я понял, Сорока в сторону Зубра нацелился. И мы туда. В петлю! Улавливаешь?
— Неприятно, — только и ответил Проскура.
— Ничего себе «неприятно»… В петлю, говорю, можем залезть.
— Давай думать.
— Думай не думай, а столкнуться мы с ним должны, — уже прикинул Угар. — Тем более если узнает о моем появлении, припрется, нахальный, краевой поблажку дает ему, пароль даже на хату Шульги выдал. Так что воротиться тебе, наверное, придется. Все равно, знаю, на следующем пункте оставят, к Зубру меня одного уведут. Как думаешь ты-то?
— Для нас важно, чтобы ты до Зубра дошел. Задачу знаешь. Тут твое решение вес имеет.
— Хорошо, обмозгую. Нам повезло, проговорился Шульга о Сороке.
— Кто такой Кузьма, о ком тревожится Игнат? Брат, говорит? — задал вопрос Проскура.
— Кузьма Кушак, тот самый, которого никак не поймаете.
— Игнат — брат Кушака? — почему-то очень удивился Проскура. — Вот мы куда попали!
— А ты думал, куда с Угаром попадешь? — насмешливо откликнулся проводник. — Давай спать, голубцы не скоро подадут.
…Голубцы Игнат принес в прочерневшей, закопченной макитре, прикрытой плоской блеклой тарелкой. Вынув из кармана две облезлые, с истертыми краями деревянные ложки, он обтер их рушником и вручил гостям, каждому по отдельности. В нем чувствовалось желание угодить, которое как-то не соответствовало его постному, предупредительно настороженному выражению лица.
Не глядя на хозяина — хозяином сейчас тут был он, Лука, — Угар церемонно снял с макитры тарелку и всей грудью блаженно втянул ароматный сметанно-мясной дух и живо извлек белосочный горбатый голубец.
— Ешь, друже Прок, — специально для Шульги сказал Угар.
Проскура тоже потянулся ложкой к тарелке… Голубцы оказались на редкость вкусные. Они оба их ели, казалось, забыв обо всем на свете, будто бы наперегонки. И когда Угар вынул из макитры последний, глубоко вздохнул для решимости и довольно произнес:
— Ух, душу отвел! Долго помнить буду.
Игнат только того и ждал.
— Есть для кого стараться, друже Угар. Мою бы душу малость успокоил: обещал о брате Кузьме новость сказать.
— Я новости в «грипсах» нишу, с собой их не ношу. Опасно! Понимаешь? А Кузьма твой ловок, два кольца облавы под Сосновкой невидимо развел и ушел на постой.
— Знать бы куда. Нужен он мне.
«Мало ли что…» — хотел упрекнуть Угар Игната, но решил лучше соврать:
— Меняет тэрен твой Кузьма, скоро увижусь с ним. Скажу, чтобы дал знать тебе.
…С наступлением темноты Угар с Проком разошлись в разные стороны из села Боголюбы: один обратно к Рушниковке, а другой на запад.
— Встретимся через два-три дня на хате, откуда пришли, пароль тот же, — для вида сказал на прощание Угар и ушел вслед за человеком в плаще, с накинутым на голову капюшоном.
Сохраняя видимость скрытого передвижения, Проскура задами сделал огромный крюк, обходя Боголюбы и стремясь выйти к ближайшей, известной ему тут столбовой дороге, как вдруг стрельба и крики в селе заставили его остановиться. Тревожная догадка вселилась в него: не с Угаром ли что? Этот вопрос заставил его подумать о себе. Впереди ему предстоял долгий путь до хутора возле Рушниковки. Но зачем он пойдет туда? Ему надо в Луцк, в управление. А что, если по дороге схватят бандиты? Напороться на них тут легко.
Отойдя поглубже в кукурузное поле, Павел Гаврилович, раскинув руки, с треском повалил упруго поддающиеся стебли, подмял их под себя, улегся поудобнее, решив тут переждать до утра.
А Угар в это время шел полем, еле поспевая за связным Дмитро и слыша за собой торопливые шаги коротконогого Алексы, у которого к тому же недопустимо стучал обо что-то приклад автомата.
У лесочка их встретили трое вооруженных, ослепив лучом фонарика. Подошла подвода. Кто-то сказал:
— До вала, там пешком.
Правил лошадью Дмитро. Угар с Алексой сидели по краям спиной друг к другу.
«Скоро, наверное, глаза будут завязывать всякому, кто к их сиятельству на прием пожалует, — с раздражением думал Угар о предосторожностях, с какими допускает к себе Зубр. — Чином себя возомнил, гнилье трусливое. Труднее жить стало, трижды след обрываешь и заметаешь… Дай мне только уйти от тебя, последнее испытание у меня, без него не обойтись. Сопровождающие смирно ведут себя, подозрительного ничего не проявляют. Правда, раньше приветствовали, слово дружелюбное услышать приходилось, нынче — молчок. Да и кому говорить охота?»
Лес кончился, и лошадь остановилась. Подошли двое, пошептались с Дмитро и уехали на подводе. Дальше Угара повели пешком — нолем, снова лесом, но недолго, скоро вышли на поляну к дому. Пока Дмитро куда-то отлучался, Угар по контурам крыш разглядел еще несколько построек, но так и не понял, хутор перед ним или лесничество.