— Никого они не убивали тут… Потом уж я узнала… Сначала интересно было.
— Когда это было — «сначала»?
— Да сразу после войны.
— Кто этот близкий человек, привлекший вас к сотрудничеству с оуновцами? Муж? Его брат?
— Да, Петр Сорочинский.
— Почему тогда муж скрылся?
— Он не скрылся, поехал к родичам.
— В такую пору к родичам? Подумайте-ка вы сами: тут беда нависла над женой, а он в бега.
— Я сама его проводила, он ни при чем, чего бы ему маяться.
— Вы связь обговорили с ним?
— Да, первое время мы договорились сообщать о себе. Если бы ничего не произошло, я велела бы ему вернуться.
— Каким образом? — ровно, располагающе продолжал допрашивать Киричук; он ничего не писал — протокол вел следователь Баринов, — а потому их разговор стал походить на беседу.
— Мало ли у нас знакомых, через кого мы можем переброситься вестями.
— А все-таки?
— Я не допущу неприятностей добрым людям, — поднялась вдруг Мария. Она самовольно подошла к столику у окна, взяла графин, налила воды, сделала несколько глотков и со стаканом вернулась на свое место, сообразив, что этого, наверное, нельзя делать в ее положении, по-детски оправдалась: — Ой, простите…
И это неожиданное извинение показалось Киричуку настолько наивным, что заставило усомниться: убежденный ли враг перед ним, что в общем-то позволяло относиться к ней снисходительнее. Во всяком случае, Василий Васильевич не признавал в женщине убежденного националиста — пожалуй, она права, говоря, что заигралась в «тайную игру», а это несколько меняло дело.
Продолжая допрос, Киричук напомнил Марии Сорочинской об обращении Верховного Совета УССР, ЦК компартии Украины и Совнаркома республики, дававшем возможность таким, как она — оуновка, спасти себя при условии чистосердечного раскаяния и оказания помощи органам власти в разгроме банд. Мария словно очнулась, смахнула слезу.
— Где сейчас находится Петр Сорочинский, вы знаете? — подоверительнее спросил Киричук.
— Нет, не знаю… Он стремился к Зубру.
— Он уже возле него.
— Смотри-кась!.. — вырвалось у Артистки.
— Ваш муж Николай Сорочинский не будет стремиться к брату?
Мария немного подумала.
— Едва ли… а там кто знает, — пожала она плечами, успев подумать: «Все знает… и спастись можно, намекает… чего бы он тогда про указ мне… и о чистосердечном признании… о помощи власти напрямую сказал… боже мой, как быть-то?..» И поправилась: — Но я могла бы, если надо, нацелить Миколу к Петро, который у Зубра… Поимейте в виду, я готова помочь, как говорится, чем смогу…
До полуночи в березовой роще близ хутора «Три вербы» майор Весник обговаривал с Угаром план захвата главаря банды — Кушака.
Местность от Сосновки до Львовщины Иван Николаевич хорошо знал, и Проскура скоро перестал удивляться замечаниям майора, высказываемым Угару.
Кушака решили брать после того, как он обеспечит проход неизвестного функционера, которого будут встречать Угар с Проком. Проскура по обстановке должен будет решить, как дальше быть с пришельцем. Весник посоветовал: «Арест функционера вместе с Кушаком нежелателен по той причине, что этим актом мы провалим Угара».
Угар терял самообладание, слушая наставления. А когда Весник ушел, он развалился на траве, раскинул руки и с облегчением произнес: «Батюшки ты мои! Замучил! До чего же занудливый человек! Ну разве все до мелочи предусмотришь? Заботливый майор, за руку только не отвел нас куда надо…»
Угар с новоявленным эсбистом Проком и связным до рассвета прошли на юго-запад километров пятнадцать и укрылись в заросшем кустарником овраге. Как ни протестовал Угар, предлагая продолжать путь, Павел Гаврилович решил иначе: им ни в коем случае нельзя было засвечиваться. Считая себя в безопасности возле чекиста, Угар терял чувство предосторожности, что могло обернуться потерей бдительности в оуновском стане.
Угара надо было не только сдерживать, но и напоминать ему, что находящийся рядом с ними связной — действующий бандит.
Обижаясь на замечания Прока, Угар вдруг очень тепло отозвался о Чурине, вспомнив поездку с ним в Городок под Ровно, и даже немного обидел Проскуру, сказав: «Мы с Анатолием Яковлевичем понимали друг друга без понуждения, он подход к человеку имеет, не хочешь, да послушаешься. С ним бы мы сейчас…»
Ничего ему не ответил на это Проскура, только повнимательнее стал к своему подопечному. Две ночи они шли от хутора «Три вербы» к селу Сосновка на юго-западе Волыни. Не спускаясь к нему, обошли хаты и углубились в лес.
Угар прибавил шагу — до хуторка, где жила Кубышка, оставалось километров восемь, и он спешил хотя бы на рассвете достичь цели, опасаясь, как бы Прок не заставил дневать где-нибудь в кустах. Лука на ходу тихонько рассказывал ему:
— Кузьма проговорился мне, будто на хуторе столько для него тайников понаделано, что он может трижды всю свою ораву спрятать.
Кубышка встретила их сонная.
— Как здоровье, Кубыня? — поинтересовался Угар, обходя необхватную хозяйку лет под тридцать и без стеснения разглядывая ее, пухлотелую, с румянцем во все щеки — на левой выделялся портивший лицо рубец.
— Мое твоему не завидует. Ты чего так открыто с оравой?
— По свету вокруг обследовали сначала, чего в темь на рожон лезть… Да ты никак учить меня хочешь?
— Учат дураков, а они умней не становятся, коли сообразиловки нет… У тебя что-нибудь ко мне?.. Пошли.
Она увела Угара в сени. Его связной, казалось, сразу задремал на лавке, а Проскура сел к окну. Сквозь занавеску рассмотрел вторую хату — на отшибе, с закрытыми ставнями, вспомнил рассказ Угара о том, что на хуторе живут отец Кубышки и сестра с мужем, которые не вмешиваются ни в какие дела. Очевидно, Кушак выдрессировал родню Кубышки, как ему хотелось. Впрочем, скорее всего, страх перед зверюгой сделал свое дело.
Через несколько минут в горницу вернулся один Угар и тихо произнес:
— Спешили не зря, друже Прок, дело будет. — Он прошелся из угла в угол, размышляя, и добавил с сожалением: — Вчера надо было бы нам явиться, вчера…
Немного погодя он пересказал услышанные от Кубышки подробности вчерашней расправы Кушака над учительницей Полиной Алоевой во время репетиции самодеятельности в клубе Сосновки. «Кричала она сильно, а он все бил ее и бил ножом…» — запала в душу Проскуры мучительная подробность, которая лишила его покоя, требовала ответного действия. Но надо было заставить себя терпеливо ждать. Кубышка отправилась к Кушаку. Он не может не прийти на встречу с Угаром.
…Кушак появился средь бела дня, шумно войдя в хату. Высокий, крепко сложенный, с крупной, некрасиво выступающей челюстью, придающей его угрюмому лицу устрашающий вид. Он не только на равных, а чуть ли не с превосходством глянул на Угара, не удостоив вниманием Прока, сказал хрипловатым, скрипучим голосом:
— Не вовремя заявились на постой, кругом рыщут… Как проскочили?
— Уметь надо… — с нажимом ответил Угар, давая понять, что ему не нравится начало разговора.
— К ночи от меня отстали «ястребки». В Сосновке их что-то много развелось. Они подались на Мерву, решили, дурачье, что там я ховаюсь… — насмешливо гыкнул он. Спросил вдруг: — Дело до меня?
Помедлив для важности, Угар, слегка заикаясь, ответил:
— И дело, и еще поручение от Хмурого, и наказ от Зубра.
— Тогда другой разговор. — Кушак подал знак Кубышке, указав рукой на стол — угощение готовь! — и продолжил: — А то я подумал, тикал друже Угар до края Волыни, тай вспомнил про друже Кузьмини, сховаться решил у его Кубыни.
— Шутковать мне с тобой некогда, Кушак! — жестко одернул Угар. — Со мной наш новый эсбист Прок, у которого к тебе тоже есть дело.
Проскура счел подходящим момент вступить в разговор.
— Наказ у меня к друже Кушаку и предупреждение эсбэ, — не глядя на главаря банды, решительно сказал он.
Было заметно, с нажимом произнесенное «эсбэ» дошло до сознания кровожадного бандита, он внимательно посмотрел в сторону говорившего и податливо отозвался:
— Слушаю, друже Прок! И заявляю наперед, вины в себе не чую.
Угар незаметно моргнул эсбисту, чтобы тот продолжал, почувствовав влиятельное воздействие на Кушака.
— Вина есть, но не такая, чтобы наказывать, — снисходительно начал Прок. — Скажи, почему нарушаешь новую установку о прекращении террористических актов? Какая была исключительная необходимость вчера убивать учительницу?
— Я что-то не понимаю… — расширились глаза Кушака, и приоткрылся крупный рот. — Мне что же, предлагается семечки лузгать?
— Приказано беречь силы, чтобы до последнего не доконали нас, — вклинился Угар. — И тебе предупреждение на этот счет от Хмурого и Зубра, уберечь тебя, дурака, хотят.
— Тогда другой разговор… Так я теперь и прирезать никого не могу? Как же без крови жить-то? Без нее бояться не будут…
— Будет смаковать-то, рисоваться, дело серьезное поручено нам с тобой, — придвинулся поближе к Кушаку Угар и стал рассказывать о поручении по охране прохода какого-то значительного оуновца.
Кубышка поставила на стол прежде всего бутылку самогонки, вызвавшую у Проскуры беспокойство. Кушак сам достал из этажерки стаканы, продолжая деловой разговор:
— Передохнуть я не прочь, опротивело бегать — тоже верно. Да ведь сидя-то ни денег, ни припасов… А ты сейчас требовать начнешь. Отослали мы, что было, казначею… — Он налил мутной жидкости в три стакана и поднял свой: — За доброе поручение и гладкое исполнение! Проход будет чистый, не первый раз. За встречу и удачу!
Следователь Кравец позвонила Киричуку утром, одна он пришел на работу, и сообщила:
— У меня есть новость для вас, товарищ подполковник. Мария Сорочинская на рассвете повела такой разговор: если бы мне встретиться с подполковником из безпеки сейчас, с утра, я бы ему кое-что о себе важное рассказала бы.
— Доставьте, пожалуйста, ее ко мне, мы продолжим беседу, — попросил Киричук.
Положив трубку, Василий Васильевич достал папку с материалами на Сорочинскую, просмотрел вчерашний протокол допроса. Подумал: у нее, наверное, есть сведения, где искать Зубра! Подобраться к нему и обезвредить — это было бы на нынешнем этапе борьбы с ОУН чрезвычайно важно.