толет, чтобы не давил ему в живот, и принялся работать лопатой. Ему казалось, он удалился в такое недосягаемое уединение, где никто не страшен. Но тревожные предчувствия не покидали его…
Тяжелый осадок у Сухаря оставила расправа Бучи над Горбуном, под пыткой подтвердившим свою двурушническую связь. Павло Митрофанович сразу заспешил. Но выйти за крыльцо до темноты побоялся. Сухарь видел, как напарник изнервничался весь, похуже, чем перед встречей с чекистами в Сосновке, ему снова захотелось прибить его тут же и уйти. Но сделать этого не мог. Буча нужен ему как исполнитель приказа Комара, которому тот лично доложит «чистые» подробности допроса и смерти Горбуна.
Сухарь не присутствовал при этом докладе — Буча покинул его в Жвирке, и лишь на другой день, когда Антона Тимофеевича доставили на окраину Яворова к Комару, он по выражению довольного, с сияющими глазами лица референта понял: тот удовлетворен свершившимся.
— Будь, друже Молоток, гостем желанным, — снял рушник со стола Дербаш, раскрыв закуску и бутылку водки. Пригласил: — Садись, это тебе поощрение. И потолкуем.
Они выпили, молча закусили. Сухарь ждал, а Дербаш будто бы додумывал последние тонкости предстоящего разговора.
— Так и не научился пить, — заметил Комар. — Это хорошо, надежи больше, язык будет короче. Тебе он теперь важным инструментом станет. Обратно я тебя в Германию спровадить хочу, в западную зону, разумею, прогуляйся в головной центр, поручение у меня срочное.
— Справлюсь ли? Да и эта заграница мне вот как, — провел он пальцем по горлу. — Надолго?
— До чего же я тебя знаю, друже Молоток, — с легкой веселостью заговорил Дербаш, шевеля выпирающими скулами. — Ход конем сделал, подумал, а потом — конкретно о деле. Приемлемо.
— Как же не думавши-то, друже Комар? Не думавши залетишь как кур во щи.
— Соображение должно моментально работать, — энергично заявил эсбист и поправился: — Иногда надо и покумекать… Так вот, в твоей поездке потребуется и то и другое качество одновременно: ты должен сразу реагировать, замечать, соображать и делать вид, что отвечаешь подумавши, солидно.
— Не уловлю тонкости, — откровенно признался Сухарь.
— Встретишься с моим главным наставником, лично доложишь все о Горбуне — свои соображения я ему сообщил, на пару с ним разработаете подход к тем, с кем тот поддерживал контакт. Пароль свой личный дам тебе, а по нему дальше получишь. Соображаешь ты хорошо, а действовать будешь, как я тебе сказал, как говорится, торопись медленно. И тогда ты будешь действительно молоток, — налил он по последней рюмке, с чувством произнес: — За твою удачу! За наш успех!
Они еще посидели, обсуждая и переход польской границы через «окно», и как затем попасть по назначению, под Мюнхен.
— Буча посвятит во все тонкости, он у меня уже дважды сходил туда и обратно, — закруглял Комар, как вдруг спросил: — Что там Горбун толковал о Хмуром? В связи с чем? Очень путано рассказал Буча, я толком не понял, что там за суждения толкует тот о вредности самого прозвания «бандеровец»?
— Как же это Буча не доложил как следует об опасных антибандеровских настроениях Хмурого? Он, как посвящал меня Горбун, агитирует за то, что понятие «бандеровец» изжило себя, оно становится вредным, потому что у населения в сознании связывается со словами «банда», «бандит».
— Ты смотри, куда гнет! — хлопнул по ляжкам Комар. — Это же не просто рассуждения. Давай-ка подробно изложи мне все это… Буче хвост накручу, мямлил мне тут — пойми его.
Сухарь быстро писал о том, что якобы ему стало известно от Горбуна по поводу готовности Хмурого к измене бандеровскому главенству в ОУН, а Комар прохаживался по комнате, возмущался:
— Неужели непоправимо все трещит, ползет? — Он взлохматил пятерней волосы на затылке. — Очищать надо, вырывать гнилье, чтобы здоровое не заражало… Вернешься, друже Молоток, я тебя на место Бучи в контрразведку поставлю, а то Павло не дотягивает. Хорошее мы тебе псевдо избрали. Оправдываешь — Молоток!
Едва Куля узнала от посыльной, что ее Лука жив, здоров и ждет свою Ганну, сразу же бросилась к своему милому дружку в Рушниковку.
Куля вспомнила о посыльной, когда подходила к ее хате. Оглянулась — та маячила очень далеко. Вошла во двор, не зная, что предпринять. Но нерешительность ее длилась всего один миг, потому что она услышала, как скрипнула сенная дверь, легонько приоткрывшись, и показался Лука. Он приложил палец к губам.
Если бы не это предостережение, Куля бросилась бы к крыльцу. Столько она пережила за дни разлуки… Войдя в сени, она повисла на шее Луки и зарыдала. Он подхватил ее, говоря каким-то чужим, хриплым голосом:
— Ну что ты, что?.. Погоди, успокойся, живой ведь, а что делать будем, поговорить пришел… Позвал вот…
Всхлипывая, Куля вопросительно посмотрела ему в глаза.
— Как это, что делать будем? — спросила она неуверенно. — Ты о чем, Лука? Что у тебя с голосом? Ты здоров?
Он отмахнулся, усадил ее на лавку.
Куля пожала плечами, потерла кулачком под влажным носом, соображая. Спросила потверже:
— Зачем звал, Лука? Загадки разгадывать? Ты пить, что ли, опять начал? Перегаром несет. И чудной ты какой-то, на себя непохож.
— Почуднеешь тут… Не хочу я больше скрываться по лесам и схронам. Видишь, что творится. Надо выход искать.
Куля встрепенулась.
— Надо!.. Конечно, надо, Лука! — с чувством прорвалось у нее. — Ты сам додумался или надоумил кто? Заговорить об этом боялась, доверилась судьбе… Надо найти, Лука, есть же, наверное, у нас хоть лазеечка к счастью. Милый ты мой! Ну скажи, есть? Дочь ведь растет.
— Есть! — коротко вклинил Угар, обнадежив этим признанием растроганную женщину.
— Какой? Ну говори же!..
— Боюсь. Не смею тебе сказать, язык не поворачивается.
Куля поднялась, давая понять, что собирается уйти, — она знала, чем его пронять, упрекнула:
— Я-то его считала самым удалым, ловким, везучим.
— Был! — ответил, как огрызнулся, Угар.
— Ну, ну, подыми-ка голову, — взяла она его за подбородок. — Проспаться тебе надо, в себя прийти. С тобой никого уже, что ли, нет?
— Куда они денутся…
— Что ко мне не пришел? Прок надоел, ходит, спрашивает… Эсбиста приставил.
При этих словах Угар вскочил с лавки, возбужденно затараторил, заикаясь:
— Нечего ему ходить! Я так и знал, потому к тебе и не шел. Арестует меня Прок. Он — чекист.
— Про-ок… чекист?! — подскочила и отмахнулась руками Куля.
— Да, чекист. Я с ихним главным вот так же, как с тобой, не раз балакал. Но ты об этом… — погрозил он ей кулаком.
— Я понимаю тебя. И не осуждаю, брось думать об этом. Ты умнее оказался. Только почему сбежал?
— Говорю, душа заболела, мучить меня стала, натворить мог что-нибудь. Жизни-то впереди не вижу. И повис…
— Ничего ты не повис, Лука. А как собираешься жить, ты мне, одичалый, дай знать, — взяла она его под руку и тряхнула чуть-чуть. — Не робей, я же с тобой! — И предложила: — Пойдем ко мне. Проку скажешь, что болел, или придумай что-нибудь понадежней.
Угар взвился:
— Дура! Прошлый раз спьяну, к-кажется, много П-проку лишнего наговорил. Вот и утек. А я, может, т-только на самую верную п-прямую вышел.
— Ну и надо покориться, — рассудила Куля. — Надо о себе думать. Куда тебя, туда и я. Другого не будет.
— Есть еще ход, — решился наконец сказать Лука. — Только один у меня, может, понадежнее вариант и остается: в открытую, на людях, выйти с повинной, чтоб с некоторой гарантией. Обещание тут властей пока надежное.
Он еле договорил последние слова, обхваченный цепкими руками Кули. Она целовала его, всхлипывая…
Сойдя в Жвирке с поезда и направляясь к зданию вокзала, Сухарь решил перекусить в буфете.
Он взял себе почти все, что было на витрине. Устроившись в уголке за стол, он начал есть, поглядывая на входную дверь и думая о том, что ничуть бы не удивился, если б вдруг увидел Пал Палыча с его бегающими глазками.
Антон Тимофеевич обратил внимание на сидевшего напротив крупного, с благодушным, улыбчивым лицом парня, который, вяло пожевывая, поглядывал на него так, будто хотел заговорить. И Сухарь дал понять, что заметил это.
— Поджидал вас на перроне, боялся проглядеть, — не промедлил с ответом сосед и нагнулся пониже над столом, добавил: — Шевчук Александр. «Я от В. В.», Антон Тимофеевич.
Сухарь в ответ никак не среагировал, продолжая есть, — думал. Потом сказал:
— Идите за мной, как сверну в проход между домами, сворачивайте и вы, там я встречу.
«Но как они узнали, что я должен приехать на поезде?.. Вообще мог не явиться сюда или притопать из леса с другой стороны. Сам не знал, куда меня Буча везет и где окажусь». Довольная усмешка появилась у Сухаря на лице.
Он спросил об этом подошедшего Шевчука.
— Мы поджидали вас, когда вернетесь сюда после встречи с Проскурой в лесу, вы же сказали ему, что будете в Жвирке дня через три, — открыл секрет Шевчук. — Остальное все просто. Мой напарник, лейтенант Карпенко, сопровождал вас в Яворов, а несколько часов назад сообщил мне сюда по телефону, что вы едете в Жвирку. Оставалось не проглядеть на перроне.
— Молодцы! — от души похвалил Сухарь и уточнил: — Выходит, Карпенко засек и дом, в котором я был?
— Ну а как же, Антон Тимофеевич, у нас даже задание — в случае чего успеть помочь вам. Во Львове четко наблюдают за вашим передвижением.
— Вы разве не из Волынского управления? — уловил очередную новость Сухарь.
Шевчук подтвердил:
— Нет, мы львовяне.
— Очень приятно, — остановился Сухарь возле бревен в тихом, неприметном закуточке у высокого штакетника, пригласил Шевчука присесть и сразу заговорил о деле: — Доложите, Александр… как вас по отчеству? — поинтересовался Сухарь.
— Агафонович.
— Доложите у себя, Александр Агафонович, что встреча в том доме у меня состоялась на постое эсбиста Комара, по фамилии Дербаш. На постое у него связная, не женщина, а громадина, поимейте в виду, если будете брать Комара, Вы, пожалуй, сладите. Горбуна Буча убрал по приказу Комара. В опасной неустойчивости подозревается Хмурый, тень на него бросил Горбун. В связи с этим Комар, как он проговорился, вызвал Хмурого к себе срочно. Подчеркиваю, чем закончится у них разговор, — трудно сказать. Если Комар захочет расправиться с ним, то наверняка это сделает не у себя. Значит, эсбист даст Хмурому уйти. Вы все поняли, Александр Агафонович?