Я сообразил, что НИИ ПЕН — это аббревиатура названия его института.
— Что-то не доводилось мне слыхать о вашем заведении, — сказал я.
Черных кивнул.
— Да, НИИПЕН не стремится афишировать свою деятельность. Не сомневайтесь, однако, это вполне легальная государственная организация.
Я выразительно взглянул вниз, где покачивался у нашего борта белоснежный разъездной катер, наверняка стоящий больше, чем весь наш пароход. Для института на государственном финансировании такой катер — роскошь непозволительная. Черных правильно понял меня, снова кивнул:
— Мы разрабатываем наиболее перспективные направления естественных наук, — сказал он, — и потому нас действительно финансируют неплохо…
8
Какое именно ведомство финансирует Черных и его институт, мы поняли, когда добрались до их базы, расположенной на другом конце озера, на заросшем соснами берегу небольшой бухты.
Укрепленный на сваях причал, к которому подошел катер Черных, а следом — и наш пароход, охранялся затянутым в камуфляж автоматчиком. Асфальтированная дорожка вела от причала к большому ангару из гофрированного дюраля и окружающим его аккуратным белым двухэтажным домикам. Слева на «лысой» горушке стоял темно-зеленый армейский вертолет.
В целом картина была довольно мирная. У одного из домиков сушилось на веревках белье, где-то плакал грудной ребенок, — если бы не автоматчик на причале, не вертолет и не появляющиеся то тут, то там среди штатских фигуры в камуфляже, можно было бы принять этот маленький поселок за базу отдыха…
— Официально наш институт занимается проблемами размагничивания судов, — на предмет защиты от магнитных торпед, — говорил Черных, разливая чай в своей квартирке в одном из коттеджей.
— Размагничивания? — я удивился. — Мне кажется, эта проблема была решена еще во времена последней войны.
Он кивнул.
— Разумеется. Это просто традиционная официальная версия. НИИПЕН, собственно говоря, и вырос из той лаборатории, которая занималась размагничиванием во время Отечественной войны. Сейчас у нас довольно широкий спектр исследований, и я веду на этой базе только одно из направлений, — он отставил в сторону чайник и тоже присел у стола.
— Как я понимаю, это направление связано с нашими… приключениями, — сказал я.
— Так точно. Вы оказались случайно затянутыми в широкомасштабный эксперимент. Мы, признаться, не ожидали подобного результата, хотя и предсказывали его возможность. Угораздило же вас оказаться… — он не договорил.
— Оказаться где?
— Эго сложно… — Черных наморщил лоб. — Впрочем, я попробую объяснить. Вы слыхали о филадельфийском эксперименте Эйнштейна в 1943 году?
…Я не удивился: наверно, ожидал чего-то подобного. Да, конечно, я слыхал об этом эксперименте, поставленном Эйнштейном, когда тот работал на какое-то военное ведомство США, и оказавшемся впоследствии одним из самых знаменитых его опытов. Тогда вместе с Эйнштейном работали самые известные физики мира — Тесла, например… Кажется, они создавали мощное электромагнитное поле особой конфигурации вокруг американского эсминца. Собственно говоря, больше я об этом эксперименте ничего и не помнил, кроме результата, конечно: эсминец просто исчез — исчез вместе со всей командой и экспериментальным оборудованием, чтобы объявиться ненадолго где-то совсем в другом месте, снова исчезнуть, и снова явиться «изничего» на филадельфийской базе американских ВМС. Говорят, по окончании эксперимента Эйнштейн сжег свои рукописи…
…Да, я слыхал, конечно, об этом эксперименте и сообщил это Черных.
— Ну что ж, — сказал тот, разводя руками. — Прекрасно. Тем проще мне будет объяснить вам.
— Я не поняла, — сказала Юля, обращаясь не столько к Черных, сколько ко мне. В двух словах, насколько мог кратко, я рассказал ей.
— Все так, — кивнул Черных, — все точно. В близких областях работает и наша лаборатория Института… Вы понимаете, я надеюсь, что говоря об этом с вами, я нарушаю некоторые… гм… обязательства? Но это нужно…
«Кому?» — вопрос не прозвучал, но был, вероятно, настолько очевиден на моем лице, что Черных неожиданно смолк, а потом ответил — с неожиданной резкостью в голосе:
— Мне. Институту. Стране в целом.
Я промолчал.
— Исследования, которые мы проводим, связаны с переброской на конечные расстояния материальных предметов за бесконечно малые отрезки времени. В принципе, физика такой переброски известна; дело только за технической реализацией. Мы немало уже сделали на этом пути, но постоянно сталкиваемся со всевозможными, часто совершенно неожиданными проблемами… нет, точнее — с неожиданными феноменами или, быть может, просто с непредсказанными теорией особенностями процесса переброски. Первое, с чем мы столкнулись в самом начале работы — это искажения времени, возникающие при любых экспериментах в этой области. Сейчас это уже объяснено… или почти объяснено…
— Что вы имеете в виду, говоря об «искажениях времени»? — спросил я, будучи действительно заинтересован. — И как вы их регистрируете?
Черных оживился.
— Конечно, конечно, я объясню. Ну, разумеется, речь идет не об искажениях времени «вообще» — если бы таковые и происходили, мы все равно не смогли бы зафиксировать их — так же, как невозможно непосредственно почувствовать изменение скорости течения реки, просто плывя по течению.
Я кивнул.
— Но можно ведь посмотреть на берег… — сказала Юля и сама смутилась своей смелости вмешаться в «ученую беседу». — Извините…
— За что же? — воскликнул Черных. — Вы абсолютно правы. Мы не можем регистрировать изменение скорости течения абсолютного времени — да, собственно, и говорить-то об этом нелепо, — зато мы можем сравнивать течение времени в двух разных точках пространства. Это просто — теоретически. Пара абсолютно синхронных часов, электронных или атомных, с погрешностью менее миллиардных долей секунды за сутки, разносятся в эти самые две точки. Потом мы просто сравниваем разницу между ходом часов, накопленную за какой-то срок. И все.
— Понятно, — сказал я, припомнив приборчик, который Черных доставал из кармана у нас на пароходе.
— Но эти шутки со временем давно уже не новы для нас, — продолжил он свой рассказ. — Значительно позднее мы обнаружили другую вещь, которую не совсем понимаем до сих пор: резкую неоднородность пространства по отношению к нашим экспериментам, вообще по отношению ко всем явлениям, связанным с суб-переброской и Переходом…
— С переброской и… чем? — перебил его я, почувствовав вдруг в последнем прозвучавшем из его уст слове что-то особенное.
Черных резко смолк; сжал губы, словно допустил некую промашку.
— Неважно… пока. Скажем так: по отношению ко всему, чем занимается наша лаборатория. Суть этого явления в следующем. Переброска даже небольших масс и даже на небольшие расстояния требует значительных — весьма значительных — затрат энергии. Однако оказалось, что существуют на поверхности Земли точки, переброс между которыми оказывается практически неэнергоемким. Более того, мгновенное перемещение материальных объектов из одной такой точки в другую вообще может, порой, носить спонтанный, самопроизвольный характер. А уж если мы прикладываем к таким точкам нашу… наши усилия… тогда вообще получается… Я даже не знаю, как это определить — некое «смешение пространств и территорий», что ли.
Он замолчал, не то обдумывая дальнейшие слова, не то ожидая нашей реакции.
— Понятно, — повторил я. — И эта ваша база стоит, разумеется, в одной из таких точек, — я не столько спрашивал, сколько утверждал.
Черных кивнул.
— Да. И здесь мы подходим к вашей собственной истории, — он снова замолк на несколько секунд, обдумывая, вероятно, слова. — Дело в том, Андрей, что такие особые точки некоторым образом связаны друг с другом, причем не хаотически, а по некоторой системе, смысл которой пока ускользает от нас. Могу сказать только, что взаимосвязанные точки образуют на поверхности Земли некие треугольники или, говоря более общо, — некую гексагональную сеть. Наш вчерашний эксперимент…
Кажется, я вскинул голову слишком уж резко; по крайней мере, Черных уловил мое нервное движение и замолчал. Потом развел руками:
— Да, Андрей, я вынужден просить прощения — ваш катер, насколько я понимаю, случайно оказался вчера в одной из активных точек, связанных с нашей, и в одну из фаз эксперимента… произошел переброс. Мы уловили его по мощным темпоральным искажениям.
Я покачал головой:
— Вы ошибаетесь, Черных. Ваш эксперимент соединил вчера не два узла этой вашей «гексагональной сети», а, как минимум, три.
— То есть?
— Крайний Север, центральную Россию и.… — я не договорил, не зная, где мы находимся.
— И Урал… — задумчиво пробормотал Черных. — Кажется, я понимаю. Тройной переброс… по всем ребрам треугольника… Вы с Юлей изначально находились вчера в разных узлах?
— Интересно. Впрочем, мне следует вернуться к извинениям. Уверяю вас, эксперимент отнюдь не был направлен на то, чтобы перетащить что- либо — и уж тем более — кого-либо — из соседних узлов на базу. Уверяю вас, это произошло случайно, и тем не менее еще раз прошу прощения за причиненные неудобства.
Юля фыркнула — негромко, но достаточно выразительно.
— Послушайте, Черных, — сказал я (этот человек по-прежнему внушал мне устойчивую неприязнь, и я никак не мог заставить себя обращаться к нему по имени). — Послушайте, если я правильно понял, ваши исследования финансируются каким-то из силовых ведомств, а база ваша — секретна. Объясните мне, зачем вы нас сюда притащили, да еще рассказываете все эти подробности — не проще ли было сразу выслать нас и не затруднять ни нас, ни себя?
— Зачем же… — вскинулся было он, но тотчас прервал сам себя: — Впрочем, вы правы.
Он вздохнул, потер пальцем переносицу, словно поправляя несуществующие очки, потом коротким движением разгладил какую-то морщинку на скатерти.
— Да, мы подходим к самому важному. Существует еще и третий феномен, связанный с физикой переброса и открытый нами совсем недавно. Возможно, этот эффект, остающийся пока побочным резуль