О, да он угрожает отцу! Лалико бросило в жар. Как он смеет! Вместо благодарности…
— Ахмет, помнишь, тоже так… Проиграл свою дочь, а потом на попятный. Помнишь, Арсен? Где нашли Ахмета? В лесу нашли, без головы…
Лалико оцепенела. Что же отец? Почему он не велит ему замолчать? Сейчас же замолчать! Нет, отец подливает ему, слушает грубый, пьяный бред.
— Я тебя не обижу, Иса. Не беспокойся. Старый товарищ, вместе анашу носили…
Что он говорит? Анаша? Ах, да, дурманящее зелье… Дядя Тициан, почтарь, как-то рассказывал. Анашу носили через границу контрабандисты, давным-давно. Но при чем тут отец? Да не сон ли это? Отец носил контрабанду! Ее отец, лучший чабан в районе и, может быть, во всей Грузии!
За занавеской между тем не умолкала хмельная беседа. Лалико не верила своим ушам. Да, отец проиграл ее. Тогда ее еще и на свете не было. Отец только что женился. Он сел играть в кости с этим Мурадовым и проиграл все деньги, а затем и свою будущую, еще не родившуюся дочь!
Значит, Мурадов приехал получить выигрыш? Он шутит, конечно! Но почему они не смеются? Лалико стиснула доску топчана, — заноза впилась ей в ладонь. Шутят и не смеются! Почему, почему?
Мысли Лалико путались. Значит, Мурадов требует ее. И отцу грозит смерть!
Лет десять назад в Сакуртало произошло убийство. Ночью на окраинной улочке зарезали рабочего маслобойки, азербайджанца. Он никому не сделал зла. Выяснилось — убил его кровник, по страшному закону кровной мести, длившейся из поколения в поколение. Искал, рыскал по разным местам, нашел и убил. Этот случай поразил восьмилетнюю Лалико.
Мурадов такой же дикий! А отец соглашается с ним… Неужели боится? Не помня себя, Лалико слезла с топчана, накинула ватник, метнулась к двери.
На дворе она перевела дух, немного пришла в себя. Куда теперь?
Все слышанное подавило ее. Анаша… Контрабанда… Главное — отцу грозит опасность. И ей поэтому надо исчезнуть, да, исчезнуть, чтобы спасти отца. Не за себя же ей страшно!
Ночь дохнула холодом. Лалико застегнула ватник, провела рукой по волосам. Косынка осталась дома. Неудобно являться на заставу простоволосой, растрепанной…
Она толкнула калитку, выбежала на дорогу. Пусть у Мурадова паспорт в порядке и пропуск есть, все равно пограничники помогут ей. Он плохой человек.
Лалико остановилась, прислушалась. В сакле тихо. Верно, не заметили, как она выбежала. Тем лучше.
Дорога, едва видимая под ногами, впереди терялась в черной заросли кустарника. Лалико не прошла и полусотни шагов, как перед ней выросли две фигуры.
— Стой!
«Свои, — подумала она с облегчением. — Пограничники». Что-то знакомое было в голосе. Один зажег фонарь. Лалико зажмурилась, отшатнулась.
— Лалико! — произнес голос.
Игорь! Она подалась было к нему — со своими страхами, со своей болью, — но сдержалась.
— Куда направляетесь? — голос Игоря звучал теперь холодно, безразлично. Оттого ли, что она ждала другой встречи, или потому только, что этот тон кольнул ее, напомнил обиду, она ответила запальчиво:
— Не скажу тебе. Пусти!
— Стойте! — Игорь загородил ей путь.
— Пусти! — крикнула она властно. — К начальнику твоему иду!
— Что за шум, — сказал кто-то по-грузински. — Гамарджоба!
В пространство света, вырубленное фонарем, шагнул молодой офицер.
— Вы Лалико Давиташвили? Что случилось у вас?
Она ощутила пожатие горячей, дружеской, успокаивающей руки. Как хорошо, что можно объяснить ему на родном языке. По-русски было бы трудно выразить все…
Ахметели не перебивал ее.
— Вы испугались призрака, — сказал он, когда она кончила.
— Призрака?
Рядом, в траве, прогудел зуммер полевого телефона. Майор снял трубку.
— Хорошо, товарищ Сивцов. — Он положил трубку и повернулся к Лалико. — Не бойтесь ничего. Его уже нет. Ступайте домой, к отцу…
— А Мурадов?… Он… Он…
Лалико еще не все поняла, но этот уверенный, ласково улыбающийся офицер разгонял страхи, возвращал ее в свой, привычный, прочный и безопасный мир.
— Сбежал Мурадов. Вы все-таки спугнули его. Э, не огорчайтесь, не беда! Спасибо, милая девушка.
Он сжал ее локоть. Потом кусты прошелестели и сомкнулись. Все ушли: и майор-грузин и Игорь. Словно и не было тут никого.
Домой! Там, в глубине ночи, лаял Зулум, самый свирепый волкодав в стае. Потом опять все стихло. Испугалась призрака? Он прав. Ах, какая же она глупая! Не догадалась сразу… Отец дал приют Мурадову, потому что так нужно было. «Глупая я, — твердила про себя Лалико, спеша к дому. — Глупая, глупая!»
Задыхаясь, она влетела в саклю. Пусто! В холодном очаге серебрилась зола. «Отец с пограничниками», — подумала Лалико. Взгляд ее упал на стол. Газета с фотографией Соммерсета Брайта лежала на самом краю, там, где оставил ее Мурадов.
Она и забыла про газету. Все рассказала майору, а это вылетело из головы. Это-то, может быть, и важно. Да, наверное, очень важно!
Лалико сжала кулачки. Фу, как досадно! И она снова принялась ругать себя.
Кому теперь скажешь? Она упала на топчан, зарылась в подушку. Непрошенно полились слезы. В них были и горечь и облегчение. Исход всему, что накопилось в этот трудный, небывалый в ее жизни вечер.
16
Мурадов покинул кочевку, не попрощавшись с хозяином. Он сказал Арсену, что ему нужно до ветру. Тихо прикрыл за собой калитку и двинулся скорым шагом прочь. Показалась грузовая машина. Он остановил ее, попросил подвезти до станции.
Тотчас следом пошла другая машина…
В погоню устремились Ахметели и его товарищи. Пограничники свое дело сделали.
Лазутчик купил билет и сел в общий вагон поезда, направлявшегося в Тбилиси. В тот же вагон вошли Ахметели и двое чекистов в штатском.
Город выступил из мглы — свежий, умытый легким ночным дождем. Первые лучи солнца золотили витрины. Приезжий не спеша пересек площадь у вокзала и стал спускаться к Куре. Через полчаса он жадно ел хинкали в маленькой закусочной, вблизи Метехского замка. Потом перешел на другой берег реки и по извилистой, затененной акациями улице Леселидзе поднялся к центру города.
Дворничиха-курдинка в ярко-красной юбке, увешанная ожерельями, замотанная двумя шалями, сидела на обочине тротуара и чинила капроновый чулок. Она проводила оборванца долгим, опасливым взглядом.
Ахметели не терял его из виду. Многое поражало его в поведении лазутчика. Он шел почти не скрываясь, словно и не опасался преследования. Но он не был спокоен, — напротив, в каждом движении его сквозила тревога. Просторная площадь Ленина была вся залита солнцем. Люди у остановки троллейбуса наблюдали, как странный прохожий вытащил из-за пазухи тряпку, расстелил, упал на колени и совершил намаз.
Похоже, он только сейчас сообразил, что уже утро! Он бережно сложил тряпку, встал и пошел дальше, не озираясь, глядя только вперед, в какую-то невидимую для других, ускользающую точку.
Ахметели вспоминал рассказ Лалико. Бедная девочка! Как она перепугалась! И не мудрено. Ужасы прошлого, о которых она знала лишь по учебникам истории, ожили, надвинулись на нее. Ее хотят взять силой! Однако с какой стати ворошил былое этот выходец из другого мира? Решил увезти Лалико? За рубеж, в Турцию? Верно, хмель подействовал.
Листья чинар на проспекте висели недвижно, обещали жаркий день. Распахивались двери парикмахерских, магазинов, хинкальных. В одной витрине выставили портрет Соммерсета Брайта, знаменитого гостя из-за океана. «Да здравствует мир между народами!» — гласила подпись.
Лазутчик остановился у витрины, припал к стеклу. Он что-то шептал, будто пытался прочесть…
Еще вчера Ахметели, получив свежую газету, узнал, чья фотография хранилась в заплечном мешке, найденном в лесу. На тех снимках, завернутых в водонепроницаемую фольгу, и на портрете, появившемся в газетах, одно лицо!
Лазутчик оторвался от витрины, дошел до угла и повернул влево, в улицу, устремленную к подножию горы Давида. То, что Ахметели увидел в следующую минуту, не было для него полной неожиданностью, нет, он допускал такой исход. И все-таки сердце его сильно, радостно забилось.
Человек с паспортом на имя Мурадова вошел в подъезд здания, очень хорошо знакомого майору. Здания, в котором он проработал уже полтора десятка лет. В вестибюле, где по-весеннему пахло сохнущей штукатуркой, безусый часовой, морщась от напряжения, силился уразуметь невнятную, возбужденную скороговорку необычного пришельца. Ему нужно к начальнику! Очень нужно! И как можно скорее!
Счастье победы, еще более полной, чем одоление в кровавой схватке, захлестнуло Ахметели. Он стоял несколько мгновений не двигаясь, словно оглушенный залпом.
Лазутчик пришел с повинной…
В тот же вечер майор записывал его показания. В чистой одежде, накормленный, отдохнувший, он отвечал на вопросы смущенно, не смея поднять глаз на офицера, но с готовностью и обстоятельно.
Он заявил, что подлинная его фамилия Мурадов, что он был в плену у гитлеровцев, после войны поселился в Турции и согласился стать шпионом за деньги.
Ввели его спутника. Арестованный напрасно кривлялся, отнекивался, призывал в свидетели аллаха. Мурадов разоблачил его. Это Нияз из Узундага, бывший бандит, тоже нанявшийся к Азиз-бею, по прозвищу Шишка.
Да, они оба — Нияз и Мурадов — прошли подготовку в Карашехире и уже однажды были на советской земле, летом прошлого года. Им поручили вербовать агентуру, обеспечить явки и «почтовые ящики» для тайной корреспонденции. Да, он, Мурадов, посетил тогда старого знакомого Арсена Давиташвили, а Нияз — Шахназарова и Бахтадзе. Однако о цели визита не осмелились и заикнуться. Это было бы безумием!
Письма от всех троих — подлинные. Но они были уверены, что пишут в Среднюю Азию, старым друзьям. Надо же было что-то принести Азиз-бею — Шишке и майору Дарси — он же Магомет-бей! И получить деньги на хозяйство!
Еще в первое свое посещение Советского Союза он, Мурадов, убедился, что народу здесь живется куда лучше, чем в Турции. Сравнить нельзя! Особенно поразил Мурадова чабан Давиташвили. В молодости они оба были батраками, и вообще многое в их судьбе на первых порах совпадало. Носили анашу через кордон, потом отбывали наказание… Но как расцвела жизнь Арсена! О, аллах!