тчетности. Если вдруг письмо не дойдет до адресата, она должна быть в курсе, кто именно не получил письмо. Нет, Нина точно все знала. И, получается, молчала. Тереза, собиравшаяся вздремнуть, резко встала с кресла-качалки и пошла к сараю.
– Я уйду ненадолго. На почту надо сходить. Забыла родственнице поздравление с днем рождения отправить. Не теряйте меня, – сообщила она Коле. Тот, кажется, ее не услышал. Они вместе с Альбиной, Аликом и собаками лежали под мотоциклом. Альбина там что-то крутила и привинчивала. Остальные наблюдали за процессом.
Всю дорогу до почтового отделения Тереза убеждала себя в том, что Нина не могла предать. Она не была счастливой женщиной, и ей наверняка тоже надоели слухи, что она довела своего мужа до смерти. Нелей, допустим, руководили месть, обида за дочь. Но какой умысел был у Нины, если она помогла Неле найти нужный адрес? Зачем ей это понадобилось?
Тереза свернула с основной дороги на едва видимую. Еще одна тропа желаний, можно сказать. Той дорогой пользовались, когда нужно было сообщить срочную новость. Тропинка вела к дому Нины и ее покойного мужа Темура, а уже потом на почту. Так поступали все местные, когда случалась беда или радость приходила в дом, – будили Темура, он шел и открывал почту. В любое время суток. Связывал с городом или посылал телеграмму. Нина, надо отдать ей должное, тоже всегда открывала почту, если в этом была надобность. Ни разу не отказала. Тереза не могла отделаться от мысли, что Нина тоже их предала, но в душе надеялась на какое-то разумное объяснение.
Надо признать, именно этой тропой местные жители старались не злоупотреблять. Чтобы не получилось, как в истории с мальчиком, который кричал: «Волки, волки!» Так что Нину, как и Темура, беспокоили лишь по действительно важным поводам. Терезе же в тот момент было все равно. И разве предательство – не важно? Разве узнать, что ближайшая соседка может совершить подлость за спиной, – не повод идти короткой тропой, чтобы спросить – как можно одним письмом или звонком уничтожить чужую жизнь, даже две? Матери и ребенка! Что должно быть у человека в душе, чтобы он на такое решился? Тереза свернула на заросшую крапивой и лопухами дорогу и шла, отбрасывая от себя найденной палкой разросшиеся ветки сорняков. И чуть с ума не сошла от страха, когда услышала, как впереди тоже кто-то рубит палкой крапиву. По этой дороге она в последний раз шла, когда сообщала о смерти мамы. А до этого – бабушки. Больше на почте не появлялась. Тереза не хотела сталкиваться с Ниной. Они выросли в одном селе, учились в одной школе, но глупая детская обида развела их на много лет. Сейчас Тереза вспомнила о том случае и невольно улыбнулась. Счастливое было время, и проблемы тоже были, можно сказать, счастливыми. О которых спустя столько лет вспоминаешь не с болью в сердце, а с улыбкой. Они были дурные, веселые, смешные и очень наивные. Не знали, что подготовила им жизнь. Не верили, что люди способны на плохие, непростительные поступки, разрушающие веру в дружбу, в справедливость и в какую-то высшую силу, которая сможет вмешаться и расставить все по своим местам.
Тереза и Нина ходили в музыкальную школу к одному педагогу. На экзамене по ансамблю должны были играть вместе. Тереза учила первую партию, Нина – вторую. Тереза ухаживала за больной мамой и прибегала на занятия, когда могла. На самом же экзамене Нина уверенно села справа. Тереза, конечно, знала вторую партию, но могла играть только по нотам и очень-очень средне.
Нина, которая, как выяснилось, специально учила первую партию, тогда получила пять, а Тереза три с натяжкой.
– Почему? – спросила она.
– А если бы ты вообще не пришла на экзамен? Ты же все время с мамой была, поэтому я на всякий случай и выучила твою партию, моя же совсем простая. Ты же справилась, хотя вообще не занималась, – ответила вроде как удивленно Нина.
– Почему меня не предупредила? – уточнила Тереза.
– Так когда? Ты же опоздала, я уже не знала что делать! – возмущенно объяснила Нина. – Надеялась хоть что-то сыграть.
Это было правдой. Тереза действительно опоздала на экзамен. Но что-то в интонации Нины ей показалось подозрительным.
– А что на самом деле? – строго спросила Тереза. – Может, уже объяснишь? Мы же вроде как подруги.
– Тебе все равно, а мне нужен был красный диплом. Только никто не ставит «отлично», если играешь вторую партию, – призналась Нина.
– Зачем тебе красный диплом? – опешила Тереза. Она и не подозревала, что у подруги такие амбиции.
– Как зачем? Чтобы меня считали лучше тебя, – пожала плечами Нина.
Терезе и в голову не могло прийти, что Нину с ней сравнивают. В их музыкалке учились дети талантливее их обеих, вместе взятых. Нина не собиралась поступать в училище, дальше заниматься музыкой. И зачем ей понадобился красный диплом обычной сельской музыкалки, Тереза не понимала. Нельзя сказать, что она обиделась, скорее недоумевала.
Сейчас же Тереза понимала, что Нина могла поступить так, как посчитала нужным для себя. А уж какие мотивы ею руководили, никому не известно, кроме самой Нины.
– Кто здесь? – крикнула Тереза, услышав звуки на тропе.
– Тереза, ты, что ли? – воскликнул в ответ женский голос. – Напугала меня до смерти. Ты что тут делаешь? – Из зарослей лопухов, разросшихся до размеров кустов, грозивших превратиться в деревья, появилась запыхавшаяся Нина. В ее волосах застряли репейники. Нина пыталась их выдернуть, но ничего не получалось. Тереза захохотала.
– И чего ты веселишься? – раздраженно спросила Нина, все еще пытаясь вытащить из волос репейник.
– Прости, просто вспомнила твоего Жорика, – все еще смеясь, ответила Тереза.
– Какого Жорика? – испуганно спросила Нина.
– А что, был еще какой-то Жорик, кроме твоего попугая? – Тереза уже хохотала в голос. – Значит, ты его отлично скрывала.
– Тереза, помоги лучше! Или я совсем без волос останусь, – взмолилась Нина, сражаясь с репейником.
– Да, конечно, прости, просто иногда вспоминаю сама не знаю что, – ответила Тереза. – Помнишь наш последний звонок?
– Не помню, потому что я туда так и не попала! – воскликнула Нина, яростно сражаясь с очередным застрявшим в волосах цветком.
– Но я точно была не виновата! – все еще хохоча, ответила Тереза.
– А кто тогда? Такой день мне испортила! Никогда тебе не прощу! – Нина дергала репейник.
Тереза потянулась за цветком, застрявшим прямо на челке Нины, и опять захохотала.
– Прости, просто твоя челка… – объясняла она, держась руками за живот, который сводило от колик. Так она не смеялась много лет и, надо признать, была Нине за это благодарна. Видимо, сказались волнения последних дней, даже недель, и Терезе требовалось выплеснуть эмоции. Поэтому она и хохотала как ненормальная. Нина, посмотрев на Терезу, на репейник, прилипший не только к волосам, но и к кофте, тоже начала смеяться.
– Если что, я скажу всем, что ты меня бросила прямо в заросли! И что я не сама туда упала! – заявила Нина.
– Хорошо, я подтвержу твою историю. Между прочим, про Жорика я никому не рассказала! – Тереза уже от смеха заливалась слезами.
– Да знаю я! Ты молчала как партизан! – Нина тоже начала хохотать.
Это случилось в вечер выпуска из школы. Тереза сказала, что зайдет за Ниной и они пойдут вместе. Она срезала чуть ли не целый куст сирени – все ходили на выпускной с охапками, по дороге выискивая четырехлистные цветки. Их нужно было съесть, загадав желание – сдать экзамен. Тереза по дороге нашла два и съела. Но букет для Нины решила не объедать, хотя и там заприметила счастливый цветок. Хотела, чтобы все было честно.
В те годы особых средств для укладки волос не было. Три бигуди с растопленным внутри парафином – в лучшем случае. Но мама Нины достала редкое чудо – лак для волос. Собственно, поэтому Тереза и пошла к Нине – узнать, как это чудо работает. Нина обещала пшикнуть.
Когда Тереза зашла в дом Нины, та стояла красивая, неимоверно накрашенная всей палитрой теней из набора мамы. Нина закрыла глаза, чтобы продемонстрировать великолепие – веки блистали то сиреневым, то розовым, то еще чем-то сверкающим. На тушь она, кажется, так плевала и столько раз красила ресницы, что едва могла закрывать и открывать глаза. Ресницы были похожи на лапки пауков. Когда Тереза успела позавидовать макияжу, случилось совсем удивительное – Нина взяла какой-то флакон и начала пшикать на свою челку. Густотой волос Нина похвастаться не могла. На выступления в народном ансамбле танца ей приходилось прикреплять искусственную косу. Но сейчас челка стояла забором, и даже не частоколом, а таким настоящим забралом. Нина повернулась к Терезе, чтобы та выразила восторг. И Тереза точно бы это сделала, если бы не Жорик, любимый попугай Нины. Попугаев в доме тогда, надо сказать, не держали. Нина очень гордилась, что у нее один-единственный на всю деревню. Привезенный из города, волнистый. Кошки в количестве пятнадцати штук, собаки, минимум две, – в каждом дворе найдутся. Коровы, козы, бараны – вообще ничего удивительного. А попугай – это да. Все равно что завести морскую свинку или канарейку, например. До их деревни доходили слухи, что в городах люди кого только не держат – даже кроликов и черепах. Совсем с ума посходили. Так что в их деревне никому не пришло бы в голову заводить попугая. Но так случилось, что скончалась дальняя тетка Нины по матери, как раз жившая в городе, и попугай, можно сказать, остался сиротой. Куда его девать, было непонятно. Мама Нины сжалилась над пернатым и взяла в деревню в надежде, что тот скоро помрет. Жорик помирать не собирался. Наоборот, растолстел и заматерел на новой еде – его кормили, как кормят цыплят: пшенкой, яйцами, зеленью и морковкой. Если Жорик и хотел бы отдать жизнь, то только за морковку. Он разъелся до размеров коршуна, каковым себя, кажется, и ощущал. Мама Нины говорила, что попугай стал похож на курицу, но Жорик делал вид, что не слышит оскорблений. Нина же просто вопила от радости и гордости – она была единственной обладательницей единственного попугая на всю деревню. Из своей клетки Жорик вылетал редко, хотя дверца всегда оставалась открытой. Как замечала мама Нины, попугаю толстая попа не позволяла летать. Разве что за морковкой, которую он норовил своровать из кухни.