вато-черными, словно дым паровоза.
— Как тебе это нравится? — спросил он Петраша, указывая на вагоны, которых было здесь очень много.
Они стояли не на рельсах и не один за другим, а как попало, в беспорядке, прямо на земле. Паровоз, скатившись с насыпи, зарылся в землю по самые колеса. А вагоны сгрудились вокруг него. Один даже перевернулся через крышу и оказался впереди локомотива.
— Хорошо, не я дежурил, а то бы висеть мне на березе, — тяжело вздохнул обходчик, так и не дождавшись ответа Петраша.
Возиться с покореженными вагонами и вздыбившимися рельсами было, видимо, слишком трудно, поэтому фашисты построили обводной путь, по которому и прошел сейчас поезд.
Петраш сразу понял, чьих это рук дело. Однако, недоуменно глядя на место крушения, попросил обходчика объяснить, что тут произошло.
— Горные хлопцы сработали! — усмехнулся тот и лукаво прищурил хитрые глаза. — Даже само начальство называет это место «партизанской станцией».
Он сел на шпалах так, что весь путь в обе стороны просматривался до самого горизонта, закурил какую-то замысловатую загогулину, сделанную из черного корешка, и спросил:
— В Братиславу? Сейчас тут много идет молодежи! На учебу. И все лесом пробираются. Чудные…
— Как же иначе! — присаживаясь рядом, сказал Петраш. — Попадешься по дороге, заберут и — на работу.
— А, думаешь, будешь учиться, так не заберут?
— Как можно! — пожал плечами Петраш.
— Э-эх! — Железнодорожник покачал головой. — Тисовцы не останавливаются ни перед чем. Тут запропастился куда-то один немец. Тисовцы шасть по кинотеатрам Братиславы. Наловили молодых и за колючую проволоку. Теперь, говорят, столица Словакии чиста от коммунистов. Эх, дурачье. Даже если бы там были коммунисты, всех-то не пересажаешь! — О подошву старого, порыжелого сапога обходчик выбил пепел из своей загогулины. — Я, знаешь ли, еще молодым, вот в твоих годах, работал у «Бати». И довелось мне побывать возле моря, в Италии. Уж забыл, как тот город называется. Только помню, сразу за ним начиналось море. А дело у меня было проще простого. Ждать парохода для погрузки обуви. Каждое утро выходил я к морю и сидел на скале под старым, дряхлым деревом. С виду-то дерево огромное, даже тенистое. А в середине пустое. Но стоит, держится. Вот сижу, бывало, смотрю, как волны хлещут под самый что ни на есть фундамент скалы. Одна за другой разбиваются волны. Потом набегают новые, еще злее бьют в цель. И что ты думаешь? Прихожу как-то утром — вижу, отвалилась глыбина с дом величиной! Затонула в море…
— Волны добились своего! — сжал кулак Петраш.
— Добились. И не только этого. Перед самым отъездом пошел я туда, а уж вся скала и с ней чахлое дерево — все рухнуло в море. Следов не осталось! Так вот и с гардистами… Тисо думает, что сидит на неприступной скале. А сам того не понимает, что народ сильнее моря… — Обходчик вдруг вскочил. — Скорее в лес, дрезина идет!
Через час Петраш, Божена и Богуш закопали в лесу под дубом рюкзаки с листовками и оружием и направились в Братиславу, После разговора с железнодорожником они еще яснее поняли, насколько опасно то, что им предстоит. Однако от этого партизанское задание казалось еще более значительным, а их место в борьбе народа почетным…
Майор Сикурис, командир полка, стоявшего близ города Брезно, был потомственным военным. От отца, даже еще от деда он унаследовал четкость, пунктуальность во всем. Он никогда не опаздывал. Минута для него была отрезком времени, за который можно многое сделать.
Люди, которыми он командовал, знали когда с каким делом можно обращаться к майору Сикурису, а когда нельзя. Еще не была случая, чтобы кто-то из офицеров части заявился к нему даже по самым важным делам в «святое время» — с девяти до десяти утра. Для Сикуриса это был торжественный час подписания документов, в полку же его втихомолку называли попросту бумажным часом. Майор в этот час подписывал накопившиеся за прошлый день бумаги, и боже избавь, чтобы посмели достучаться к нему или позвонить по телефону. Разве что кто-то из начальства.
Адъютант с девяти до десяти стоял за дверью. Неприступный вид его охлаждал всякого, кто пытался нарушить запрет. Приходившие по каким-нибудь неотложным делам офицеры сидели в приемной, не смея даже словом обменяться, будто за массивной дверью, наглухо обитой черной кожей, майор мог их услышать.
И вот в такой-то час ровно в девять ноль восемь, без доклада адъютанта, в кабинет грозного майора Сикуриса запросто, как в казарму, вошел незнакомый капитан. А за ним еще два человека. Все в форме словацких офицеров.
— Кто вы такие? — стукнув по столу левой рукой, сердито крикнул майор. — Я занят! Я не принимаю! — И он потянулся к кнопке звонка, чтобы вызвать адъютанта.
— Не поднимайте шума, господин Сикурис. — Капитан успокаивающе поднял руку. — Я командир партизанского отряда, капитан Советской Армии Егоров. — Это мои товарищи — командир диверсионной группы Йозеф Подгора, а это ваш офицер, подпоручик Цирил Кухта, полномочный представитель партизанского штаба в вашем полку. Предупреждаю вас заранее, что в этой роли он здесь останется до конца войны. За жизнь его отвечаете лично вы, господин Сикурис.
Майор Сикурис вскочил из-за стола.
— Это шантаж! Я не позволю! Адъютант!
Подгора предупредил, что адъютант майора сейчас войти не может, так как занят с советскими товарищами.
— Меняются сувенирами, — добавил он в шутку.
— Вы не имеет права! — продолжал буйствовать майор. — В чужой форме… Да вас немедленно надо арестовать! Кто вы на самом деле? Из службы безопасности?
— Ну уж если вы, господин майор, принимаете нас за переодетых гестаповцев, тогда разрешите представиться официально.
Егоров положил на стол свой документ — белую сверкающую шелковую ленту, шириной в ладонь. Быстро пробежав глазами по черным буквам, напечатанным на шелке, майор побелел.
— Герой Совьетского Союза? — то ли переспросил, то ли повторил он для себя, чтобы лучше понять смысл этих слов. — О-о, то е високо! — На его совершенно обескровленном лице изобразилось нечто вроде подобострастной улыбки. — То вельми високо звание!
— Да вы знаете русский язык! — заметил Егоров.
— Бил сом на русском фронте начала чтырцат трети рок. — При этом Сикурис жестом предложил Егорову сесть.
Партизанский командир воспользовался этим приглашением, сел на стул возле стола. Сам же майор продолжал стоять. А Подгора и Кухта застыли у двери, готовые вмиг выполнить любой приказ Егорова.
— Садитесь, господин майор, — теперь уже пригласил Егоров.
Майор ответил, что в присутствии генерала он не посмел бы сидеть, а Герой Советского Союза, по его мнению, выше генерала. И все же Егоров убедил его сесть для удобства беседы. Угостил русской папиросой, закурил сам.
— О-о, Казбек! Помню, помню, — несколько успокоившись, майор ухмыльнулся какому-то своему воспоминанию. — Черная бурка, кинжал. То е грузин! Самый витезний вояк!
— Да, грузины — воинственный народ, — охотно подхватил Егоров, но, видя нетерпение в глазах майора, перешел к делу. — Вы, вероятно, знаете господин майор, что вашему народу режим Гитлера и Тисо не по душе. Народ собирается изгонять фашистскую нечисть со Словацкой земли.
Майор тяжело вздохнул и передернул плечами, словно озяб.
— Мы, партизаны, у нас было свое задание. Как человек военный вы, наверное, догадываетесь, какое. Тут Егоров сокрушенно вздохнул. — А пришлось заниматься не тем, чем надо. С первого дня приземления на вашу землю к нам повалил народ. Все хотят стать партизанами! Ну, хорошо, если человек приходит хотя бы с дробовиком или с охотничьим ружьем. А то ведь лишь с рюкзаком за плечами, в котором кусок хлеба, да чистая рубашка!
— А я тут причем? — опустив глаза, угрюмо, задал вопрос майор.
— Дайте нам оружие.
— Как это можно! — вспылил майор. — Из воинской части выдать оружие людям, которые собираются в горах! О-о, нет! Это невозможно… Капитан, пощадите! Меня же повесят…
— Успокойтесь.
— Нет, нет! Я должен застрелиться!
— Глупости, — отмахнулся Егоров. — Вы, как патриот Словакии, должны помочь своему народу в такую трудную минуту. Вот и все. Народ этого вам не забудет. Потом, после победы.
— То, что победа будет за вами, ни у кого уже не вызывает сомнения, — вдруг по-деловому, очень озабоченно признал майор. — Но я должен действовать по уставу!
— Ну, тогда извините, господин майор, — вставая, словно решил уйти, сказал Егоров. Он прошелся по кабинету от угла до угла. Потом кивнул подпоручику Кухте и решительно приказал: — Комиссара ко мне!
Майор снова побелел. Достал пачку сигарет, дрожащими, не повинующимися пальцами стал закуривать. Одна сигарета выпала из рук. Он ее поднял и протянул пачку Егорову.
— Немецкие не курю! — сухо отрезал тот и положил перед майором «Казбек». — Нервничаете? — участливо спросил он. — Зря.
— Зачем комиссара?
Егоров не успел ответить. Вошел Мыльников тоже в форме словацкого офицера. Он был решительный, разгоряченный, словно только что с поля боя.
— Товарищ комиссар, действуйте! — сказал Егоров.
— Что вы хотите делать? — закричал Сикурис и опять хотел нажать кнопку звонка. Но Егоров властно отвел его руку.
— Действуйте решительно и быстро. Забирайте все под метлу!
Мыльников вышел.
— Что ви? Что ви?
Майор был похож на утопающего, который перед тем как скрыться под водой, хочет крикнуть, позвать на помощь, но уже не может.
— Господин майор, прошу сесть! — теперь уже приказал Егоров. — Мы с боя возьмем ваш оружейный склад.
Сикурис беспомощно замахал обеими руками, словно отталкивая партизанского командира.
— Что ви, что ви! — И обессиленный вконец, плюхнулся в кресло. — Капитан! Не надо шум! Не надо стрелять!
— Я за это! — согласился Егоров и кивнул Подгоре. — Скажи начальнику штаба и комиссару, пусть подождут четыре минуты.
Тревожно глянув на часы, Сикурис удивленно поднял брови и еще сильнее задымил сигаретой. Видимо, его совсем обезоруживало то, что в партизанском отряде, как в нормальной воинской части, есть и начальник штаба.