Подошли к большому мотоциклу, на котором приехал Петраш. Проверяя бачок с бензином, он вспомнил вслух, что президент Тисо выпросил у немцев две дивизии для расправы с горными хлопцами, что каратели уже где-то в пути и что можно даже не успеть сообщить об этом партизанам.
— Откуда ты это взял? — не поверил Богуш.
— Жена директора проболталась. Он ее толкает в машину, а она: «Никуда я не побегу из родного дома! Ты же утром сам сказал, что президент выпросил у немцев две дивизии на уничтожение партизан! Зачем ты убил этого гестаповского дурака? Я раньше тебя все о нем знала…» А он ей: «Садись, дура. Знала раньше и молчала! Русские все равно немцев прогонят…» Видишь, даже он верит, что мы победим!
— Петраш, чего ж ты сразу об этом не сказал! — упрекнул его Богуш. — Мы целых полчаса потеряли! Ведь об этом надо скорее сообщить партизанам.
— Не горячись, дружище, — остановил его Петраш. — Не можем мы, как зайцы, сорваться и бежать. Надо все обдумать. Пешком мы шли сюда неделю. И туда надо столько же. При очень быстрой ходьбе — пять дней. А каратели могут оказаться там уже завтра.
— Что же делать?
— Вся надежда на него! — хлопнул Петраш по никелированному бачку мотоцикла, в котором отражалось закатное солнце.
— Ты что! Нас у первого же шлагбаума остановят!
— А мы деревенскими дорогами.
— Но как мы с мотоциклом переберемся через Ваг?
— Мы сейчас на Песчаны. А там у меня есть знакомый рыбак. Ведь это мой путь из концлагеря!
— Ну, если так, поехали. Заводи!
Мотор взревел, и мотоцикл, повиливая по лесному бездорожью, стал пробираться к дороге. На опушке леса остановился.
Богуш залез на дерево и осмотрел дорогу до первой деревни, видневшейся в сизой дымке вечернего тумана. Она была пуста, как всегда после заката солнца.
Через несколько минут друзья по проселку проскочили эту первую деревню и умчались дальше.
Мимо одной деревни они ехали по довольно густому труднопроходимому лесу, где часто приходилось тащить мотоцикл вдвоем. Возле двух деревень мотоцикл провели с выключенным мотором.
Взошла луна, осветила дорогу. Где-то это помогало, а где-то мешало…
Богуш умел водить только «Яву». А мотоцикл, на котором они ехали сейчас, раньше видел лишь издали. Поэтому он внимательно присматривался к тому, что делал Петраш: как переключал скорость, как тормозил, как сбавлял или добавлял газ. Он так увлекся этим делом, что не обратил внимания на предупреждение Петраша: ведь сейчас они вынуждены будут проскочить деревню прямо по улице, потому что здесь нет объездных путей.
Деревня была невзрачная, маленькая и, видать, бедная. Такие деревни гардисты с жандармами обычно обходили.
Выстрел! Второй!
На середине дороги, под большой электролампой, освещающей половину улицы, как из-под земли появились два патрульных. Один стрелял вверх, другой угрожающе направил автомат прямо на мотоциклиста.
— Богуш! — крикнул Петраш. — Стреляй!
Тот и так уже целился из пистолета в автоматчика.
Петраш включил фару и светом во много раз ярче того, который освещал улицу, на мгновение ослепил патрулей. А в пяти метрах от них вильнул влево, чтобы объехать. Они этого не ожидали, но сразу же повернулись в сторону мотоцикла. В одно и то же время раздалась автоматная очередь и выстрел из пистолета.
Богуш, весь перевесившись вправо и отклонившись назад, стрелял и стрелял. Один гардист упал. Но второй еще раз дал очередь по мотоциклу. И тут мотоцикл вдруг заюлил по дороге, свернул с шоссе и остановился, урча и пофыркивая.
— Петраш! — не своим голосом закричал Богуш.
— Ничего, ничего, сейчас поедем, — простонал в ответ Петраш, но тут же выпустил руль и бессильно повис на нем.
— Куда тебя ранило?
— Рука, рука…
К патрулям, оставшимся всего лишь в километре от мотоцикла, уже бежали другие.
Богуш вырвал перед своей рубашки, туго завязал окровавленный локоть друга, потом помог ему пересесть на заднее седло, а сам взялся за руль.
— Говори, что тут делать.
— Газу дай больше. Так, так, — подсказал Петраш. — А теперь вон ту ручку ставь против цифры один. Первую скорость…
Враги уже подняли стрельбу вдоль улицы. Где-то завыла автомашина.
Богуш включил первую скорость, и мотоцикл строптивой лошадью рванул с места в карьер, как это бывает обычно у того, кто впервые берется за руль незнакомой машины.
— Переключай на вторую…
Мотоцикл быстро развивал скорость.
— Третью.
Сзади показался грузовик, который настигал их. Богуш мало-помалу освоился, повел мотоцикл ровнее. Но когда миновали последний дом, сильные фары грузовика словно клещами обхватили своим светом беглецов. Уже слышны были крики солдат, сидящих в кузове:
— Стой! Стой! Стой!
Свернуть бы с дороги, да везде глубокие кюветы. Наконец, лесная тропинка. Богуш обрадовался ей, как родной матери, вышедшей навстречу. Круто свернул с дороги, вырвался из плена света.
Тропинка шла прямо, мотоцикл мчался по ней на третьей скорости. Но вот она круто повернула, и Богуш, ничего не успев сделать, врезался в сосну. Оба полетели в траву.
— Петраш! — Богуш подхватил друга под руку. — Бежим скорее.
Поднялась стрельба, как на передовой линии фронта. Лес осветили ракеты, которые полетели в небо одна за другой.
— Они нам помогают бежать. Без ракет было бы темно, а то как днем, — нашел в себе силы пошутить Богуш.
В момент падения с мотоцикла грудь Петраша пронзила жгучая боль. И теперь она мучила его где-то в середине, в самой глубине. Точно кто-то пооборвал ему внутренности. Но он ничего не говорил другу. Да и не до того было: по лесу с громким криком и стрельбой бежали преследователи.
— Стой, Богуш! Мы бежим и не думаем, куда, — остановился Петраш. — Они углубляются за нами в лес. А мы давай двигаться вот так, параллельно дороге, с километр. Потом выберемся на опушку и спокойно пойдем себе вдоль дороги. Я всегда так делал, если приходилось от кого-то удирать.
Когда добрались до опушки леса, откуда были только чуть слышны крики уже уставших преследователей, стало совсем светло. У ручья, в гуще молодого березнячка, сели.
— А теперь посмотрим, что тут у меня в боку, — стараясь скрыть свою тревогу, сказал Петраш.
— Ты в бок ранен? — встревожился Богуш. — А мне ни слова!
— Да что толку говорить? Я заткнул тряпочкой рану, но чувствую, что кровь идет.
Петраш начал снимать рубашку.
— Сколько километров осталось до Прашивой? — спросил он, не глядя в глаза друга.
— Да ты не думай сейчас об этом. Надо тебе перевязку сделать, отдохнуть…
Но Петраш отрицательно качнул головой. От его печального взгляда Богушу стало жутко. Первый раз он видел друга таким осунувшимся.
— Вот она куда попала, — Петраш показывал рану под ребром.
Побелевший Богуш смотрел на маленькую ранку, из которой беспрерывно сочилась кровь.
— Тут-то еще ничего. Да внутри что-то очень больно мне, — пожаловался Петраш. Заметив на щеках друга слезы, постарался его успокоить. — Да ты что? Я живучий, как кошка! Вот сделаем перевязку и пойдем. Ночью будем там.
— Надо сначала хлеба достать, — вздохнул Богуш. — Голодный ты не дойдешь теперь. — Он говорил о еде, а думал только о медицинской помощи, да о добрых людях, у которых можно было бы оставить Петраша…
— Дойду. Давай только сначала полежим немного, отдохнем.
Богуш туго завязал рану Петраша своей рубашкой. Потом дал перевязать себе руку, которую оцарапала пуля и, напившись воды, они легли на траве.
Недалеко, может быть, всего в полукилометре, носились по лесу автомашины и мотоциклы.
— Петраш! — Богуш приподнялся. — Автоколонна! Может, это уже та дивизия?..
— Идем, Богуш, идем!
— Но ведь тебе очень плохо. Я найду людей, оставлю тебя у них. Ты же знаешь, каждый крестьянин спрячет и поможет…
— Нельзя, нельзя, Богуш, — сцепив зубы от боли, ответил Петраш. — Мы должны сообщить нашим.
— Так я один доберусь!
— Нет, Богуш. Если попадешься, убьют тебя…
— Не попадусь. Я лесом пойду.
— Пойдем вместе. До конца вместе!
Лишь в полночь друзья добрались до первого перевала Горного Штурца. За ночь они надеялись прийти в отряд, но вот уже рассвет, а они еще на полпути от места перестрелки.
Петраш уже еле шел. Богуш предлагал достать коня. Но оба рассудили, что только время зря потеряют. В одной деревне им дали молока, хлеба и яиц. Петраш выпил молоко, потому что его мучила жажда, а от хлеба отказался.
— Идем, Богуш, идем! — то и дело повторял он.
Когда утро осветило почерневшее лицо, впалые, как у мертвеца, глаза и заострившийся нос друга, Богуш совсем испугался. На вторичное предложение остаться где-нибудь у надежных людей Петраш даже обиделся.
Что было делать! Приходилось идти дальше, выбирая самый короткий, путь по горам, густо поросшим лесом.
Наконец миновали последнее опасное место, железную дорогу, которая вилась по головокружительным скалистым обрывам. Когда уже пересекли путь и стали углубляться в лес, заметили человека, бегущего по шпалам. Он был во всем черном — не то железнодорожник, не то шахтер. Когда приблизился, друзья заметили у него за поясом топор, а на плечах темное шерстяное одеяло.
— Хлопцы, погодите! Хлопцы! — тяжело дыша, замахал он рукой и стал озираться по сторонам.
Петраш остановился под большой сосной, за которой поднимался в гору густой хвойный лес. Богуш остался ждать незнакомца, не доходя до дерева. Тот больше не бежал, шел размашистым шагом и отдувался так, что впалые, серые от въевшейся угольной пыли щеки работали, как кузнечные мехи. Он дружелюбно протянул руку Богушу и сказал радостно, будто сообщил свою известную всему миру фамилию:
— Мор го![5]
Богуш удивленно вскинул брови, но живо ответил:
— Мор го!
Тогда и Петраш шагнул к ним:
— Товарищ! Товарищ… — Он зашатался и, если б человек не подхватил его, упал бы навзничь.