Министр только хмыкнул. Он приказал везти его в штаб армады и вызвать туда Гольяна.
— Полковник там будет к вашему прибытию! — заверил майор и попросил разрешения занавесить в машине министра окна.
«От случайной пули какого-нибудь фанатика»,--пояснил он.
На самом деле это нужно было для того, чтобы генералы преждевременно не увидели праздничной столицы повстанцев.
Когда генералы вошли в штаб второй Словацкой армии, там было полно народу, но встали и отдали честь только двое — полковник Гольян и майор Носке, сидевшие у дверей. За столом, в самом центре, находился человек в светло-сером гражданском костюме. А справа от него — капитан и старший лейтенант Красной Армии. Поодаль сидело еще несколько советских офицеров.
— Кто это? — спросил изумленно министр.
Полковник Гольян доложил министру по всей форме, что за столом — председатель Словацкого национального совета, слева от него — Герой Советского Союза командир первой Словацкой партизанской бригады капитан Егоров, а дальше его комиссар и начальник штаба.
Генерал вскинул брови.
— А вы, господин генерал Чатлош и господин генерал Туранец, с этой минуты являетесь военнопленными Словацкой Повстанческой армии. Прошу сдать личное оружие.
Прожженный дипломат Чатлош сразу же сориентировался, начал утверждать, что они с министром специально прибыли для переговоров с партизанами.
Но председатель национального совета категорически заявил, что никаких переговоров с предателями своего народа не может быть.
— Как вы смеете! — возмутился Чатлош.
— А как вас прикажете величать, господин генерал, если свое пребывание на посту министра вы ознаменовали разоружением Братиславского гарнизона и первой Словацкой армии? — все также уравновешенно спросил председатель. — Вы и здесь хотели провести ту же операцию, но просчитались.
Встал Ржецкий.
— В начале войны вы, господин министр, служили в армии немецкого генерала, который мечтал одним из первых ворваться в Москву, насколько мне известно, — заговорил он. — Ваша мечта не сбылась.
И он приказал взять пленных генералов под стражу.
— Командира батальона товарища Волошина за отличное и бесшумное проведение сложной операции по захвату вражеских самолетов и пленению гитлеровских генералов представить к правительственной награде.
Советское правительство помогло восставшей Словакии всем необходимым. Теперь, когда повстанцы взяли аэродром Три Дубы, Украинский штаб партизанского движения готовил отправку в Словакию большого количества оружия — минометов, ПТР, взрывчатки.
Услышав голос Свободной Банска-Бистрицы, один из секретарей КПЧ Карел Шмидке вылетел из Киева на Три Дубы, чтобы организовать главный штаб партизанского движения, объединить все силы восставшей страны.
…Беспомощной песчинкой, которую гоняют буйные ветры, чувствовала себя Боженка, всеми забытая в большом городе. Ни связного, ни письма. Ни слуху ни духу от партизан, пославших ее сюда. Чего же тут ждать с моря погоды? Надо уходить, пробираться домой. Мама небось извелась, да и отец дни и ночи не спит, думает о ней. Где же Петраш? Совсем забыл?
За этими горькими раздумьями застала ее однокурсница Соня.
— Божка! — таинственным шепотом, выдававшим возбуждение, позвала она. — Идем скорее!
— Куда? — Божена неохотно поднялась с койки, где лежала одетая. — Зачем?
— Идем! Не пожалеешь!
Божена глянула в раскрытое окно и вздрогнула — по улице, по самой ее середине, громко щелкая подошвами об асфальт, шла рота гардистов, одетых во все черное.
Весь городской транспорт сошел на обочину. Улица принадлежала черномундирникам. Город принадлежал им, потому что с ними сила, с ними гестапо, с ними Гитлер…
Соня, посмотрев по сторонам и убедившись, что никто их не видит, схватила подругу за руку и потащила вниз, где была котельная.
Божена никогда не спускалась по этой лесенке и удивилась, обнаружив огромное помещение, заваленное старой изломанной мебелью.
Долго вела ее Соня, как по баррикадам, наконец открыла старую заржавленную железную дверь:
— Входи, только тихо.
Божена остановилась на пороге и в темноте душной комнаты услышала голоса однокурсников, которые звали ее к себе.
— Заходи, не бойся!
Дверь за ней закрылась.
— Садись, послушай, что творится у тебя на родине, — предложил верховинец.
Соня усадила Божену на какой-то сырой ящик, сама села рядом.
Тут зажегся зеленый огонек, послышалось знакомое потрескивание радиоприемника. Божена давно не слышала радиопередач: в городе были реквизированы все радиоприемники. А этот ребята, видно, сами смастерили.
Треск усилился. И вдруг словно ворвался свежий ветер в душное подземелье:
— Говорит свободная Банска-Бистрица. Говорит свободная Банска-Бистрица!
Свободное словацкое радио сообщало о том, что Банска-Бистрица, Ружомберок, Турчанский Мартин, Зволен и все другие города Средней Словакии очищены от фашистов партизанами, восставшим народом и армией. Центром всенародного Словацкого восстания стал город Банска-Бистрица.
Словацкий национальный комитет обращался ко всем трудящимся страны с призывом активно включиться в эту борьбу.
Когда радио умолкло, и зеленый огонек погас, верховинец сурово и взволнованно спросил:
— Кто со мной?
— Я — Вацлав Тонак.
— Я — Маришка Дроугалова.
— Я — Мартин Трнка.
— Я!
— Я!
— Я!
Никто не спрашивал, куда идти. Все понимали — туда, куда стремятся теперь все, ненавидящие фашизм, — в Банска-Бистрицу!