— Да, а где же он сам? — встрепенулся Климаков. — У меня к нему письмо от матери.
— Он очень спешил. Только приняли нас и сразу ушли. Тут от добровольцев нет отбоя, а вооружать нечем, так они хотят остановить поезд с боеприпасами и разгрузить.
— Отчаянные!
— Слышал бы ты, как они приземлялись, — улыбнулся Егоров. — Им-то никто соломинки не подстелил. Летели первыми.
— Все живы-здоровы?
— Да живы, но ветром их вынесло на село и приземлялись они на три точки, как сказал Величко.
— Как это?
— На крышу курятника, в речку и на купол церкви. — Егоров внезапно остановился и поднял руку. — Все в лес!
Отряд мгновенно укрылся в лесу. А на дороге, что вилась вдоль опушки леса, по которой партизаны только что шли, появилась пароконная подвода с двумя мужиками, сидящими на сене.
— Подгора, ко мне! — тихо позвал командир словака-десантника. — Йозеф, когда бричка приблизится, слушай, о чем эти люди говорят.
Подгора молча кивнул. Он вообще был не очень-то разговорчивым, а тут обстановка того и требовала.
Лошади тянули воз с большим трудом, хотя сена на нем было с полкопенки. А мужики, одетые в белые шаровары и черные жилетки-коротельки, видать не спешили, все очень уж тревожно посматривали то на лес, то на пройденный путь. Когда они поравнялись с партизанами, притаившимися в кустах, Подгора шепнул Егорову, что по разговору эти мужики ищут партизан. Егоров приказал ему выйти и побеседовать с ними.
Подгора был в красноармейской форме. Он оправил гимнастерку, чуть набекрень сдвинул пилотку с красной звездочкой и, положив руку на автомат, висевший на груди, отправился на переговоры.
Лошади остановились. Сначала до Егорова долетели приглушенное испугом бормотанье мужиков, потом их радостные восклицания и наконец веселый голос Подгоры:
— Товарищ командир, здесь один мой знакомый. Они везут наши мешки!
— Пусть заведут лошадей в лес, — бросил Егоров. — Чтоб с поляны кто не увидел, когда будем разгружать…
Подвода въехала под сень старых развесистых буков и остановилась, тут же окруженная партизанами.
Подгора объяснил партизанам, что мужики — это отец и сын, по фамилии Шагат. Отец работает в лесничестве. А с сыном Подгора служил в армии до начала войны. Сам-то Подгора поехал на восточный фронт, где в удобный момент перешел к русским. А Шагат еще тут убежал из армии, поэтому пришлось ему переселиться в другой район. Отец его — первоклассный слесарь, а чтобы пережить лихолетье, стал рабочим лесничества.
На предложение поскорее разгрузить подводу, пока кто-нибудь не заметил ее, старший Шагат, человек степенный, неторопливый, ответил, что спешить им некуда, что они еще могут несколько километров подвезти, ведь груз тяжелый, а партизаны, наверное, не станут располагаться поблизости от места приземления.
Егоров внимательно посмотрел на этого человека и, благодарно кивнув, спросил, как они вдвоем сумели найти сразу четыре мешка.
Оказывается, они только везли. А собирали другие. Вся окрестная молодежь сейчас бродит по лесу.
— Но среди них могут быть всякие! — встревоженно заметил Подгора.
— Этих всяких в нашей деревне только два, — ответил старший Шагат. — А если надо будет, в тот же день не станет ни одного. Они это знают!
— Мне кажется, вся Словакия только и ждет сигнала, чтобы броситься на фашистов, — сказала медсестра Наташа Сохань.
— Ано, ано! То истая правда! — понял ее Шагат-младший по имени Петраш.
Комиссар отряда, старший лейтенант Мыльников был молодой, но опытный партизан, умевший распознавать людей. Поговорив с чабаном и его связным, он почувствовал к этим словакам доверие и решил тут же отправиться с группой своих бойцов к местным партизанам.
— То не так быстро, — заметил Ежо, — километров десять.
— Ничего, мы пролетели тысячу, а уж десять одолеем.
По горам и лесам, без дорог и тропинок десять километров оказались не таким уж пустячным расстоянием. Десантники только на рассвете прибыли в ущелье, заросшее кустарником, где Ежо трижды стукнул палкой по сосне. Совсем недалеко ему ответили тем же. Он стукнул еще раз и тогда из-за старого бука, окруженного орешником, вышел партизан со шкодовским автоматом на груди и красной тесемкой на пилотке.
Ежо, кивнув часовому, который рассматривал десантников, стоявших под буком, потребовал позвать командира. При этом он предупредил, что привел партизан.
Когда часовой удалился, Мыльников перемигнулся с друзьями — мол, дело здесь поставлено по-военному.
Впервые за долгие годы работы в подполье Марек Смида спокойно проводил партийное собрание. Не боялся, что кто-то подслушает или увидит. Он сидел со своими товарищами в партизанской землянке, охраняемой надежными людьми.
На партийном собрании присутствовал и один беспартийный, Николай Прибура. Но никто не посчитал это нарушением устава. Почетный гость! А он, смущенный, сосредоточенный, укрылся в уголке, за спиной руководителя подпольной партийной организации. И чувствовал себя так, словно вошел в запретную зону.
По его мнению, не было никакой разницы между своими, советскими коммунистами, и этими, собравшимися здесь членами коммунистической партии Чехословакии. Хотелось самому сейчас принадлежать международной армии коммунистов.
Докладчик, который недавно присутствовал на заседании Словацкого национального совета, рассказывал о выступлении Густава Гусака, одного из основателей антифашистского подполья Словакии.
Николай понимал, что коммунист повторяет речь Гусака слово в слово, и завидовал его памяти. Докладчик закончил свое выступление сообщением о том, что десять дней назад в Москву вылетела делегация от Словацкого национального совета с намерением обратиться к Советскому правительству за помощью уже назревшему восстанию. Делегацию возглавляет Карел Шмидке.
Это сообщение было встречено взрывом аплодисментов. Все дружно встали и запели «Интернационал». Николай пел на русском языке. Мадьяр Пишта — на своем. Но это не мешало победному гимну коммунистов греметь в тесном жилье партизан так, что, казалось, раздвигались стены и окружавшие их горы.
Никто не сел, когда закончилось пение.
В торжественной тишине заговорил Смида.
— Может, в результате обращения нашей делегации, а может, в силу приближения фронта, за последние три дня на территории Средней Словакии приземлилось несколько групп советских парашютистов. Все они — опытные партизаны. Наша задача, товарищи, организовать должную встречу тем, кто спешит к нам на помощь. В самых глухих горных районах надо провести разъяснительную работу, и прежде всего среди чабанов и лесников.
На этом партийное собрание закончилось. Смида ушел. А через несколько минут после его ухода часовой сообщил о группе партизан.
Встречать десантников вышли командир, комиссар и Николай Прибура.
Мыльников сразу догадался, кто из троих командир. Высокий, стройный, с военной выправкой, которую не мог скрыть простенький серый костюм, он заметно выделялся уверенностью движений и цепкостью взгляда. Сразу видно было, что этот молодой человек успел кое-что в жизни повидать. Привычно козырнув, представился:
— Надпоручик Владо, командир партизанского отряда.
— Комиссар отряда Лацо Газдичка, — назвал себя второй.
Третий — совсем еще юный паренек с пушком на вздернутой верхней губе был в черном пиджаке с плеча солидного мужчины. На словацкой пилотке, словно капелька крови, алела совсем крохотная тесемка.
— Командир диверсионной группы Николай Прибура, — не приложив руку, а лишь на мгновение тронув место, где мог бы быть козырек, представился он и дрогнувшим голосом тихо добавил: — Меня фашисты вывезли в Германию…
От волнения он больше не мог говорить. Мыльников выручил его, сообщил, что они — украинские партизаны, сброшенные сюда в Словакию, в тыл врага для подрыва коммуникаций.
При этом он заметил, с каким восторгом смотрит Николай на его медаль.
— Можно? — робко протягивая к медали обе руки, спросил Прибура.
Мыльников понимающе кивнул. С каким же благоговением этот заброшенный в чужие края русский человек коснулся боевой награды!
Николай Прибура наконец перевел взгляд с медали на лицо Мыльникова, заметил сдержанную, добрую улыбку. И, неожиданно обхватив его за плечи, заплакал.
Для Мыльникова и его товарищей это было самым верным свидетельством, что встретили они своего, истинно советского человека.
Жили тут партизаны в землянках, замаскированных так искусно, что десантники обнаруживали их только по голосам, раздававшимся в кустарниках, или в нагромождениях бурелома.
Командир привел гостей в большой буковый сруб, наполовину вкопанный в землю.
В этом довольно уютном жилье буквой П стояли три низких топчана. На них — ветки и сено. А посередине пень, заменявший стол. Справа, у самого входа — шкодовский станковый пулемет. Возле него — юноша в форме словацкого летчика — дежурный.
Перед командиром он вытянулся в струнку, щелкнул каблуками, но не проронил ни слова.
— Можешь на час уйти, Яно, — распорядился Владо.
Часовой четко повернулся и вышел.
— Что он такой молчаливый? — удивился Мыльников.
— Гестаповцы отрезали ему язык, — глухо ответил командир. — Он решил бежать в СССР. Пробрался на аэродром и угнал самолет. Но в воздухе его подбили. Мы видели, как он выпрыгнул с парашютом, и нашли еле живого. Много крови потерял… Когда пришел в себя, большого труда стоило удержать его от новой попытки снова угнать самолет.
— Как же вы его убедили остаться? — заинтересовался Мыльников.
— Дали прочитать обращение словацких коммунистов к народу.
— А что это за обращение? Нельзя ли нам с ним познакомиться?
— Можно. Только сначала поедим, — сказал Владо, приглашая садиться.
— Да-а, вот какие дела тут творятся, — задумчиво сказал Мыльников. — Мы летели в тыл врага, а попали к своим.
— Тут, знаете, уже сколько партизанских отрядов! — воскликнул Николай Прибура. — Люди готовятся, ждут. Все мы ждем! — Он повел рукой вокруг себя. — Если б не опасение, что немцы в любой час могут оккупировать страну, давно уж восстание вспыхнуло бы.