– Уж не думаешь ли ты, что я собирался пошвырять тебе в ушке?
– В тот момент я воспринимала тебя как врача, и больше я не намерена ничего обсуждать! – отрезала она, пытаясь охладить мой пыл.
– Послушай, – предложил я, отважившись на безумный ход, – давай уговоримся, что все это нелепая ошибка, что ничего не было, вообще ничего. Я ведь слишком хорошо тебя знаю, чтобы решиться на такие оскорбительные действия. Мне бы и в голову не пришло так с тобой поступить, и чтоб мне провалиться к черту в пекло, если я вру. Просто я хотел проверить, уж не ошибаешься ли ты на свой счет: может, ты вовсе не такая маломерка, какой себя представляешь. Все получилось так быстро, что я не успел сказать тебе, что я чувствовал… Я даже не уверен, что мне удалось просунуть туда палец. Должно быть, я пощупал снаружи, и все. Давай-ка присядем… будем снова друзьями.
Я усадил ее на кушетку рядом с собой – она оттаивала на глазах – и обнял за талию, якобы желая как можно ласковее ее утешить.
– У тебя это всегда так? – спросил я самым невинным тоном и чуть не прыснул со смеху, сей же миг осознав весь идиотизм своего вопроса.
Она застенчиво потупилась, словно мы затронули не подлежащее обсуждению трагическое обстоятельство.
– Слушай, села бы ты лучше ко мне на колени… И я осторожно водрузил ее к себе на колени, не преминув при этом самым деликатным образом подсунуть ей под юбку свою ладонь и оставить ее у нее на коленке… – Может, если ты посидишь так минутку, тебе станет лучше… вот так, отлично, устраивайся поудобнее… ну как, уже лучше?
Она не отвечала, но и не противилась, лишь слабо откинулась на меня и закрыла глаза. Я стал потихоньку передвигать ладонь вверх по ее ноге, употребив на это всю нежность и ласку, на какие был способен, и продолжая разговаривать с ней тихим, убаюкивающим голосом. Когда пальцы оказались у нее в промежности и я раздвинул маленькие губки, она уже намокла, как мочалка. Я стал легонько массировать ее, раскрывая все шире и шире, и параллельно испускал телепатические волны, внушая ей, что женщины порой заблуждаются на свой счет и считают себя маломерками, будучи на самом деле вполне нормальными, и, по мере того как я тянул всю эту канитель, она становилась все сочнее и сочнее и раскрывалась все шире и шире. Уже четыре моих пальца были у нее внутри, но места там хватило бы, даже если бы мне понадобилось засунуть чего побольше. Пизда у нее, как я убедился, была огромная и вполне раззенкована. Я заглянул девице в лицо – проверить, по-прежнему ли у нее закрыты глаза. Она сидела с открытым ртом и судорожно хватала воздух, веки же продолжала держать плотно сомкнутыми, как бы пытаясь внушить себе, что все это только сон. Теперь можно было с легкостью приступить к более решительным действиям, не опасаясь ни малейшего сопротивления с ее стороны. И я, хотя, может, и не без задней мысли, толкнул ее чуть сильнее, чем требовалось, просто чтобы выяснить, насколько она готова. Она оказалась податливее пуховой перины и, даже ударившись головой о подлокотник дивана, не проявила никакой реакции на болевой раздражитель. Будто ради дармового хуя подвергла себя общей анестезии. Я стащил с нее все до нитки и швырнул на пол, а затем, после небольшой разминки на диване, разложил ее на полу, прямо на ворохе одежды, и снова оприходовал; при этом она крепко сжала меня своим сосательным клапаном и орудовала им весьма умело, несмотря на внешнюю видимость комы.
Мне представляется странным, что музыка вечно перекочевывала в секс. Вечерами, выходя на прогулку, я уже заранее знал, что хоть кого-нибудь да подцеплю: няньку, девицу, выходящую из танцзала, продавщицу – словом, что-нибудь в юбке. Если за мной заезжал на машине Макгрегор, то к полуночи я оказывался в чьей-нибудь незнакомой гостиной в странном окружении и вдобавок с девицей на коленях, причем с такой, к которой в обычной ситуации я бы и близко не подошел, – а все потому, что Макгрегор в этом отношении был еще менее разборчив, чем я сам. Садясь к нему в машину, я обычно предлагал: «Слушай, обойдемся сегодня без пизд, а?» На что он, конечно же, отвечал: «Да ну их к дьяволу, – я и так уже сыт по горло… просто закатимся куда не то… в бухту Шипсхед, скажем… годится?» Не проехав и мили, он вдруг подруливал к самой бровке и пихал меня в бок. «Взгляни-ка вон на ту, – и указывал на идущую по тротуару девицу. – Бог ты мой, что за ножка!» Или еще: «Слушай, а что, если нам позвать ее с собой? Может, у нее и подружка найдется?» Я и рта не успевал раскрыть, а он уже окликал ее и выдавал свою дежурную тираду – одну и ту же на все случаи жизни. И, что характерно, девять из десяти соглашались. Едва машина трогалась с места, как Макгрегор, облапив девицу свободной рукой, спрашивал, нет ли у нее на примете подружки, которая могла бы уравновесить нашу компанию. И если она ерепенилась, если ее не устраивал столь стремительный натиск, он особенно не церемонился. «Ладно, – говорил, – проваливай-ка ты лучше к чертовой бабушке… Будем мы еще цацкаться с такими, как ты!» С этими словами он притормаживал и выпихивал ее из машины. «Некогда нам канителиться со всякими там профурсетками, правда, Генри? – фыркал он в таких случаях. – Потерпи, дружок, я же обещал тебе что-нибудь стоящее на эту ночку». И если я напоминал ему, что мы собирались сегодня сделать перерыв, он отвечал: «Ну смотри, как знаешь… Просто я думал, как лучше». И тут вдруг снова взвизгивали тормоза, и он уже говорил, обращаясь к какому-нибудь маячащему в темноте силуэту в шелках: «Привет, сестричка, что поделываем? Небольшой променадик?» А ну как на этот раз попадется что-нибудь зажигательное – какая-нибудь похотливенькая сучка, которая только того и ждет, чтобы задрать юбку и принять тебя на передок! Глядишь, нам и на выпивку не придется раскошеливаться – просто притормозим где-нибудь на обочине и оприходуем ее по очереди прямо в машине. А если попадалась обычная безмозглая бимбо, как чаще всего и бывало, то он не удосуживался даже отвезти ее домой. «Нам не по пути, – бросал он – вот шельмец! – Выскакивай-ка лучше здесь». С этими словами он распахивал дверцу и – ату ее! Его следующей мыслью, понятное дело, было одно: а вдруг она заразная? Мысль эта занимала его всю дорогу назад. «Тьфу ты, черт! – сокрушался он. – Надо бы нам поосторожнее. Никогда не знаешь, во что вляпаешься, когда вот так путаешься с кем попало. После той последней – помнишь, ну та, которую мы закадрили на шоссе, – я ужас как чесался. Может, это просто нервы… слишком на этом зацикливаюсь. И почему только мужику всегда мало одной пизды? Растолкуй ты мне, Генри. Вот возьми хотя бы Трикс – славная пичужка, ну ты знаешь. Мне она и правда нравится – в некотором смысле, но… черт, что толку базар разводить… Ты ж меня знаешь: я ведь ни одной юбки не пропущу. Понимаешь, порой мне бывает до того невтерпеж, что иной раз по пути на свидание – заметь, к девушке, которую я хочу уложить в койку, да и вообще все тип-топ, – так вот, еду я иной раз и, может, краешком глаза выхвачу вдруг чью-нибудь ножку на переходе и… не успею опомниться, а она уже у меня в машине; та же, другая, – да провались она в тартарары! Должно быть, я пизданутый – так мне кажется. А ты что скажешь? Ладно, не отвечай, – тут же добавил он. – Знаю я тебя, мозгоеба… скажешь еще какую-нибудь гадость». И потом, после паузы: «Ты, Генри, чудак какой-то, тебе не кажется? Не припомню, чтобы ты хоть раз от чего-то отказался, но по тебе как-то даже и не скажешь, чтобы ты постоянно был этим озабочен. Иногда ты меня поражаешь: будто тебе один черт, что так, что эдак. К тому же ты еще и одноеб, чуть ли не моногам, я бы даже сказал. Как ты можешь так долго терпеть одну бабу – убей, не понимаю! Неужели тебе с ними не скучно? Бог ты мой, да я отлично знаю, что у них у всех на уме. Иногда меня так и подмывает сказать… ну нагрянуть так, знаешь ли, к какой-нибудь и с ходу: „Молчи, лапуля, молчи, только выуди его и раскинь пошире ножки“. – Он добродушно рассмеялся. – Представляешь, как бы вытянулась физиономия Трикс Миранды, если бы я с ней такое учинил? Поверишь ли, однажды я чуть было не дал маху. Остался в пальто и шляпе. Как это нас задело! Против пальто она не особенно возражала, но шляпа! Я объяснил, что боюсь сквозняка… сквозняка никакого, понятное дело, не было. По правде говоря, мне ужас как хотелось поскорее оттуда убраться, и я подумал, что если останусь в шляпе, то быстрее отчалю. В результате я пробыл у нее всю ночь. Она закатила такой скандал, что я еле ее успокоил… Но это, знаешь ли, еще что! Была у меня как-то одна запойная ирландская мымра – так у нее были какие-то странные фантазии. Во-первых, она ни в какую не желала делать это в постели… исключительно на столе. Раз-другой оно, быть может, и ничего, ты ж понимаешь, но если проделывать это постоянно, так ведь и сил никаких не хватит. И вот как-то ночью – а я вроде был слегка под мухой – я ей: так, мол, и так, ничего не выйдет, швабра пьяная… сегодня как миленькая отправишься в постель. Я хочу ебаться как положено – в постели! И знаешь, мне пришлось чуть ли не битый час пререкаться с этой паскудой, прежде чем удалось убедить ее лечь в койку, да и то лишь благодаря тому, что я согласился остаться в шляпе. Представляешь видок: я – в шляпе – верхом на этой глупой сучке. Вдобавок еще и голый! Но я, знаешь, поинтересовался… „Зачем, – говорю, – тебе надо было, чтобы я остался в шляпе?“ И знаешь, что она выдала? Так, мол, галантнее. Представляешь, чем у этой пизды голова забита! Временами я жутко себя ненавидел за то, что спутался с такой выдрой. Другое дело, я никогда не заходил к ней на трезвую голову. Накачаюсь сперва до положения риз, залью зенки, а там и… сам знаешь, как это у меня иногда…»
Я прекрасно знал, что он имел в виду. Макгрегор был одним из самых старых моих друзей и одним из самых отъявленных скандалистов на свете. Упрямый – не то слово! Просто быдло какое-то – шотландская порода: упрется рогом – и хоть кол на голове теши. А папаша его еще и похлеще. То-то зрелище было, когда они оба срывались с цепи и кидались друг на друга. Папаша от ярости так и отплясывал – положительно