По пути домой они заехали в «Пуассон д'Ор» перекусить, причем княгиня выпила несколько рюмок водки. Там она была как дома — все прикладывались к ее ручке и бормотали: «Княгиня… княгиня». Как ни была она пьяна, а все же старалась вести себя в соответствии со своим титулом. «Не вихляйте задом!» — повторяла она Филмору, когда они танцевали.
Филмор намеревался остаться дома и довести дело до конца, но, находя ее слишком умной и не в меру эксцентричной, решил сначала поехать с ней куда-нибудь и таким образом оттянуть финал на несколько часов. У него даже была мысль найти еще одну княгиню и привезти обеих домой. Поэтому он уходил в хорошем расположении духа и с готовностью истратить несколько сот франков. Все-таки княгини не каждый день попадаются.
На этот раз княгиня повела его в другое место, где ее тоже хорошо знали и где, по ее словам, было легко разменять чек. Здесь все были в смокингах, и опять начались эти дурацкие поклоны и целование руки, а потом официант повел их к столику.
Посреди танца княгиня вдруг бросила Филмора и кинулась к столу, заливаясь слезами.
— Что случилось? — спрашивает Филмор. — Что я сделал на этот раз? — И инстинктивно кладет руку себе на задницу, боясь, что она все еще вихляется.
— Это ничего… ничего, — говорит княгиня. — Вы ни в чем не виноваты… Вы милый мальчик… — Тут она снова потянула его танцевать и танцевала с каким-то исступлением.
— Но что с вами? — допытывался Филмор.
— Ничего, ничего, — повторяла княгиня. — Просто я кое-кого увидела. — И вдруг накинулась на Филмора в безумном гневе: — Зачем вы спаиваете меня? Разве вы не знаете, что я становлюсь дикой, когда пьянею?
— Где ваш чек? — спросила она спустя некоторое время. — Мы должны уйти отсюда. — Знаком она подозвала официанта и прошептала ему что-то по-русски. — У вас действительно есть деньги в банке? — спросила она, когда официант отошел. И внезапно добавила: — Подождите меня в гардеробе, внизу. Мне надо позвонить.
Официант принес сдачу, и Филмор спустился вниз. Он прохаживался взад и вперед, что-то насвистывая и время от времени причмокивая губами, точно смакуя лакомство, которое теперь получит. Прошло пять минут. Десять. Он все еще насвистывал. Когда прошло двадцать минут и княгиня не появилась, Филмор пришел в полное недоумение. Гардеробщик сказал ему, что княгиня уже давно ушла. Он бросился на улицу. Стоящий у дверей негритос в ливрее, взглянув на Филмора, ухмыльнулся. Филмор бросился к нему с вопросом, не знает ли он, куда отправилась княгиня. Негритос, хитро подмигнув, говорит: «Я слыхал, она сказала что-то про кафе „Куполь“».
В кафе «Куполь» Филмор нашел ее внизу. Она сидела словно в трансе, с мечтательным выражением лица и со стаканом в руке. Увидев Филмора, она улыбнулась.
— Разве это прилично — поступать так, как поступили вы? — спрашивает он. — Почему вы сбежали? Вы бы могли просто сказать мне, что я вам не нравлюсь.
На это княгиня реагирует с настоящим театральным пафосом. И после бесконечных словоизлияний начинает плакать. «Я сошла с ума, — рыдает она. — Но и вы тоже сумасшедший. Вы хотите со мной спать, но я вовсе не хочу этого!» И снова несет что-то о любовнике-кинорежиссере, которого она увидела, когда они танцевали. Потому она и сбежала оттуда. Потому она и пьет, и принимает наркотики каждый день, и потому она хотела утопиться. Княгиня продолжает свой монолог о том, что она сумасшедшая и все такое прочее, как вдруг у нее является блестящая идея. «Поедем в „Бриктоп“», — говорит она. Там, по ее словам, есть какой-то человек, который ее знает… он обещал ей когда-то работу. Она уверена, что он ей поможет.
— Сколько это мне будет стоить? — спрашивает Филмор.
Это будет стоить порядочно, заявляет она без обиняков.
— Но, послушайте, если вы отвезете меня в «Бриктоп», я обещаю, что поеду к вам домой. — Она честно предупреждает Филмора, что ему это обойдется в пять-шесть сотен франков. — Но я стою этого! Вы не знаете, что я за женщина. Во всем Париже нет другой такой женщины, как я…
— Это ваше собственное мнение! — вдруг заявляет Филмор — кровь янки берет верх над приличиями. — И я его не разделяю. По-моему, вы не стоите ни гроша. Вы просто сумасшедшая дуреха. Я скорее отдам пятьдесят франков какой-нибудь бедной французской девушке, чем вам. По крайней мере они дают хоть что-то взамен.
Услышав про французскую девушку, княгиня взрывается:
— Не говорите мне про этих женщин! Я ненавижу их. Они глупы! Они безобразны! Они расчетливы! — Выкрикнув все это, она затихает и пробует по-другому. — Дорогой мой, — говорит она, — вы не знаете, как я хороша раздетая… Я прекрасна, поверьте мне! — И, говоря это, она приподнимает свои груди обеими руками.
Но на Филмора это не производит никакого впечатления.
— Вы просто дрянь, — говорит он холодно. — Мне наплевать на несколько сот франков, но вы ненормальная. У вас грязное лицо и зловонное дыхание. Мне наплевать, что вы княгиня… Мне не нужна ваша аристократическая русская ерунда. Вы должны пойти на панель и работать там, как другие. Вы не лучше обыкновенной французской девчонки. Вы, если на то пошло, — хуже. Я не истрачу на вас больше ни единого франка. Вам надо поехать в Америку — там найдется место для такой пиявки, как вы.
Как ни странно, княгиня не обиделась на него за эту тираду.
— Я думаю, вы просто боитесь меня, — говорит она.
— Я?! Боюсь вас?!
— Вы ребенок, — говорит она. — У вас нет манер. Когда вы меня получше узнаете, вы заговорите другим тоном… Ну будьте же хорошим мальчиком. Если вы не хотите ехать со мной в «Бриктон» — чудесно. Я буду завтра в «Рон-Пуэн» — между пятью и семью. Вы мне нравитесь.
— Я не намерен тащиться в «Рон-Пуэн» ни завтра, ни послезавтра. Я вообще не хочу больше вас видеть… Здесь сколько угодно хороших французских девок. А вы… вы можете отправляться к черту!
Княгиня смотрит на него и устало улыбается.
— Это вам только так кажется… Это все, пока вы со мной не переспали. У меня великолепное тело. Вы думаете, что француженки понимают что-нибудь в любви? О, вы еще будете сходить по мне с ума. Вы мне нравитесь. Но вы дикарь… просто мальчишка… Вы слишком много говорите…
— А вы, — кричит Филмор, — вы сумасшедшая. Я не взглянул бы на вас, даже если бы вы были единственной женщиной в мире. Идите домой и умойтесь. — С этими словами он повернулся и ушел, не заплатив по счету.
Однако спустя несколько дней княгиня появилась у нас. Эта женщина, по-видимому, действительно была настоящей княгиней. По всем признакам. Правда, у нее обнаружился триппер. Но как бы то ни было, теперь она живет у нас, и нам не скучно с нею. У Филмора — бронхит, у княгини, как я уже сказал, — триппер, а у меня — геморрой. Я только что сдал шесть пустых бутылок в русской бакалейной лавке через дорогу. Шесть бутылок, из которых я не выпил ни капли. Мне нельзя ни мяса, ни вина, ни жирной дичи, ни женщин. Только фрукты и парафиновое масло, капли с арникой и адреналиновая мазь. И во всем доме нет ни одного удобного для меня стула. Сейчас, глядя на княгиню, я сижу обложенный подушками, точно какой-нибудь паша. Паша! Это напоминает мне имя княгини — Маша. Для меня оно звучит не особенно аристократично. Напоминает «Живой труп».
Вначале я думал, что жить втроем будет очень неудобно, но я ошибся. Когда Маша переезжала, я уже считал, что теперь мне надо будет искать новое пристанище, но Филмор сказал, что дает ей приют только до тех пор, пока она не встанет на ноги. Я не совсем понимаю, что это значит по отношению к такой женщине, как она; насколько я могу судить, она всю жизнь стояла не на ногах, а на голове. Она считает, что это революция изгнала ее из России, но я уверен, что если бы не было революции, то было бы что-нибудь другое. Маша убеждена, что она замечательная актриса; мы никогда с ней ни о чем не спорим. Зачем? Это пустая трата времени. Филмор находит ее забавной. Уходя утром, он кладет десять франков на мою подушку и десять франков на Машину, а вечером мы все втроем обедаем в русском ресторане внизу. В этом квартале много русских, и Маша уже нашла место, где ей открыли кредит. Конечно, десять франков — ничто для княгини; она любит икру и шампанское, и ей нужно одеться, прежде чем искать работу в кино. Пока же она ничего не делает. Она толстеет.
Сегодня утром у нас был небольшой скандальчик. Умывшись, я по ошибке схватил ее полотенце. Нам не удается приучить ее вешать полотенце на свой крючок. И когда я накричал на нее, она совершенно спокойно ответила: «Дорогой мой, если бы от этого можно было потерять зрение, как вы говорите, я бы уже давно была слепой».
Потом, конечно, все эти недоразумения с уборной. Я стараюсь говорить с ней по поводу стульчака отеческим тоном. «Какая чушь! — отмахивается она. — Если вы все так боитесь заразы, я буду пользоваться уборной в кафе!» Я пытаюсь ей объяснить, что нужно просто соблюдать элементарные правила. «Чушь! — повторяет она. — Я не буду садиться. Я буду делать все стоя».
С приездом Маши в доме все идет кувырком. Прежде всего она отказалась спать с нами, ссылаясь на менструацию. Это длилось восемь дней. Мы начали подозревать, что она привирает. Но оказалось, что мы возводили на нее напраслину. Однажды, когда я пытался привести квартиру в порядок, я нашел под ее кроватью ватные тампоны, пропитанные кровью. У нее все идет под кровать: апельсиновые корки, куски ваты, пустые бутылки, ножницы, старые презервативы, книги, подушки… Она перестилает постель только перед тем, как лечь спать. Вообще Маша лежит в постели целый день, читая русские газеты. «Дорогой мой, — говорит она мне, — если бы не газеты, я бы и вовсе не вылезала из постели». И это правда. Мы заросли русскими газетами. Кроме русских газет, нечем подтереть задницу.
Конечно, она была со странностями. Когда у нее кончилась менструация, и она отдохнула, и даже нарастила жирок вокруг талии, она все равно отказалась иметь с нами дело. Теперь она уверяла, что любит женщин. Для того чтобы спать с мужчинами, ей нужно специальное возбуждение. Она просила нас взять ее в вертеп, где женщины совокупляются с собаками. Или еще лучше, может быть, где-нибудь есть Леда с лебедем. Взмахи крыльев, видите ли, ужасно ее возбуждают.