Ждали Михеева и режиссера, прикатившего на ферму на вишневых «Жигулях».
Дослушав серенаду до конца, Привалов повернул посветлевшее лицо к дому лосеводов и крикнул:
— Михеев, заждались! На обед пора расходиться!..
— Иде-ом! — донесся протяжный веселый голос Михеева из раскрытого окошка, затянутого серым квадратом марли.
Спустя некоторое время Михеев и режиссер, крупный смуглолицый человек средних лет, в светло-синем льно-лавсановом костюме, Подошел к ожидающим.
— Знакомьтесь, это режиссер Алексей Нилыч Куперин. А зачем он приехал к нам, он сам сейчас расскажет… Ах, табуретку не захватил, — смутился Михеев.
Режиссер поздоровался.
— На траве, я думаю, лучше, — усмехнулся гость. — Разрешите? — Он снял пиджак, повесил его на сучок березы, присел, улыбнулся карими глазами и негромко заговорил: — Я не знаю, что бы делал без вас, без вашей лосиной фермы. Да… Вероятно, мы бы отказались от несомненно талантливого сценария и фильм вообще бы не состоялся. — Куперин мягко отвел рукой березовую ветвь, коснувшуюся его лица. — О чем наш фильм? И каким образом мы соприкасаемся с вами, с вашей лосеводческой работой? — Режиссер сцепил и разорвал длинные костистые пальцы. — Живет… Живет на свете двенадцатилетний мальчик Сережа. Живет в большом городе. И неожиданно с ним случается несчастье: в пионерском лагере упал с турника, сильно ушибся и перестал ходить. Отказались ноги ходить.
Горе. Обидно ему. И жизнь идет трудная для мальчишки. Мир его сузился до окна коммунальной квартиры. С утра до вечера дежурит он теперь у окошка. И тут к мальчику приходит… голубая мечта… сказочная мечта, если хотите… о лосе. Лесном красавце и великане.
И однажды проснется мальчик Сережа и увидит перед своим домом лося. Красивого лесного лося, с большими бархатисто-черными глазами, широкой, сильной грудью, высоконогого…
— Это наш Малыш, — шепнула на ухо дедушке Любаша.
— Похож, — согласно кивнул тот.
— …лось своей удивительной вислой губой будет срывать листья тополя и тоже увидит мальчика. Одного взгляда им было достаточно, чтобы понять друг друга. Мальчик вскрикнет, рванется из кресла, встанет на ноги и… и выбежит к лосю, выбежит к своей голубой мечте. Мальчик протянет руки к лосю, засмеется счастливо и скажет: «Здравствуй, лось! Ты ходил по лесам, ходил далеко-далеко, пил воду из родниковых рек, носил на рогах закаты, туманы, капли дождей и росы, снега. Ты — большой, сильный и добрый. Я тебя ждал. Долго ждал. И ты пришел. Мы — друзья. Навсегда…» Вот… — Куперин замолчал.
Галина Николаевна потупила повлажневшие глаза, Зина позабыла про вязанье, Леша тискал в пальцах бордовый клубок, Привалов жадно затягивался сигаретой, Любаша не сводила с режиссера светло-голубых глаз. «А дальше что?» — как бы спрашивала она, Михеев что-то записывал в блокнот.
— Дайте лося, друзья, — протянул руки к сидящим Куперин. — И мы снимем этот фильм! — горячо сказал он.
— Любого, дядя, дадим! На выбор! — опередила всех Любаша. И попросила: — Можно будет поглядеть, хоть одним глазком, как фильм снимать будете?
Лосеводы громко рассмеялись.
— Друзьям разрешается, — пообещал Куперин.
— Для съемок, конкретно сказать, лось, рогач, нужен или лосиха? — уточнил Привалов.
— Кого дадите. Конечно, получить лося с огромными… — Куперин поднял вверх выгнутые руки, показывая ими рога, — было бы расчудесно. Но Пал Петрович объяснил мне, что летом это невозможно. Лось сбрасывает рога в январе или феврале, а новые отрастают только к осени.
— Тогда лосиха лучше подойдет для голубой мечты мальчика, — сказал Алексей. — Дрессировать будете?
— Некогда, — отмахнулся Куперин.
— Какая же из наших лосих сгодится в артистки? — спросил Михеев, выпутывая из бороды жука.
— Снегурка-а! — опять поспешила Любаша, а уж потом подняла руку.
— Снегурка, — поддержал внучку дед.
— Можно бы и Вербу, — подала голос Галина Николаевна.
— Снегурка на самолете летала, на такси ездила! — пылко заступилась за свою кандидатуру Любаша.
— Значит, отрядим Снегурку. Но с лосихой, Алексей Нилыч, обязательно должен быть наш человек. — Михеев подкинул жука, поглядел, как он полетел. — Леша, тебе это поручаю. Не возражаешь?
Куперин поднялся, прижал руку к сердцу, поклонился:
— Спасибо, друзья.
Этот пятитонный ЗИЛ за свою короткую жизнь видывал разные виды: с ветерком мчал по асфальтовым трактам, продавливал колею в снегах, буксовал на размытых дождями проселках, мертво сидел в лесных колдобинах, пока не выручал трактор; подносился, обшарпался, принял вид безотказного работяги. Он возил все, что можно возить: зерно и кирпич, картошку и лес, молоко и шифоньеры, удобрения и велосипеды, сено и молоко… И вот теперь ЗИЛу предстояло доставить в город необычнейшего из пассажиров — лосиху Снегурку!
Грузовик вымыли, вычистили, подкрасили. Боцман Привалов с Лешей на целых полтора метра наставили бортовую обшиву, струганые доски тепло светились.
Все это случилось без Любаши. Нет, не проспала. Подзадержалась. Надумала перед дорогой побаловать Снегурку иван-чаем. Захочет, пусть тут съест, а нет — так в городе полакомится, ну, кто там принесет ей любимую траву! Бегала за огороды, сноп нарвала. Розовые метелки огнисты, еще не погасли, и метелки, и стебли, и листья обрызнуты росой.
Дедушка с Лешей на земле прибивали к доскам лесенку из неокоренных березовых половинок. «Трап», — догадалась Любаша. Постояла и напомнила о себе:
— А я Снегурке букет принесла.
Дедушка, он держал в губах гвозди, кивнул, Леша похвалил, велел положить на крышу кабины сноп иван-чая и вдруг рассердился:
— Голована немедля прогони!
Любаша оглянулась: невесть откуда взялся этот Голован. Ну, паршивый пес! Зовешь на речку, в лес — ломается, артачится, не зовешь — увяжется, смолой прилипнет к пяткам.
— Снегурка, иди сюда… Брыкни его, Снегурка! — зловеще прошептала Любаша, вытаращив глаза. — Брыкни-и!
Эх, и рванул же Голован! Даже дедушка с гвоздями в губах улыбнулся, а важничающий Леша захохотал.
Любаша положила сноп иван-чая на голубую крышу кабины, с ЗИЛовой подножки огляделась. На траве еще горела роса. Красивее всех сверкал лист лопуха. В желобок слилось несколько капель, образовав одну, величиной с вишню, луч солнца наткнулся на нее, закончил свое движение и изливал в крупную каплю огонь. Так она сверкала, глаз не отвести!.. Влажный ствол березы, отражая свет, нежно розовел.
Любаша сама пристроилась к бригаде: подносила березовые поперечины, подавала гвозди, клещи, ножовку.
Вот и готов их трап; откинули задний борт, один конец трапа подали на площадку грузовика, другой уперся в землю, и его закрепили колышками. Первой опробовала помост Любаша. Дробными лосиными копытцами прозвучали ее босоножки сверху вниз и обратно. Оглянулась, пожалела: киношников нет, а то бы засняли и трап и ее пробежку.
Дедушка поднимался грузно. В колодце кузова огляделся, что-то соображая.
— Давай-ка, Алексей, навтыкаем в борта веток, чтоб уютней Снегурке было. И корм погрузим.
Через полчаса старый ЗИЛ никто не смог бы признать: осиновые и березовые ветки выросли на бортах. Перед тобой не кузов грузовика, а вроде бы поляна в лесу.
Тут и наступил самый ответственный момент: к машине привели Снегурку. Не на веревке, позвали, сама пришла за дедушкой и Лешей. Ни одного лося на ферме на веревке никто никогда не водил. И не собирается. Да разве удержишь на привязи, если взбунтуется!
Со Снегурки сняли ошейник с колокольцем — не в лес, в город собрались. Лосиха втянула в дрожливые ноздри воздух, на откосе верхней губы шевельнулось белое, с пятачок, пятнышко. Любаша пальцем коснулась родимого пятнышка, зашептала втайне от деда и Леши: «Снегурка, я тебе завидую… Очень завидую. Ты едешь в город на съемки фильма. Возьми меня с собой, а?.. Ну, не сейчас — потом. Ладно?»
Леша крикнул шоферу, лежавшему под березой, поднялся по трапу, показывая лосихе дорогу, и тут же вернулся назад. За ним полез на грузовик дедушка, взял, в руку Любашин букет иван-чая, ласково позвал:
— Снегурка-а, ссюда-а, ссюда-а… Скоррей — скоррей!
Лосиха удивленно торчком поставила уши, желобками вперед, глядела на деда, не моргая, словно спрашивала: «Ты зовешь меня на эту гору? И там угостишь?»
— Трогай, Снегурка! Давай! — Леша тихонько подтолкнул лосиху под зад. — И я за тобой… Ну! Раз-два…
Лосиха сделала шаг вперед, стукнула копытом о доску, будто проверяла — надежна ли? — и уверенно, легко поднялась по трапу. Леша за нею. Щуплый совхозный шофер, кинув сигарету, подал трап в машину, вдвоем с Лешей они захлопнули задний борт. А дедушка в это время занимал Снегурку, угощал Любашиным иван-чаем.
Мотор загудел, дедушка вылез из машины, поднял руки:
— В добрый путь!
— Я приеду, Снегурка-а! — Любаша все махала, махала рукой, прка не скрылась машина.
Ветви прохватывало ветром, листва шумно билась.
— Спокойно, Снегурка, спокойно. Я с тобой. — Леша гладил лосиху.
Снегурка удивленно поглядывала: она стоит на месте, прижавшись головой к плечу хозяина (Леше), а дорога, дорога бежит, бежит ей навстречу. И лес сам набегает. И поля. Она немного струхнула, но хозяин успокоил, сам он нисколечко не испугался ни бегущей дороги, ни леса, ни полей…
Через час они приехали в город. Как ни высоко подняли борта, все же спину лосихи, горбатую и огромную, как полено, морду, шевелящиеся уши увидели горожане. Останавливались, провожали ЗИЛ удивленными глазами, изумлялись, ахали: «Лося везут!..», «Глядите, глядите, лось!»
Старый грузовик подкатил к белокаменным торговым рядам. И тут, как и полагается артистке, в которой заинтересованы, ее самолично встретил режиссер Куперин.
— Как доехали, сударыня? О, да вы прекрасно выглядите! Можем уже сегодня начинать съемки! — Режиссер потер руки. — Представьтесь, пожалуйста.
— Снегуркой звать, — отвечал за лосиху довольный Леша.
— Артистическое имя. Чудесно!