Ой, ля-ля! Славно же попаслась лосиха, порядком разорила казну киношников!
Когда забалованную актрису привели в «номер» и Леша подкинул ей осиновых веток, она и не взглянула на них — сыта-пресыта. Легла на солому и тут же задремала.
Лосиха ходила по улицам большого города, и приключения продолжались. То она оказывалась у проходной шумнодышащего, громыхающего завода, то на взъемистой лестнице кинотеатра, то в центре города, на известной «сковородке», куда днем сходятся посудачить пенсионеры, а вечером влюбленные, то в отдаленном рабочем поселке за Костромкой-рекой.
Однажды Снегурка, перевесив голову через ограду, увидела ребятишек: словно цыплята вокруг наседки, копошились они подле воспитательницы, играли, перекликались, пели, смеялись. Но вот и детишки заметили лосиху, оставили грузовички, обручи, лопатки, скакалки, мячи, совки. Оробели, притихли ребята-цыплята, из-под ладоней уставились на Снегурку. В голубых, карих, черных и серых глазенках и радость, и смущение, и страх: что за чудо-юдо перед ними? Не из самой ли сказки явилось оно?! И как им быть?
Но тут вперед выступил (всегда найдется герой) круглолицый, круглоглазый, белобрысый капитан в бескозырке и, протянув руку с вытянутым указательным пальцем, строго спросил:
— Дядя, это кто?
— Вадик, нужно было сначала вежливо поздороваться с дядей. — У молоденькой воспитательницы огнем обожгло щеки.
— Это ло-ось, — слегка вывернутые Лешины губы потеплила улыбка.
Куперин и его бригада между тем лихорадочно снимали кадр.
— А он кто — лось? — допытывался Вадик.
— Он? Он твой друг, — засмеялся, закивал головой Леша.
— Мой?! — удивился Вадик.
— Ну да, твой. Твой и вот всех твоих друзей, — повел рукой Леша и тут впервые подумал о том, что и на самом деле это так, что Снегурка принадлежит не только ферме, не только Привалову, Михееву и ему с Зиной, а всем этим и другим ребятам. Это простое открытие было таким неожиданным, что он вдруг по-новому понял и себя и Снегурку: Лось и Человек предстали сейчас перед Вадиком, предстали в согласии и неразрывном единстве…
Вадик же, воспользовавшись Лешиной заминкой, смело шагнул к ограде.
— А можно мне его погладить? Друга?.. Можно?
— Давай. Погладь.
К лосиной губе протянулась и тут же отдернулась ручонка.
— А не откусит?
— Это друг-то!!! — залился смехом Леша. — Да что ты, Вадька!! Друзьям же нужно верить! Всегда! Откусит?! Слыхали?! Эх-хе-хе!
Маленькая ладонь тут же нервно, рывочками, обежала шероховатую вислую губу. Под белесыми бровенками полыхнула чистая и трепетная, как радуга, синь. Леша это видел. И понял: запомнятся, навсегда запомнятся эти глаза мальчика. А Вадька ликовал: у него теперь еще один друг — лось…
Долго и старательно киногруппа Куперина готовилась к съемкам нового кадра. Был он сложен и необычно смел: зазевавшийся велосипедист сталкивается с лосихой и надает. Вертится колесо, ошеломленный велосипедист на земле, а Снегурка… Никто не знал, как поведет себя Снегурка: разъярится, брыкнет ногой (этого очень хотелось Куперину), сокрушит копытами колеса, отскочит пугливо, побежит, удивленно уставится на сверзившегося неудачника-велосипедиста или будет стоять на дороге скала скалой???
Велосипедист-акробат, пока без лосихи, усердно отработал падение на правую сторону дорожки, точно угадывая на полосу мягких опилок.
И настал день съемок. Леша, по знаку Куперина, вывел Снегурку на исходный рубеж. От куста небрежно подстриженной акации они и двинутся.
Худощавый, легкий, в спортивном кепи велосипедист-акробат тоже изготовился, но ни Леша, ни Снегурка его не видели.
Наряд милиции подальше оттеснил зрителей.
Прозвучала команда. Ничего не подозревавшая Снегурка и ко всему готовый Леша с походной аптечкой на плече двинулись по дорожке. И в тот же миг на них, будто вихрем, выкинуло велосипедиста… Он уже в пяти шагах. Он уже рядом!.. Удар в левую лопатку лосихи, акробат кубарем летит в сторону, взметнув опилки, а Снегурка… У Снегурки вдруг надломились, вяло подогнулись ноги, и она рухнула наземь. Вытянулись шея, ноги, закрылись глаза.
Перепуганный Леша кинулся к лосихе. Жива… Обморок. Не обращая внимания на суетившихся киношников, сорвал аптечку и быстро сделал укол, похлопывая по шее, жалобно звал:
— Снегурка, ну, что же ты, Снегурка… — Вдруг он вскочил и гневно крикнул: — Уйдите! Все уйдите! — и ногою зло отшвырнул велосипед.
Ну и простак! Как он, ветеринарный врач, друг Привалова и Михеева, мог допустить, чтобы его лучшую лосиху свалили на асфальте?!
Прошло несколько минут. Снегурка ожила, шумно вздохнула, поднялась и удивленно огляделась: нигде никого. Вид у нее был растерянный: старалась понять, что же случилось, и не могла.
…Леша позвонил Михееву, настаивал, чтобы его и Снегурку вернули на ферму. Куперин в свою очередь умолял Михеева и Лешу завершить съемки. Он клялся, что остались самые легкие кадры.
С этого дня в поведении лосихи наметилась заметная перемена: она загрустила. Глаза ее изливали печаль. Какую задумчивость несла она в себе? Или вспоминала леса и себя в них — славно ходить между деревьями, стоять в их прохладе, слушать птиц, ветры дня и шорохи вечерней листвы. Или, может, вспомнила речку Покшу, где прошло ее детство и юность, где так сладка музыка текучей воды. Или вспоминала лосей, как они дружно кланялись первой весенней травке. Или, может, вспоминала своего первенца, рыжего остроухого бычка с длинными ножками. Куда он делся? Она так и не знала.
Глазами, всем тихим видом Куперин каялся перед Снегуркой и Лешей и держал слово.
Лосиху сняли на причале.
Она стояла одна, а теплоход, начиненный музыкой и голосами людей, взбурлил воду и поплыл вниз по течению, и музыка поплыла с ним, и голоса людей. Но не теплоход поразил Снегурку, а река, ее солнечный простор. Река текла широко и спокойно. В голубой дымке плавился окоем.
Было что-то большое, родственное и доброе и в облике реки и в облике лосихи, одиноко застывшей на дощатом причале.
Вот такая, грустно-нежная, как бы ищущая большую дружбу, и предстала она перед изумленным мальчиком Сережей. Он нашел ее. Она нашла его. И спасла. Он спасёт её.
И это свершится.
Когда на город ляжет вечер с синими тенями и вспыхнут огни, мальчик и лось выйдут за городскую заставу. Они постоят рядом перед разлукой, мальчик и лось. Потом лось пойдет в поле, туда, где голубеют леса. А мальчик будет стоять и глядеть, как размашисто и уверенно уходит лось.
И когда его спрячет взгорок, мальчик крикнет:
— Лось!.. Мы еще встретимся!
И эхо унесет голос мальчика в ту сторону, куда ушел лось.
В БЕГАХ
Пропал лось. Пилотом звать. Единственный из лосей фермы, сумевший ростом догнать Малыша, хотя тот в три раза старше его. Поставь рядом — богатыри. Силищи у каждого! И красотой не обделены. В санках приучены ходить, под седлом.
Пропал, можно сказать, ученый лось.
Пилота пестовала Галина Николаевна. Из маток любимица у нее Вега, из лосей — Пилот-удалец. И вот теперь он считается в бегах.
В бегах — это когда лось отбивается от стада, отбивается понарошку: захотелось побродяжить-погулять, разузнать, какие лесные дебри кругом, болота да речки, ведь тянет же туда, где не был еще; или — нечаянно: в поисках свежих, сочных осиновых веток подался в сторонку, увлекся едой, а стадо ушло. Кинулся искать его — и заблудился… Повезет, коли скоро найдешь.
Нет лося на ферме и два, и три дня, и неделю — в бегах лось. Розыск объявляется, все в тревоге: Михеев и Зина, Привалов и Леша, Галина Николаевна и Любаша. Ищут, расспрашивают у жителей окрестных деревень, не видали ли, но слыхали ли? С колокольцем-воркуном лось. Копыта подрезаны — след приметный.
Велик лось, а только в неохватных просторах лесов может затеряться так же надежно, как иголка в стогу сена. Вбежал в ельницу — и пропал…
Что бы ни делала Галина Николаевна, а все Пилот перед глазами. То он представлялся ей махоньким: длинные ножки, круглое брюшко и детски доверчивые глаза; то рослым серым великаном со смелым разлетом рогов и темно-шерстистым ленточным простегом от холки до крестца. Не просто лось — лось-красавец.
Уже третий день ищет она Пилота по лесам и вырубкам: смело лазила даже в Болтуху, ходила по зыбким мхам, перевитым клюквенными шнурами, рубчатым резиновым сапогом давила краснобокие ягоды, — нет лося; от Новинок до Ивашкина обшарила Покшинские плесы — нет лося. И чего-чего только не передумала! Может, повстречался с дикой лосихой, увлекся, захмелел и надумал провожать ее; может, заблудился, перепутал ходы и махнул в северные леса, под Чухлому; может, и в живых его уже нет: подстерег злой охотник и свалил. Эх, Пилот, Пилот… Где ты ходишь-бродишь? Отзовись, коли жив, успокой чутко-тревожное женское сердце.
Рос он смышленым, веселым, озорным. Сразу доверился хозяйке, полюбил ее. Полюбил открыто и ревниво. Чуть кто из лосят подольше задержится возле Галины Николаевны — норовит отжать. Толкается, драку затевает.
— Ну, озорник! Так же нельзя, нечестно так. Я для всех лосят одинакова, — урезонивает она его.
Пилот смиренно слушает, да вдруг подскочит и в щеку — чмок. Выслуживается: на прогулку выскакивает первый. И все вертится около хозяйки.
А как подрос, моду взял: куда хозяйка, туда и он. Она отбивается, строжит, отговаривает, она старается незаметно уйти — ничего не помогает. Не проворонит. До самого дома провожает и ходит, ходит часовым, поглядывая на окна и на дверь.
Однажды дверь у Михеевых в доме оказалась открыта. Пилот удивился, но не растерялся: пожаловал в гости и без приглашения. Вошел в комнату, смирно огляделся, хозяйка на кухне, не стал ей мешать, тихо лег на домотканую дорожку и задремал.
Приглядывалась, примечала Галина Николаевна, как лосята ведут себя летом при утреннем солнышке и хмурой осенью. Точь-в-точь как детишки. Тепло, сухо, зелено — веселы, игривы. Но полетели с тревожным шелестом листья с деревьев, земля наполнилась тайными шорохами, зачастили навязчиво студеные дожди — притихли лосята, жмутся друг к дружке, не столько пасутся, сколько укрываются в хвойниках. И бойкий Пилот загрустил.