НАСТЕНЬКИНЫ ОДУВАНЧИКИ
Настенька, внучка бабки Марфы, была рыжая-рыжая, как солнышко, а по щекам, на носу и переносье россыпи веснушек. Такого приметного чада во всей нашей округе не было.
Ох, уж и пестовала бабка Настеньку, своих деток так-то не нянчивала. И купала ее в деревянном, долбленном из липы корыте.
Настенька выросла, выучилась и сейчас живет и работает в Кандалакше. Слышно, свадьба скоро у нее с офицером… Липовое бабкино корыто прохудилось и было выкинуто в овраг.
Несла старуха воду из ключа (еще сама на коромысле носит), остановилась передохнуть и как-то ненароком заглянула в овраг. И тут ослепил ее островок одуванчиков, рыжих, жарких, солнечных. Пригляделась: ух ты-ы! — одуванчики заселили ее липовое корыто.
— Настенькины одуванчики! — радостно охнула старуха. — Ай, ай, ай… Каждая веснушечка моей дорогой внучки превратилась в цветок.
КИКИМОРА
И стар и мал знает ворону, видел, поэтому не буду подробно описывать ее: уголь да зола — вот и все краски на оперении; даже нога с крючковатыми хищными пальцами засмуглена.
По полету, тяжеловатому, как бы ленивому, но уверенному, по важному виду, с каким она сидит и полчаса, и час на дереве или проводе, — вроде бы степенная птица, а на самом деле — разбойного характера. Безмерно нагла. Ей ничего не стоит утащить цыпленка, сдернуть с гнезда и заклевать птенчика, похитить у зазевавшейся хозяйки кусок мяса. В постоянной войне она с дроздами, скворцами, воробьями и даже чайками. Сколько раз, сбившись в стаю, давали они отпор наглой вороне.
Но — этого никто у вороны не отнимет! — незаменимейший санитар, что в городе, что в деревне. Зимой и летом исправно несет эту свою нелегкую и не очень-то приятную службу. И за то прощена нами.
Ворона хитра и умеет приспособиться к любым обстоятельствам. Ну вот к таким, например. С весны рыболовы влюбленно навещают речку Покшу. И ворона трется около них. Разумеется, рыболов из нее никакой. Но покинут люди костер, место рыбалки — всегда найдется лакомый кусочек и для нее. А ничего не оставят, не дадут — украдет. Спикирует на раскрытый рюкзак, когда рыболов стережет глазами и сердцем поплавок и ничегошеньки не замечает, и утащит что-нибудь.
Одну такую «рыбацкую» ворону я давно знаю и прозвал ее за дерзкие воровские проделки Кикиморой. Сядет вблизи рыболова на дерево и дежурит, выжидает удобный момент, не подавая гласа. И вот… У рыболова кончилась наживка (признаюсь, это был я). А клев зовет. Позабыв, что рыбу я кидал в луговую ямку, до половины наполненную водой, иду-бреду, прочесываю камышинки, траву, камни, коряги, добывая ручейников.
Ноет согнутая спина, в какой-то момент разогнулся, а на меня, озаренная солнцем, летит головешка, то есть Кикимора, с бруском серебра в клюве. Обман длился миг. Нет, нет, не серебра. Дергалась головкой и хвостом рыбина, лучшая моя сорога, зажатая в железных тисках клюва.
— Кикимора-а! Да ведь это же разбой средь бела дня! — И не шарахнулась. На сантиметр с курса не свернула.
Я вернулся к месту рыбалки, а там, в ямке, половины моего улова уже не было. А кто виноват? Проворонил рыбку, проворонил.
КЛЁНОВЫ СЫНКИ
Прямо по центру лицевой стороны нашей избы — клен. Русской породы: прям, высок, ветви легкие, взлетистые, а листья на них крупны, как ладони рабочего человека, все-все прожилки броско отпечатаны и видимы даже на дереве.
Его никто не сажал, может, это сделал ветер, или птицы, или еще кто, то есть свершилась обычная работа природы, и я не помню, когда он появился у нас. А открыли его, обратили на него внимание, когда он смело поднялся над травяным разноцветьем, упрямый светлокожий прутик с большими, не по росту, резными листьями. И с того времени захватистая остролезвийная коса (по всей деревне травы у нас выкашиваются) сдерживалась, бережно обходила его.
Лет десять назад везли проулком сено на грузовике, недоглядел шофер, смял клен-подросток. Сострадая деревцу, осторожно поднял я его с земли, туго перевязал слом, укрепил колышками, берёг, поливал. Выправился клен, год за годом рос да рос и залетел поверх шиферной крыши. Тень от него падает на окно, на бревенчатую стенку, а когда ветерки шевелят листву, клен славно поет мне свои песни. А сколько музыки в дождевых каплях, которые шумно разбиваются о широкие крепкие листья.
Видеть рядом с домом дерево, которое любо тебе, — всегда отрадно. Ты живешь, и оно живет. Хорошо. И незаметно, как бы само собой, между человеком и деревом приходит желанное породнение. На годы. А то и навсегда…
Полюбился клен и птицам. Соловья и малиновку, дрозда и синицу дружески привечает он.
В ту зиму, когда все живое казнили непривычные у нас пятидесятиградусные морозы, пострадали не только яблони да вишни, была безжалостно обожжена и вершина клена. Два года болел. Но перемог беду. И снова клен у избы веселый и красивый.
Нынешней весной вытаял из снега клен, гляжу, а возле него слева, справа и спереди обозначились, откуда и взялись, три тонких былинки. Пригляделся, а это вовсе не былинки, а сынки клена. Из земли пробились, а если б из комля вышли, то это были бы ненужные пасынки.
Ну-ка, поглядим, какие сынки у клена: прутики упругие, со светло-зеленой корой, и у каждого прямо из стволиков — почки. На одном целых восемь, на втором четыре, а на третьем (он с гвоздик всего) одна, вершинная, но нацелена (экий храбрец!) прямо на солнце.
Упорные сынки у клена. Как же: были в снегу, промороженном, колючем, не шевельнуться, все в темноте да в темноте, и оставалось им только спать, терпеть и надеяться на весну; все вынесли, теперь — на свободе. Можно глядеть на солнце и на небо, на все, что вокруг. Можно и покачаться на порывистом теплом ветру. А сверху на них дружелюбно поглядывает папа-клен и вроде бы нет-нет да и шепнет: «Молодцы. Растите, ребятки. Растите».
Оттает, отогреется, станет живой земля, и я подыщу сынкам клена новые места. Чтобы выросли они на просторе такими же красивыми, как их отец.
БОСИКОМ ПО ТРОПЕ
Сколько радостей у лета! Если бы все-все перечислить, не хватило бы и года: тут грибы, тут ягоды и рыбалка, хрустящее яблоко и цветы, купанье в реке…
Для меня же самая большая награда солнечного лета — походить в дедовой обувке, то есть босиком, по утренней или полуденной тропе, по лужайке. Босиком!
Роса приятно холодит ногу, блаженствуют подошвы, пятки, пальцы, а как нежна и шелковиста трава; когда земля прогреется, ее тепло передастся тебе. Вот тут ты и не заметишь, как скоро и просто перенесешься в далекое детство. Чудесное и редкое мгновение.
Мы ходим по траве, по цветам босиком, словно мы — боги. Как немыслимо щедра к нам природа! Только вот не всегда ценим это. Человек, не замечающий простых радостей, далек от природы. И достоин сожаления.
Лето зовет тебя пройти босиком по земле. Иначе как же ты узнаешь и мягкость, и твердость отцовской земли, как сможешь породниться с нею?!
МАЛЕК
Я видел, как чайка ловит мелкую рыбешку: садится на один из камней, белым лбом выступающий из реки Покши (эти камни как раз приходятся на быстринку, на живую струю), и замирает, а хищный, прицелистый глаз неотступно следит за водой, за всей жизнью в ней, и ждет… Вдруг резкий рывок головы — и рыбка уже в клюве, уже высоко поднялась над родной рекой.
Сижу на камне, сверху он теплый, на коленях спиннинг, ноги в рыбацких сапогах в воде. С интересом наблюдаю за рыбешкой. А как много малька! Этакие живые стрелочки снуют туда-сюда. Выждал, прицелился. Рывок. И вот в моей ладошке малек. Головка, глаз круглый с малиновым ободочком, плавники, хвостик, блестящая чешуйка. Все честь по чести — рыба. Вот только не знаю какая.
Малек разобрался, что пойман, резко плеснулся, вылетел из ковшика и — опять к реке. Вильнул хвостиком и пропал. Какой удалец!
Это же надо — какая немыслимая самостоятельность! Растет без папы-мамы, сам где-то и как-то кормится, сам где-то днюет-ночует, сам спасается от бесчисленных врагов.
Мы и знать не знаем, скольких трудов, забот, хлопот, хитростей, смелости нужно мальку, чтобы вырасти в красавицу сорогу, в бело-золотого леща, в сильного, дерзкого язя, чешуя которого, кажется, выкована из серебра.
И как же красива река, в которой плещется, дробя солнце, колебля водой отсвет малиновой зорьки, гуляющая рыба!
ПОДОРОЖНИК
Какого цвета лето? Зеленого! Так-то так, но это, пожалуй, слишком общо… Походите полевыми дорогами, тропинками, бережно рассекающими луга, побывайте на лесных полянах, на берегах чистых рек, проследите движение облаков — и вы поймете: лето цветное. Оно и зеленое, и красное, и белое, и синее, и оранжевое, и палевое, и малиновое. Так вырядили его цветы: лютики, ромашки, одуванчики, анютины глазки, незабудки, иван-чай… Невозможно перечислить все цветы, которые украшают лето. Для меня даже один-единственный цветок — чудо.
А вот еще верный друг лета. У него красивое — так и просится в стихотворную строку — имя: подорожник. Подорожник — вечный странник наших дорог. Веками били его конские копыта — выжил, давят автомобильные и тракторные колеса — живет. Удивительная стойкость, поразительное терпение!
Древние воины лечили подорожником раны. Поскольку он при дороге, значит, всегда под рукой. Сорванный и прижатый к ране, он уже врачует. И сейчас я вижу, как деревенские люди частенько обращаются к подорожнику… Сегодняшние медики открыли в подорожнике немало целебных свойств.
…Шагаю проселком. Над головой раскачивает колокольцы, трезвонит жаворонок. Слева и справа — подорожники. Розетки, целые гнезда из густо-зеленых листьев с красивым вырезом, в середке то один, то два, то пять зеленых шомполов, на концах которых то сиреневые, то белесо-сиреневые ершики. И куда бы, в какие дальние дали ни бежала дорога, не отстают от нее верные подорожники.