Кипя от ярости, судорожно корчась от яркого электрического света, Чудовищная Медуза метнулась вверх, и Ранги оказался в ловушке позади глаз Филиппа. Сквозь узкое горло чудищу не пролезть, но и Ранги больше деваться некуда.
Часть волосяных луковиц Филиппа погибла. Ранги швырнул вверх несколько нот, поднявшихся над кожей головы черной щетинкой, но тут же заметил, что и собственная его шкура линяет, облезает на глазах.
Войдя в спальню с пакетом «Федерал Экспресс», Софи разорвала обертку и выставила на стол ряд картинок. Дина важно расхаживала по комнате, Филипп сидел на кровати. Рядом с Филиппом, держа его за руку, пристроилась рыжеволосая юная девушка в синей джинсовой юбке, розовых резиновых шлепанцах и футболке, такой же полосатой, как плед. Подружка Филиппа? Ранги пришел в ярость. Как она может игнорировать его крики о помощи? Ведь рыжим положено держаться друг дружки! А его шкура – по крайней мере, то, что от нее осталось – имела куда более яркий, роскошный оттенок, чем ее волосы!
– Бабушка Элис устроила конкурс синдерелл, а ты, Филипп, будешь судьей, – объявила Софи. – Если уж ты не можешь посетить мировые столицы, столицы придут к тебе сами. Выбирай. Которая нравится больше всех?
– Рыжая, вытащи меня отсюда! – заорал Ранги.
– О, давайте посмотрим на Париж, – со смехом сказала Марта.
Ранги сердито нахмурился. Рыжая указывала на картинку с белками в расшитых блестками костюмах, раскачивающимися на трапециях (Ха! Он, Ранги, может прыгать с ветки на ветку без всяких липовых устройств!) среди еловых ветвей, как в Цирке дю Солей. Ель была острижена под Эйфелеву башню. Зубчики по краям картинки давали понять, что это марка. В правом верхнем ее углу значилось: «39 центов (грабеж средь бела дня!)», а понизу тянулась надпись «Париж, штат Мэн». Вдобавок, кто-то выколол белкам глаза и заменил их блестками.
– Думаю, тут приложила руку твоя бабушка, – сказала Софи.
– Так и слышу ее голос: «Вот вам, мерзкие твари! Глядя на меня, вы должны слепнуть!», – согласился Филипп.
Что ж, именно это Ранги говорил чудищам, заполонившим тело Филиппа, не так ли? Однако эти не ослепли. Только разозлились.
Марта так стиснула руку Филиппа, что его кровь заструилась быстрее, мощнее, Чудище малость отнесло в сторону, и толика ее любви достигла Ранги. Чудище тут же взревело и вернулось на место, но все же нельзя было не признать: Марта сумела послать Ранги чуточку Рыжины.
На следующей марке был изображен матадор, покрытый полосками блестящей пластиковой пленки. От этакой близости к миру животных Ранги едва не прослезился.
– Дождь! – воскликнула Софи. – Обычно мэнских дождей за пределами Мэна днем с огнем не найти.
– Если только один из них не явится к нам сам! – добавила Марта.
– Поглядите, что у нас тут еще, – заметил Филипп. – Германия.
На марке с надписью «Берлин, Нью-Гэмпшир», в 52 евро номиналом, был изображен черничник в окружении обломков стены.
– Это ведь от Гошенов? – сказал Филипп. – Помнишь, как мистер Гошен пытался соорудить бетонную купальню для птиц, а она развалилась на части?
– Помню, как же, – подтвердила Софи. – Песка переложил.
Ох, боже ты мой, теперь у Софи на глазах слезы! Если так пойдет дальше, тут Ранги и конец.
– Может, из Нью-Гэмпшира не считается?[94] – сказала Марта.
Но Филипп возразил:
– Ну и что? Самое веселое в путешествиях – отклонения от изначального маршрута!
Гибискус за окном качнулся, склонился, чтоб разглядеть синдереллы на столе получше.
На марке из Лиссабона, штат Мэн, красовались катера и весельные лодки. Взглянув на нее, Марта воскликнула, что и американский, и европейский Лиссабон славятся водой – неважно, озерной, речной или морской.
И, наконец «Мехико, Мэн» – лось, пляшущий под маракасы.
– Все они просто прекрасны, – сказал Филипп. – Настолько, что даже глаза разбегаются.
Марта поцеловала Филиппа в лоб, коснувшись губами Ранги.
– Победителя выбрать нелегко, – продолжал Филипп, прикрыв глаза, так что и Берлин, и Лиссабон, и Мадрид, и Мехико с Парижем исчезли из виду. – Все они вместе и каждая в отдельности – настоящее чудо.
Один, в ночной темноте, при помощи ночного зрения обитателя джунглей, Ранги вместе с Филиппом смотрел на лося под прохладными струями пластикового дождя. Но отчего он сам словно опутан лентами звуков арфы? Оглянувшись вокруг, Ранги увидел ее – музыку, струящуюся из памяти Филиппа. Его воспоминания вернули творение Генделя к жизни! В дождике нотных фраз медленно, будто полупрозрачные кинокадры, плыли вниз и другие образы прошлого.
Вот бабушка Элис – здесь, в Калифорнии, много лет назад… А вот Филипп – тощий, взъерошенный – держит на коленях Ранги, а за окном машины мелькают поля артишоков. Отец Филиппа за рулем, справа от него – Софи. Вся семья едет в Кармел, играя в старую игру «На что похожа вон та тучка?». Бабушка Элис на заднем сиденье кричит, что тучки похожи на вату, а Рэй говорит:
– Да это же борода, которую я нацепил, когда изображал Санту на том дурацком рождественском празднике у фермеров, растящих артишоки!
Филипп никак не мог придумать, на что похожа хоть одна из небесных странниц, пока Ранги не запел «Куплеты тореадора» из «Кармен», напомнив Филиппу об испанских танцах.
– Кастаньеты! – завопил Филипп.
– А-а! Так вот откуда берется гром! – подхватила бабушка Элис.
А Рэй сказал:
– Фил, не мог бы ты разглядеть там лобстера с огромными клешнями? Я голоден, как волк!
Потянувшись за воспоминаниями о тучках-кастаньетах, Ранги ухватил и пригоршню нот концерта для арфы… и вдруг обнаружил, что под ногами мокро, совсем как в тропическом лесу. Вода быстро прибывала, поднялась до щиколоток, а вскоре и до самого пояса: Филипп плакал. Слезные протоки раскрылись, слезы текли ручьем.
О! Ранги крепко стиснул кулак с горстью изловленной музыки. Сквозь открытые слезные протоки он может выскользнуть наружу и спастись, и большая часть Генделя останется при нем!
Он оглянулся на Чудище, караулившее горло. Медуза подрагивала, колыхалась, опьянев от света, а под ее крылом мало-помалу скапливалась целая армия медуз-малышей.
Ранги взглянул на слезные протоки. Сужаются… это Филипп принялся протирать глаза.
Сверху вниз медленно проплыл еще один образ – рыжеволосая Марта в гостиной Уайлдеров поет O mio babbino caro[95] из оперы Пуччини. Заброшенный в чулан, Ранги не видел этого, но теперь, благодаря памяти Филиппа, смог подхватить – только «баббино» заменил на «бабуино».
И еще образ: Филипп на похоронах отца, кладет в гроб коллекцию бейсбольных карточек – пусть будет у папы, чем поменяться с Господом.
Начало его зрелого возраста Ранги пропустил – просидел в чулане, но отец Филиппа прожил недолго, и для Филиппа это явно были не лучшие годы.
В последний раз взглянув на реку, что вела наружу, к свободе, Ранги остановил Филипповы слезы, схватив слезный проток и направив струю печали и горечи Чудовищной Медузе прямо в морду – будто из пожарного рукава. На миг тварь оглушило, отбросило назад. Воспользовавшись этим шансом, Ранги нырнул назад – к сердцу, в самую середину туловища, туда, где зловредные клетки готовились торжествовать победу.
Он все еще здорово сердился на Дину за то, что та обозвала его обезьяной. Ух, он ей еще покажет! Между прочим, изобретательностью обезьян в использовании всевозможных орудий издавна восхищается весь мир! Пока Чудовищная Медуза не оправилась от нежданного душа и не вернулась на место, Ранги, вообразив над собой гущу лиан (окей, окей, он родился на игрушечной фабрике, но ведь и там хватало труб под потолком!), ухватился за вену, качнулся на длинных руках, перелетел к артерии. Великий музыкант, вдохновленный потоком воспоминаний Филиппа, он сгреб ноты, прилипшие к облезшей шкуре, расставил их по линейкам нотного стана и захлестнул ими стаю болезнетворных клеток, как сетью. Изловленные клетки взорвались, вспыхнули огнем, но музыка прихлопнула, погасила пламя, оставив от него только дым.
Швырнув половинными нотами в клетки, стерегшие ход к уху, и взорвав их, он поскакал дальше, цепляясь одной рукой за вены, а другой нанизывая на линейки зажатые под мышкой звуки. Кое-какие фразы звучали малость фальшиво, но Ранги разбрасывал их, где только мог, и вскоре костры пылали повсюду, куда ни взгляни. Ранги остановился перевести дух, и вдруг в дыму, прямо перед ним, возникла Королева Медуз. Один взмах щупальца – и Ранги пойман.
Ранги жалобно захныкал и выронил последние ноты. Чудище не отпустит, не разожмет хватки, пока он не сгорит насмерть!
Однако ноты, обретя свободу, воодушевились, встрепенулись, начали множиться, словно эхо, словно воспоминания о воспоминаниях, принялись колоть трепещущие крылья Чудища тактовыми чертами, рубить их в клочья. Подняв взгляд, Ранги вздрогнул. Стайка нот, вытянувшись цепочкой, слилась в острое копье-глиссандо, тут же устремившееся к нему – прямиком в голову. Ранги отчаянно взвизгнул…
…но в следующий миг сообразил: музыка подбрасывает ему оружие! Схватив копье из нот обожженной лапой, он вонзил яростное глиссандо Генделя в тушу Чудища. Чудище взвыло, а между тем еще одна стайка нот над головой сомкнулась кольцом и рухнула вниз, точно оборвавшаяся люстра. Ранги что было сил прыгнул вверх, сквозь кольцо… а Чудовищная Клетка-Медуза, предводительница воинства болезни, вспыхнула, взорвалась, точно бракованная римская свеча, рассыпав во все стороны ядовитые искры, но новые стайки нот резво метнулись вниз, гася зловредные огоньки ценой собственной жизни.
Поморщившись от боли, Ранги прихлопнул ладонями горящие уши и огляделся. Поле боя было усеяно затухающими огнями и умирающими нотами.
– Нет, – велел он, увидев несколько музыкальных фраз, плывущих к нему, – оставайтесь-ка здесь. Здесь ваше место.
С этими словами он сложил ладони над головой и поплыл сквозь заваленный углями, сужающийся туннель к Филиппову уху – к светлому пятнышку, к лосю под струями пластикового дождя, словно бы подсказывавшему, что до спасения рукой подать. Однако стоило ему рвануться навстречу свободе, догорающие остовы мертвых клеток крючьями впились в тело. Взвизгнув от боли, он кое-как протиснулся в ухо Филиппа, наружу, схватился за пострадавшие в тесном коридоре уши – и обнаружил, что они оборваны под самый корень. Он подождал, не поднимет ли его кто, но Филипп спал беспробудным сном, а в комнате было темно. Не дождавшись подмоги, Ранги осел на пол, обмяк и отключился.