В чертенятах оказалось полным-полно мелких колючих костей. Двух съела Зилла. Неуверенно отщипнув кусочек бедра, Озма от души пожалела, что при ней нет настоящего столового серебра, какое им пришлось бросить в Абале. Сейчас у нее имелся только нож для резки табака. Белесые, спекшиеся от жара глаза чертенка взирали на нее с укоризной. Крепко зажмурившись, Озма отломила ему голову, но ведь крохотные ручки и ножки никуда не делись! Все равно, что есть новорожденного…
– Ешь, Озма, – велела Зилла. – Ешь. Ты нужна мне здоровой и сильной. В следующий раз твой черед призывать ужин.
Поужинав, Зилла улеглась спать в карете. Озма прилегла на земле, опустив голову на кучку белых лепестков, а констебль, императрица и мальчуган-котенок свернулись клубочками в ее волосах.
Зеленые жуки с язычками пламени на спинах сновали по лагерю всю ночь напролет. Похоже, пламя им ничуть не мешало, и выглядели они просто прекрасно. Стоило Озме проснуться среди ночи, и земля вокруг оживала, озаренная крохотными, движущимися зелеными огоньками. Странная это вещь – колдовство. Иногда оно поражало своей красотой, а порой Озме казалось, что колдовство и вправду тяжкий грех, в точности как говорят священники. Да, можно убить, можно обмануть, можно украсть, но если поставишь в храмах достаточно свечей, будешь прощен. Однако женщина, что поедает чертенят, ловит духов и держит их на лентах с амулетами – ведьма, а ведьмам прощения нет. А ведь у Озмы на всем белом свете не было никого, кроме Зиллы, и у Зиллы не было никого, кроме Озмы. Что ж, может, дома все будет иначе.
Чем дальше, тем больше Озме казалось, будто Зилла чего-то ищет, чего-то ждет. Через четыре дня после гибели Нерена лошади заметно отощали. Подножного корма для них по дороге почти не попадалось. Большая часть ручьев пересохла. Карету пришлось бросить, и Зилла пошла дальше пешком (ни одна из лошадей ее бы не повезла). Озма ехала за ней верхом, а на вторую лошадь навьючили карты и сундуки Зиллы. Двигались они на север, и вокруг не было ни городка, ни деревни, где Зилла могла бы заработать денег гаданиями или торговлей амулетами. Одни только брошенные фермы да густые леса, по словам Зиллы, кишмя кишевшие разбойниками, а то и кем похуже.
Вина больше не было. Зилла его прикончила. Пили мутную воду из тех же ручьев, где поили лошадей.
Ночью Озма, кольнув иглой палец, выжала на землю несколько капель крови – для духов. А вот в Абале духов кормили кровью слуг. Конечно, одному духу много крови не нужно, но там, в Абале, духов у них было великое множество. При виде измазанных кровью губ императрицы и мальчугана-котенка, жадно лижущего языком окровавленную землю, Озме сделалось чуточку дурно. К счастью, констебль ел чинно, изящно, словно живой.
По ночам ноги Озмы страшно ныли. Казалось, они растут – растут с бешеной скоростью. Бинтовать грудь она то и дело забывала, но Зилла, похоже, не замечала этого. По ночам она уходила из лагеря, оставляя Озму одну. Порой не возвращалась до самого утра.
– Не зевай, не моргай, что я вижу, угадай, – сказал констебль.
– Лошадиную задницу, – ответила Озма. – Юбки матери, волочащиеся по земле.
– Юную леди, – возразил констебль. – Юную леди, полную крови и жизни.
Озма уставилась на него во все глаза. Мертвые не флиртуют с живыми, однако в глазах констебля поблескивал странный огонек. Императрица беззвучно захохотала.
Зилла, шедшая впереди, замедлила шаг.
– Вон, – сказала она. – Там, впереди. Видишь?
– Мы дома? – оживилась Озма. – Мы наконец-то дома?
Дорога позади была пуста и разбита. Далеко впереди виднелось нечто вроде небольшого городка. Подойдя поближе, они смогли разглядеть дома. Вот только великолепием эти дома не отличались. Ни городской стены, ни золоченых крыш, ни пышных фруктовых садов… Только бурые мертвые поля да скирды гнилой соломы.
– Это Брид, – сообщила Зилла. – И мне здесь кое-что нужно. Поди сюда, Озма, помоги с вьючной лошадью.
Из сундука появилось на свет лучшее платье Озмы – зеленое, с серебряным шитьем. Но, попытавшись его надеть, Озма обнаружила, что платье не сходится на спине, а манжеты из переливчатого шелка не достают до запястий.
– Да, – вздохнула Зилла, – вижу, малышка моя растет.
– Я не нарочно! – воскликнула Озма.
– Конечно, Озма, – с новым вздохом сказала Зилла. – Конечно же, не нарочно. Тут ты ни в чем не виновата. Даже моему волшебству есть предел. Дети со временем становятся старше, несмотря на все волшебство их матерей. Однако юная девушка в чужих краях… тут только и жди беды. А на беды у нас времени нет. Пожалуй, тебе лучше стать мальчишкой. Давай-ка обрежем волосы.
Озма подалась назад. Волосы были предметом ее гордости.
– Иди сюда, Озма, – велела Зилла, вынимая нож. – Они еще отрастут. Лучше, чем были, обещаю.
Озма с лошадьми и духами осталась у въезда в городок. Плакать по волосам ей не позволяла гордость. Прибежали мальчишки, камнями швыряться начали. Озма полоснула их злым взглядом, притопнула ногой. Мальчишки удрали, но вскоре появились снова и снова принялись швыряться камнями. Призвать бы огонь на их спины да поглядеть, как они мечутся, будто жуки! Хотя так думать грешно. А Зилла, наверное, в храме, зажигает свечи, но ведь на то, чтобы спасти их обеих, не хватит свечей во всем мире… «Пускай спасется хотя бы Зилла», – подумала Озма и начала молиться об этом.
– Зачем мы сюда приехали? – спросил констебль.
– Нам кое-что нужно, – пояснила Озма. – До дому оказалось дальше, чем я думала. Зилла вернется с новой каретой, с новым лакеем, с запасом пищи и вина. Наверное, она отправилась к мэру, предсказать ему судьбу. Он ей золота даст. Она придет за нами – с деньгами, с лентами, с духами, и мы пойдем к мэру, и будем есть ростбиф с серебряных тарелок.
– В этом городе полно людей, и в каждом из них полно крови, – заметил констебль. – Отчего мы должны ждать здесь, у окраины?
– Подожди. Зилла скоро вернется, – сказала Озма.
Неприкрытую шею обдувал жаркий ветерок. Обрезки волос, попавшие за шиворот, немилосердно кололи спину. Подняв констебля за ленточку, Озма посадила его в сложенную горстью ладонь.
– А я и сейчас красивая? – спросила она.
– У тебя грязь на лице, – ответил констебль.
Вернулась Зилла только к полудню. Одета она была в скромное серое платье, голову повязала белым платком. С ней пришел незнакомый человек. Не обращая внимания на Озму, он подошел к лошадям, огладил обеих, начал поднимать их ноги и вдумчиво остукивать копыта.
– Пойдем, – сказала Зилла Озме. – Помоги мне с багажом. А лошадей оставь ему.
– Куда мы идем? – спросила Озма. – Местный мэр тебе золота дал?
– Я поступила в услужение, – сказала Зилла. – Ты – мой сын, зовут тебя Эрен. Отец твой умер, сюда мы перебрались из Наблоса. Мы – люди добропорядочные. Я буду стряпать и вести домашнее хозяйство.
– А я думала, мы едем домой, – разочарованно протянула Озма. – Здесь же не наш дом.
– Духов оставь здесь, – велела Зилла. – Приличным людям, вроде нас, не пристало якшаться с духами.
Незнакомец взял лошадей под уздцы и повел прочь. Озма вынула карманный нож и перерезала три оставшиеся ленты. В одной из седельных сумок завалялся воздушный змей – подарок одной из абальских дам. Привязав ленты с императрицей и мальчуганом-котенком к его хвосту, она подбросила змея в воздух. Подхваченный ветром, змей взмыл ввысь, бечевка натянулась, заскользила сквозь пальцы, и оба духа полетели в небеса над крышами Брида.
– Что ты делаешь? – насторожился констебль.
– Тихо, – шикнула на него Озма.
Завязав третью ленту узлом, она сунула констебля в карман, взвалила на плечо седельную сумку и двинулась следом за матерью в город.
Мать шла уверенно, точно прожила в Бриде всю жизнь. Дойдя до храма, обе вошли внутрь, и Зилла купила у служки сотню свечей. Озма принялась помогать матери зажигать их. Священник дремал, растянувшись на молитвенной скамье во весь рост. «Не заметит ли он, как мы грешны? – подумала Озма. – Кому может понадобиться такая уйма свечей? Только самым отъявленным грешницам на земле!»
Но Зилла, стоявшая на коленях перед алтарем, зажигала свечу за свечой и в своем сером платье выглядела просто-таки святой. По храму поплыл густой аромат благовоний. Зилла чихнула, священник всхрапнул, проснулся, вскинул голову. «Ну и тоскливый же городишко», – подумала Озма. – Зачем только Зилле понадобилось убивать этого констебля. Уж лучше бы очаровала!» Лично ей, Озме, жизнь в Абале ничуть не надоела.
Наконец Зилла вывела Озму на городскую площадь, где местные хозяйки черпали воду из колодца, и свернула на узкую улочку. Из сточной канавы тут же пахнуло нечистотами. Вот в лучших домах Абаля имелась современная канализация и водопровод! Краны с водой, горячие ванны! А здесь… Даже об общественных банях – если, конечно, в Бриде имеется этакая роскошь – не может быть и речи, пока ей приходится притворяться мальчишкой.
– Нам сюда, – сказала Зилла, подойдя к дверям двухэтажного каменного дома.
Никакого сравнения с их абальским особняком этот дом, конечно, не выдерживал. На стук Зиллы дверь отворила женщина в чепце горничной.
– Вам же со двора, с черного хода положено! Неужто не знаете? – заворчала женщина, но тут же смилостивилась: – Ладно уж, входите. Скорей, скорей!
За дверью оказался вестибюль с мозаичным полом. Синие и желтые плитки складывались в затейливые завитки, и Озме показалось, что на мозаике изображены драконы, но плитки сильно потрескались, а кое-где вовсе отсутствовали. Сквозь стеклянный купол в потолке внутрь падал солнечный свет. В нишах у стен стояли статуи богов и богинь; казалось, все они ждут, когда им подадут плащи и шляпы, и ждут уже целую вечность. Выглядели они куда безвкуснее, старомоднее, чем в Абале – не так величаво, не так неприступно. А еще дом оказался полон духов. Странно, но от этого тоска по Абалю чуточку поутихла. Хотя бы в этом Брид похож на Абаль…
До богов Озме дела не было. Если она вообще вспоминала о них, то воображала, что они, точно так же, как Зилла – духов, ловят людей на ленты с амулетами. Кому же захочется таскаться на привязи за одним из этих домашних божков с нарисованными глазами и отбитыми пальцами?