– А зачем тебе дух в кармане? – спросила в ответ леди Фраликс. – Твоя мать знает о нем? Похоже, сама она духов не жалует.
– Откуда вы знаете о моем духе? – удивилась Озма. – Вы тоже умеете видеть духов? Отчего в вашем доме их так много? В Абале мы ловили их для дам, а те украшали ими платья, но только притворялись, будто могут видеть духов. Потому что это было модно.
– Дай-ка взглянуть на твоего, – сказала леди Фраликс.
Озма с заметной неохотой вынула из кармана констебля.
Констебль поклонился леди Фраликс.
– Миледи?
– О, он просто очарователен, – восхитилась леди Фраликс. – Понимаю, отчего ты не пожелала расстаться с ним. Хочешь, я сохраню его для тебя?
– Нет! – воскликнула Озма, поспешно пряча констебля в карман. – Знаете, когда я впервые увидел вас, то подумал, что вы – какой-то безобразный старик.
Леди Фраликс рассмеялась – звонко, сердечно, добродушно.
– А я, впервые увидев тебя, Озен, подумала, что ты – прелестная девушка.
После обеда из риса и курицы, приправленной мятой и миндалем, Зилла дала Озме ведро мыльной воды и охапку чистых тряпок и отвела ее в вестибюль. Для начала Озма вымыла богов. Она надеялась, что боги будут ей благодарны, но все надежды пропали зря. Отмытые, боги приняли точно такой же вид, как Зилла, когда собиралась кого-нибудь облапошить – отстраненный, чарующий, скользкий.
Руки и плечи отчаянно ныли. Дважды Озма едва не окунула в ведро с водой констебля, приняв его за чистую тряпку.
Наконец в вестибюль вновь вышла Зилла. Остановившись перед статуей богини, женщины с волчьей головой, она погладила ее по плечу. Озму тут же охватила жуткая ревность. Небось ее Зилла этакими нежностями не балует!
– С плитками будь осторожнее, – сказала Зилла.
Особо грязной и усталой она не выглядела, хотя вместе с Джеммой всю вторую половину дня отчищала ковры и мебель от птичьего помета.
Леди Фраликс вышла на галерею и оперлась на перила, наблюдая, как Озма отмывает мозаику.
– Твоя мать сказала, что попробует подыскать подходящие плитки взамен расколотых, – сказала она.
Озма молчала.
– Художник был родом с материка под названием Гид, – продолжала леди Фраликс. – Я познакомилась с ним, когда искала легендарный храм в честь бога Аддамана. Паства его оскудела, и Аддаман в припадке гнева утопил всех – и оставшихся верующих, и жрецов, и храм, и вообще все вокруг, наслав на город ливень, не утихавший целых три года. Теперь на том месте озеро. Чего я только не отыскала, плавая в нем! А создателя этой мозаики привезла с собой сюда. И не раз хотела туда вернуться. Существует поверье, будто вода из этого озера исцеляет сердечную тоску. Хм… или, может быть, оспу? У меня где-то должен быть пузырек, если только Джемма не спутала его с моими глазными каплями. Видишь, как важно разборчиво надписывать ярлыки!
Озма молча принялась выжимать грязную тряпку.
– А твоя мать весьма религиозна, – не унималась леди Фраликс. – Сдается мне, она многое знает о богах.
– И очень любит зажигать свечи, – согласилась Озма.
– В память об отце? – спросила леди Фраликс.
Озма вновь промолчала.
– Если твоему духу нужна кровь, – сказала леди Фраликс, – сходи на рынок, в лавку мясника. А твоей матери я скажу, что послала тебя за семенем для птиц.
Заняться в Бриде было решительно нечем. Ни театра, ни оперы, ни шоколадниц… Одни только храмы и ничего, кроме храмов. Зилла посещала их все и каждый день возжигала сотни свечей. Платья, привезенные из Абаля, раздарила. Все свои драгоценности раздала уличным попрошайкам. А Озме даже ничего не объясняла. Не рассказывала ни о доме, ни о том, что задумала, ни о причинах, задерживающих их в Бриде и вынуждающих рядиться в добропорядочную экономку и ее сына. А если и прибегала к волшебству, то лишь к самому безобидному: чтоб тесто поднялось поскорее, или чтобы выяснить, стоит ли в этот день развешивать на дворе стирку.
Еще она изготовляла простенькие зелья для служанок, работавших в домах по соседству. И судьбы предсказывала – но предсказывала только хорошее. А ее «приворотные зелья» чаще всего состояли из меда и сахара, растворенного в вине. Платы за них Зилла не брала. Приходя в гости, соседские служанки рассаживались вокруг кухонного стола и начинали сплетничать. Чего только не рассказывали! Как сам господин мэр Брида выставил себя дураком – а все из-за любви. И о случайных отравлениях. И о тех, чьи матрасы якобы набиты мешками золота. И о младенцах, уроненных упившимися няньками темечком об пол. Но Зилла их, кажется, почти не слушала.
– Леди Фраликс – женщина замечательная, – говорила Джемма. – В молодости она была совсем бесшабашной. Говорила с богами. Ничего на свете не боялась. А однажды приехала в Брид посмотреть здешние храмы и ни с того ни с сего взяла да купила этот дом. Сказала, что никогда прежде не видела города, где так много спящих богов. Говорит, здесь очень спокойно. Ну, я-то судить не могу. Я в других городах не бывала.
– Да, есть здесь, в Бриде, что-то такое, – подтвердила Зилла, недовольно поморщившись на слове «Брид», точно оно оказалось неприятным на вкус. – Что-то меня сюда привлекло, но что – сама не знаю. Насчет покоя… сомневаюсь. Вот Озену здесь, боюсь, просто скучно.
– Я хочу домой, – тихо, чтоб Джемма не услыхала, прошептала Озма.
Но Зилла отвернулась, будто тоже ничего не слышала.
Мало-помалу ладони Озмы покрылись мозолями. Как хорошо, что в Бриде некуда пойти! Все свое время она проводила за мытьем полов, протиранием пыли, тасканием дров да выбиванием ковров. Нос Зиллы был постоянно красен от чиханья. Констебль все сильнее и сильнее скучал.
– Нет, не такой мне казалась смерть, – как-то раз сказал он.
– А какая она, смерть? – спросила Озма. Она постоянно спрашивала духов об этом, но удовлетворительного ответа не получила ни разу.
– Откуда же мне знать? – пожал плечами констебль. – Целыми днями болтаюсь в кармане какой-то девчонки. Питаюсь застоявшейся телячьей кровью с рынка. Я думал, после смерти меня ждет блаженство на небесах, или прекрасные развратные чертовки с атласными бюстами, а может, чертог последнего суда, полный богов.
– Ничего. Вот покончит Зилла с необходимыми делами, и все будет иначе, – пообещала Озма. – Поедем мы домой. Будет у нас и ореол славы, и карманы у меня будут подшиты шелком и пахнуть лавандой. Зиллу все будут знать, будут кланяться ей всякий раз, как мы поедем по городу в карете. А горожане будут пугать детишек страшными сказками о ней, а короли – приезжать к нам и умолять ее о поцелуе. Но она будет любить только одну меня!
– Ты считаешь мать шантажисткой, воровкой и душегубкой, – заметил констебль. – И восхищаешься той, кем ее считаешь.
– Я не считаю, я знаю! – возразила Озма. – Мне ли не знать, кто она?
Констебль ничего не ответил – только ухмыльнулся самодовольно. С неделю они не разговаривали, но затем Озма сменила гнев на милость и в знак примирения угостила его собственной кровью. Всего-то парой капелек, однако как лестно было узнать, что констебль предпочитает ее любой другой!
Очищать дом леди Фраликс от духов оказалось делом не из легких. Однажды утром Озма сказала об этом хозяйке, подавая ей завтрак. Зилла с Джеммой отправились в храм, где имелся бог, который, если верить жрецам, недавно раскрыл свой нарисованный рот и посетовал на дурную погоду. Считалось, что это чудо.
– Твоя мать хочет, чтоб я отпустила на волю птиц, – сообщила ей леди Фраликс. – Вначале духи, теперь и птицы… Говорит, держать живых существ в клетках жестоко.
На Зиллу это было совсем непохоже. Озме такая новая Зилла начала надоедать. Одно дело – притворяться добропорядочной, но в самом деле стать добропорядочной – совсем другой разговор.
– В некоторых странах, – продолжала леди Фраликс, – выпускать птиц на волю считается делом праведным, богоугодным. Люди выпускают их по храмовым праздникам, дабы порадовать богов. Пожалуй, стоит и мне своих отпустить. Пожалуй, твоя мать верно придумала.
– А почему духи возвращаются снова и снова? – спросила Озма. Духи интересовали ее куда сильнее птиц. Что в этих птицах? Только жрут, гадят да шумят. – И что вы желаете сегодня надеть?
– Капот – тот, розовый, – ответила леди Фраликс. – А если ты позволишь мне сегодня поносить в кармане твоего духа, я подарю тебе одно из своих платьев. Любое, какое захочешь.
– Зилла тут же заберет его и отдаст бедным, – машинально ответила Озма, но тут же спохватилась. – Как вы узнали, что я – девочка?
– Я, может, и стара, но еще не ослепла, – хмыкнула леди Фраликс. – И много разного вижу. И духов, и девочек. И всякие мелкие вещи, давно потерянные и забытые. Не стоит тебе продолжать одеваться мальчишкой, моя дорогая. Такой хитрунье, как ты, толика правды время от времени не помешает.
– Если захочу быть мальчишкой, то мальчишкой и буду, – ответила Озма.
И вдруг ей пришло в голову, что она больше не думает о себе, как об Озме. Она сделалась Озеном, мальчишкой, расхаживающим по улице гоголем, вовсю флиртующим с идущими по воду девицами, у которых и ноги куда длиннее, и груди им бинтовать ни к чему.
– Будь лучше девочкой, – глухо сказал констебль из кармана. – Мальчишкой у тебя бедра слишком костлявы. А еще мне не нравится, как меняется твой голос. Раньше нежный такой был, певучий.
– Ох, помолчи! – раздраженно прикрикнула на него Озма. – В жизни не слышала такой чепухи!
– Ну и дерзкое же ты дитя, – сказала леди Фраликс. – Но мое предложение остается в силе. Подождем, пока ты снова захочешь стать девочкой. А сейчас… Идем-ка вниз, поработаем с моей коллекцией. Тут нужна твердая и ловкая рука, а мои старые пальцы слишком уж дрожат. Ты мне поможешь?
– Как прикажете, – без всякой учтивости буркнула Озма.
Когда леди Фраликс покончила с завтраком, Озма помогла ей встать и облачиться в капот и расчесала то, что осталось от ее волос.
– Сколько вам лет? – спросила она.
– Меньше, чем твоей матери, – ответила леди Фраликс и рассмеялась при виде недоверчивого изумления на Озмином лице.