Расхлябанный пикап Эбби въехал во двор как раз в тот момент, когда я выбиралась наружу. Его треск издалека был слышен. Если б не задержалась я стянуть еще кусок хлеба, на потом, легко бы выбралась и слиняла задолго до ее появления.
Все ослы с полосатыми, как у окуней, боками и в этаких полосатых «чулках» с Великим Шутом Господним заодно. Как раз такой во дворе и пасся. А, кроме того – коза, овца и исключительно злобный петух.
Великий Ш. Г. – он такой. Только решишь, будто у тебя все в порядке, он – раз, да и подставит ножку. Не знаю, ради какой выгоды. Наверное, просто так – чтоб посмеяться над тем, как мы добываем себе пропитание, живя среди всех этих скал, на склонах, слишком крутых для посевов. А для пущего веселья смывает вниз устроенные нами террасы.
Увидев меня, Эбби не сказала ни слова. Я зацепилась, застряла на подоконнике – одна нога снаружи, другая внутри, в одной руке хлеб, в другой бутылка с водой. Ясное дело, свалилась вниз – прямо в клумбу с бархатцами.
Смерила она меня строгим взглядом, повернулась к пикапу, вынула из кузова два пакета с продуктами, подошла и вручила их мне. Можете вы в такое поверить? Мне, с краденым хлебом да бутылкой воды в руках! Вручила и отправилась к машине за остальным.
Внесли мы ее покупки в дом. (Оказалось, дверь-то все это время была не заперта. Теперь я знаю Эбби и знаю, что она никогда ничего на замок не запирает.) Эбби пошла вперед, убирать покупки, куда следует. Вроде бы, самое время сбежать, но я даже шагу к двери не сделала – стояла, будто к месту приросшая.
Эбби – маленькая, тощая. Я даже в те времена была куда крупнее нее, однако испугалась ее так, что шевельнуться не смела.
Наконец, разложив покупки по местам, она обернулась и оглядела меня с головы до ног. Я после долгой дороги была вся в пыли, и даже волос не расчесывала целых четыре дня – с тех пор, как ушла из дому. Одета была в ночную рубашку, заправленную в поношенные рабочие штаны брата, однако она сразу же поняла, что я – девчонка, хоть некоторые в дороге и называли меня «мальчик» или «сынок».
Первым, что она мне сказала, было:
– Не хочешь ли помыться?
Даже имени не спросила и своего не назвала. По-моему, имена ее вообще не волнуют. Могу спорить, она размышляет так: «Разве у воронов есть имена? А у колибри? А у зайцев? А у всех этих кошек?» Думаю, как я ее ни назови, ей было бы все равно.
Однако имена – штука полезная. Мало ли, для чего пригодиться могут. Потому она после и представилась – сказала, что ее зовут Эбби.
Шута Господня я сама видела. Честное слово. (Теперь, живя с Эбби, я вообще не вру. В отличие от многих. Уйма людей говорят, будто тоже его видели, но это сплошной обман.) Поживешь в холмах всю жизнь – научишься примечать то, чего не видят другие. А Шут Господень не любит показываться людям на глаза. Того и гляди, в один прекрасный день меня смоет с террасы, или унесет вниз каменной либо снежной лавиной. Любимые его способы…
На что угодно спорю: Эбби его тоже видела. Причем – не раз.
Так вот, приняла я ванну, и Эбби подыскала мне просторную мужскую рубаху – переодеться. Ее футболки и джинсы оказались мне безнадежно малы. Пока я мылась, она выстирала ночную рубашку и штаны брата. После этого мы вышли из дому, накормили всю живность на полмили вокруг, а потом поели сами.
Несмотря на съеденный сандвич – большущий сандвич, надо заметить – я все еще была голодна. Настолько, что уничтожила чуть не полкастрюли горохового супа.
Спала я на полу в ее гостиной, на тюфячке, и была просто счастлива. Еще бы: мне ведь со дня ухода из дому так хорошо не спалось! У Эбби я чувствовала себя в безопасности, даже при незапертой двери.
Заговорили мы только наутро, за завтраком, и то разговор вышел короток. Проснувшись, сходили за яйцами, поблагодарили кур – каждую, всех до единой, приготовили яичницу с сыром и уселись за стол.
– Ну что ж, – спросила Эбби, – не хочешь ли рассказать, откуда у тебя все эти синяки?
А я-то думала, их почти не заметно. В конце концов, четыре дня прошло, а большая часть синяков находилась там, где не видать. Наверное, Эбби подглядывала, пока я мылась. С нее сталось бы. С нее сталось бы все, что угодно.
Ответить я не смогла.
– Гляди, – сказала она, задрав футболку и показав мне спину. – Со мной случилась похожая беда. Но это было давно, теперь-то с нею покончено. Может, и твоим бедам конец.
На это я ответить тем более не смогла.
Футболка на Эбби была черной, с горами и надписью «Пропади пропадом!» на груди. Я еще подумала: уж не надела ли она ее специально, как намек для меня. Тогда я ее еще толком не знала, иначе ни за что бы так не подумала. А накануне на ней была другая, с раскрытой книгой и надписью «Вникай не спеша». И я отчего-то не сомневалась: и то и другое было надето не просто так, а со смыслом. (Позже я действительно «пропала пропадом» – то есть, заблудилась в горах, но не случайно.)
– Что ж, нетрудно и догадаться, – сказала Эбби. – Отец, или кто другой?
На это я сумела ответить:
– Отец умер.
– Выходит, другой…
Но больше я ничего сказать не смогла.
– Ладно, – решила Эбби. – Мне это знать ни к чему. К тому же, это в трех городах отсюда.
Я уже рассказала ей, что шла четверо суток.
– Давай приниматься за работу, – сказала Эбби.
Так мы и сделали, а после поехали в город и купили мне несколько футболок и джинсов. Эбби сказала, что я их уже заработала, а если мне нужно заработать побольше, могу продолжить работу завтра.
Я сказала, что футболки хочу мальчишеские, потому что на них есть карманы, но главной причиной было то, что они – мальчишеские. И ходить в старых, поношенных рабочих штанах брата мне тоже нравилось больше всего.
Грудей у меня еще не было, и не хотелось, чтоб отрастали. В те времена я надеялась, что мне повезет и они не вырастут никогда.
Кто наставил мне синяков, я Эбби так никогда и не сказала. По-моему, не такая это уникальная история, чтоб рассказывать ее направо и налево, разным людям чуточку по-разному. Эбби сама бы первая так и заявила: о том, откуда у нее на спине следы кнута, она мне тоже не говорила ни слова.
Конечно, остаться у Эбби надолго я не могла: места было мало. В ее домике всего одна гостиная с нишей-альковом вместо спальни. Нет, она не возражала, и ни за что бы не стала возражать, но я же видела, что ей нелегко. Вначале я переселилась в тростниковую – буквально, сплошь тростниковую – хижину, сооруженную нами на ее заднем дворе, а потом забралась выше всех остальных. На кручи, где соседи иногда пасли коз.
Кстати о покосившихся домах. Мой покосился, стоило только нам вбить последний гвоздь.
Там, в горах, я была счастлива. Счастлива каждую минуту. Совсем не как дома. Делала кучу работы для всех, кому требуется, иногда даже для Рэмси. Завела собственную кошку. Надежно укрыла домик за подходящим валуном, рядом с замечательным деревом.
Я выучилась растить овощи, ухаживать за скотом и птицей и опасаться петухов (петухов у нас опасались все до одного, включая Эбби). И груди у меня со временем выросли, наперекор всем моим надеждам.
Вот только не нравится мне, как оборачивается жизнь в нашей долине. Рэмси (ну, еще бы!) заставил Эбби вернуться назад, на крохотный клочок земли вдалеке от ручья (правда, у нее и собственный канал был неплохой). Мало этого, он даже пытался выжать из нее арендную плату за две недели, прожитые на его земле, прежде чем ей удалось перетащить дом обратно.
И вообще в последнее время – беда за бедой: от гремучих змей весь год спасу нет, собаки у соседей дохнут, в домах полным-полно клопов-щитников, Рэмси в своем репертуаре…
А Эбби для таких напастей слишком стара. Нет, сама она о возрасте не говорит ни слова. Одно говорит: старость – это когда бегать да прыгать становится тяжко, когда не можешь починить крышу без того, чтоб не кувыркнуться вниз, и разглядеть листьев на вершинах деревьев.
– И я, – говорит, – к этому возрасту уже близка.
И вот она, последняя соломинка! Мой собственный дом съехал вниз – до самого дна долины, да еще среди ночи. И, что хуже всего, рухнул прямо на крышу Эбби. Услышав мое приближение, Эбби бросилась спасать своего нового щенка и здорово растянула запястье. Ей и до этого управляться по хозяйству было нелегко, и вот, полюбуйтесь…
С ее домом все окей, но мой совсем развалился. Мы – то есть, я и Эбби, несмотря на пострадавшую руку, при помощи пары соседей по кускам перетащили его назад, к моему валуну, однако ночевать пришлось у нее. Утром я помогла накормить всю ее живность. Суп приготовить помогла. И, конечно, поблагодарить пошедшие в него овощи.
На следующее же утро буря с градом уничтожила все огороды вокруг. Вот и говори о последних соломинках! Всему этому следовало положить конец.
– Эбби, – говорю я, – надо что-то делать. Разве раньше дела когда-нибудь шли настолько скверно?
А она отвечает:
– Такова жизнь. Когда лучше, а когда хуже.
– Вот уж не думаю, – говорю я.
И тут же новая напасть! Соседи предупреждают: Рэмси дознался, где я раньше жила, и не поленился сообщить туда, что я здесь. И отчим вознамерился приехать и забрать меня, как только пикап починит. Вот бы Великий Шут Господень учинил что-нибудь с его пикапом по пути сюда! Брод, например, внезапно затопил, или накрыл нужную развилку оползнем.
Я уже не раз подумывала пойти и встретиться с ним – с Шутом Господним, то есть. Должно быть, он уже здорово стар, и, может, от этого стал злее и своенравнее прежнего. Очень уж на то похоже. Готова поспорить, Эбби непременно отправилась бы к нему, если бы только могла. Подарок ему прихватила бы. Скорее всего, угощение. Или котенка. Хотя что ему делать с котенком? Учитывая все случившееся, тут куда лучше подойдет петух, а у Эбби как раз есть один хохлатый мерзавец, без которого она прекрасно обойдется.
Вместо нее пойду я. Отнесу ему имбирный пряник и петуха. И лимонада для нас обоих – то есть, для Шута Господня и для меня. Эбби ничего не скажу, а то еще волноваться начнет.