– Она просто слушает, вот и все, – говорит Хоуп. – А иногда приносит поесть.
Подумать только: трусиха Хоуп вступается за Линну! Тут в разговор вступают и остальные:
– Она помогла мне избавиться от ошейника, когда под ним застряла колючка.
– А с меня клеща сняла.
– А меня по голове погладила.
Дыхание метиса едва не обжигает колени, нос его мокр и на удивление горяч. Но горячее всего неотвязные мысли о том, что когда-то собаки были волками. Линна с трудом сдерживает дрожь.
– Ты больна, – наконец говорит метис.
– Ничего страшного, – отвечает Линна сквозь стиснутые зубы.
Пес тут же теряет к ней интерес и возвращается к остальным.
Зачем Линна ходит сюда? Когда она была маленькой, ее родители завели собаку. Рути была так благодарна за все – и за любовь Линны, и за крышу над головой, и за старый плед на полу, и за собачий корм, дважды в день падавший на нее с неба, словно манна! А Линна еще в то время гадала, мечтает ли Рути об Обетованной Земле, и если да, то как это место выглядит в ее мечтах. Родители Линны были к Рути добры и щедры, отказывали в ее нуждах только в самых уж крайних случаях, без особых жалоб оплачивали ее лечение и усыпили только после того, как у нее открылось недержание и она начала справлять нужду прямо посреди гостиной.
Даже нам, тем, кто любит собак, приходится бороться с собственной совестью. Мы обещали не расставаться с питомцами до самой смерти, но то ведь – обещания, данные с тех благостных высот, когда мы были хозяевами, а они рабами. У некоторых инуитских[147]племен существует поверье, будто звери тоже наделены душой – все, кроме собак. Очень удобное поверье. Будь собаки ровней людям, они не могли бы обращаться с собаками, как у них заведено – бить их, заставлять работать, морить голодом, есть их самим и забивать на корм другим собакам.
А может, и могли бы. История наших внутривидовых взаимоотношений тоже далека от образцовой.
Это та самая собака. Живет она с Хозяином-Обжорой; тот ест разные вкусности, а Одной Собаке достается только сухой корм. Хозяин-Обжора постоянно голоден. Заказал пиццу, но не наелся. Съел все мясо и овощи, какие есть в холодильнике, но и этого ему мало. Обшарил кухонные шкафы, съел подчистую и овсяные хлопья, и лапшу, и муку, и сахар, и все никак не наестся. А больше еды в доме нет, так он и весь сухой корм Одной Собаки съел, ни крошки Одной Собаке не оставил.
Взяла тогда Одна Собака, да и загрызла Хозяина-Обжору.
– Или он, – говорит, – или я.
И надо сказать, ничего вкуснее Хозяина-Обжоры она в жизни не пробовала!
Днем Линна спит, чтоб проводить с собаками ночи. Ночь для собак – лучшее время: днем им труднее, опасней искать пропитание. Потому-то сейчас, в жарких сумерках следующего вечера, она только-только просыпается на скомканных простынях, в спальне с облупившимися стенами. Небо затянуто густой дымкой, воздух жарок и сыр, как в прачечной. Одевшись, Линна идет мимо Круз-парка к Норд-парку. В руках у нее пакет с буханкой вчерашнего хлеба, дешевым мясом для сандвичей и порцией картошки фри. Жирный запах жареного картофеля щекочет ноздри. Голду любимого блюда больше не достается, если только Линна не сбережет угощение от других собак специально для него.
Поначалу красно-сине-белые сполохи полицейских мигалок впереди, на Масс-стрит, не привлекают ее внимания, однако, подойдя ближе, она видит, что дело не в транспортной пробке. Ни разбитой машины, ни расстроенной студентки, которая рискнула развернуться, чтобы не опоздать на работу, а тут-то ей и въехали в бок. На тротуарах вокруг парка расположилось с полдюжины полицейских машин, и это еще не все, судя по отсветам мигалок других, заслоненных кустами и деревьями. Среди машин, от кучки к кучке, будто сухие листья, на миг подхваченные водоворотом и тут же высвобожденные течением, расхаживают полисмены.
Всем известно, что в Круз-парке полно собак. Согласно передовице в сегодняшнем номере местной газеты, их шестьдесят, или даже семьдесят, и каждая – угроза здоровью и безопасности граждан, но сейчас Линна видит лишь нескольких, и ни одна ей не знакома. Среди них нет ни бывших собак соседей, ни бродяжек из Норд-парка.
Линна приближается к водовороту полисменов; составляющие покидают его, присоединяются к другим группам.
– Круз-парк закрыт, – сообщает Линне оставшийся, высокий молодой человек с короткой военной стрижкой, из-за которой он выглядит старше своих лет.
Нетрудно догадаться: мигалки, машины, желтая лента с надписью «Опасно!» – все это из-за собак. Жалоб от тех, кто живет по соседству с парком – в избытке: перевернутые мусорные баки, помет на тротуарах и даже одно нападение (какой-то прохожий схватил бродячего пса за ошейник, а тот огрызнулся в ответ). Сегодняшняя передовица просто кратко и емко выражает настроения горожан.
Линна вспоминает о Голде, Софи, Хоуп…
– Это же просто собаки.
Полисмену слегка неуютно.
– Парк закрыт до устранения угрозы здоровью и безопасности граждан.
В тоне ответа явственно слышны кавычки, обрамляющие цитату из официального постановления.
– И что же вы собираетесь делать? – спрашивает Линна.
Полисмен несколько успокаивается.
– Пока что – ждем Службу Отлова. Всех отловленных собак отправим в окружное отделение Общества Защиты Животных, они попытаются выявить владельцев, и…
– Владельцев? Которые сами же выставили собак на улицу? – спрашивает Линна. – Вы же понимаете: никто этих собак назад не возьмет.
Спина полисмена вновь каменеет, голос звучит резче:
– Таков порядок. Если Общество Защиты не…
– А у вас есть собака? – перебивает его Линна. – То есть, была, пока все это не началось?
Полисмен, ни слова не говоря, отворачивается и отходит.
Остаток пути до Норд-парка Линна бежит бегом и переходит на неуклюжую рысцу только после того, как в боку начинает нестерпимо колоть. Здесь полицейских машин не видно, но вход перегорожен той же желтой лентой с надписью «Опасно!». Лина идет кругом, ко входу со Второй улицы. Похоже, о дырке в ограде полиции неизвестно.
Это тот самый пес. Живет он в парке, а кормится при ресторанчиках через улицу. Однажды по пути к ресторанчикам проходит он мимо одного двора и видит за оградой двух псов. Смеются псы над ним.
– Мы, – говорят, – каждый день получаем собачий корм. Спать нас хозяин пускает в кухню, где летом прохладно, а зимой тепло. А ты, чтобы разжиться едой, должен переходить Шестую улицу и можешь попасть под машину, и спать тебе приходится на жаре и холоде.
Ничего не ответил им пес. Добежал до ресторанчиков, съел все тако, картошку фри и котлеты, валявшиеся у мусорного бака, а когда сел у входа, люди наперебой принялись его угощать – один человек даже кусочек курицы на бумажной тарелке перед ним поставил. Наелся пес до отвала и возвращается ко двору: пусть эти двое понюхают, как от него курочкой жареной пахнет!
– Ха на вас, – говорит.
Пошел он обратно в парк и улегся спать на куче сухого мусора под мостом, где сквознячок попрохладнее. А когда наступила ночь, отправился поискать себе парочку, и никто на всем белом свете ему не мешал.
Помимо всего остального, Перемена, случившаяся с животными – безгласными, неразумными, лишенными воображения, – испытание для нас с вами. Чтобы пройти его, нужно понять и принять одно: их мечты и желания не обязательно должны соответствовать нашим. Многим это не удается. Но и не надо. И, не пройдя его раз, можно попробовать снова. И снова. И наконец-то пройти его.
Да, рабу некуда деться, раб лишен выбора и права голоса, но и его хозяин – тоже. Возможно, те, кому мы причинили боль, простили нас, но откуда нам знать об этом? Можем ли мы доверить им свой дом, свою жизнь, свою душу? До Перемены животные не прощали – чаще всего просто забывали обиду. Однако с Переменой у них появилась память, а обладание памятью требует умения прощать, но как же нам убедиться, что они нас прощают?
А как мы прощаем сами себя? Чаще всего – никак. Чаще всего мы просто делаем вид, будто забыли обо всем, и надеемся, что это станет правдой.
Назавтра в полдень Линна вдруг вскидывается и просыпается: древняя обезьяна внутри заставляет подняться на ноги. Еще не успев окончательно пробудиться, Линна понимает: ее разбудил вовсе не треск заводящегося двигателя за окном. Это был выстрел из дробовика, причем всего в паре кварталов отсюда, а в кого стреляют, догадаться нетрудно.
Кое-как одевшись, Линна бежит к Круз-парку. На этот раз даже в боку не закололо. Полиция, мигалки, лента «Опасно!» – все как вчера, только теперь повсюду вокруг собаки. Не меньше двух десятков псов вытянулись на тротуарах, будто прилегли вздремнуть жарким летним деньком, однако грудные клетки их неподвижны, открытые глаза потускнели от уличной пыли и цветочной пыльцы.
Линна замирает, не в силах выговорить ни слова, но разговоров вокруг и без того достаточно. С самого утра люди из Службы Отлова заглянули в местный «Диллонс», купили там пятьдесят фунтовых пакетов дешевого котлетного фарша, на который как раз была скидка, начинили фарш ядом и разбросали по парку. Вон они, синие полиэтиленовые пакетики – до сих пор валяются повсюду среди собачьих тел.
Умирающие собаки неразговорчивы. Многие вновь перешли на древний язык страданий и боли, невнятно скулят, повизгивают. Люди ходят рядом, достреливают отравленных, тычут шестами в кусты в поисках улизнувших.
Вокруг собрался народ – на машинах, в пикапах, на скутерах и велосипедах, а кое-кто и пешком. Полицейские, оцепившие Круз-парк, просят всех разойтись.
– Риск для здоровья, – говорит один.
– Угроза жизни, – говорит другой.
Но люди не спешат расходиться, ряды их растут, прибывают.