Глаза Линны полны слез. Она моргает, и слезы катятся по щекам, странно холодные, густые.
– Так, значит, поубивать их, и дело с концом? – говорит женщина, стоящая рядом.
Ее щеки тоже мокры от слез, но голос ровен, будто они с Линной беседуют в университетской аудитории. На руках у нее младенец, лицо его прикрыто уголком пеленки, и он всего этого не видит.
– У меня дома три собаки, – продолжает женщина, – и они в жизни никому ничего дурного не сделали. Никакая речь этого не меняет.
– А что, если они изменятся и в другом? – спрашивает Линна. – Что, если попросят настоящей еды, такую же мягкую постель, как ваша, возможности жить собственными мечтами?
– Постараюсь дать им все это, – отвечает женщина, однако все ее внимание приковано к парку, к собакам. – Да как же они могут?!
– Попробуйте им помешать, – откликается Линна и отворачивается.
Губы солены от слез. Казалось бы, слова женщины, тот факт, что не все еще разучились любить животных после того, как они перестали быть бессловесными рабами, должны ее хоть немного утешить, но Линна не чувствует ничего. Совершенно опустошенная, она направляется на север.
Это та самая собака. Угодила она под машину. Какая-то часть от нее отлетела и понеслась прочь, в темную-темную трубу. А собака-то не знала, что такое от нее отлетело, и потому бросилась в погоню. Труба длинная, холод в ней такой, что пар из пасти валит. Добралась собака до конца и видит: света вокруг нет, а весь мир пахнет холодным железом. Пошла она по дороге. Холодные машины несутся туда-сюда и даже не тормозят, но ни одна собаку не сбила.
И вот дошла Одна Собака до автомобильной стоянки, а на стоянке нет ничего, кроме собачьих лап. Бегают лапы из угла в угол, но ни увидеть, ни учуять, ни съесть ничего не могут. Видит собака: лапы-то все – не ее, чужие. Пошла она дальше. Вскоре наткнулась на другую стоянку, полную собачьих ушей, и еще одну, битком набитую собачьими задницами, и третью, с собачьими глазами, и четвертую, с собачьими туловищами, но все эти уши, задницы, глаза да туловища – тоже не ее.
Идет собака дальше и видит: на последней стоянке вовсе ничего нет, только запахи – маленькие такие, будто щенята. Чует она: один из этих запашков – ее собственный. Зовет его – он к ней. Вот только как его к телу назад приспособить? Этого собака понять не смогла, а потому просто взяла запашок в зубы и понесла назад, через все стоянки и сквозь трубу.
Однако из трубы ей не выйти – человек там стоит, не пускает. Кладет Одна Собака запашок на землю и говорит:
– Я назад хочу выйти.
– Нельзя, – говорит человек. – Нельзя, пока все части твоего тела на положенных местах не окажутся.
Одной Собаке совсем невдомек, куда этот запашок приспособить. Взяла она запашок в зубы, да как шмыгнет мимо человека, но тот не дремлет, да пинка ей как даст! Тогда спрятала собака запашок под обертку от гамбургера и сделала вид, будто его вовсе здесь нет, но и на эту уловку человек не попался.
Поразмыслила Одна Собака и, наконец, спрашивает:
– Где же этому запашку место?
– У тебя внутри, – отвечает человек.
Одна Собака тут же проглотила запашок. Ясное дело: человек изо всех сил старался домой ее не пустить, только насчет запашка соврать не мог. Зарычала Одна Собака, бросилась мимо него, да так и вернулась в наш мир.
Перед главным входом в Норд-парк на тротуаре стоят две полицейские машины. Сегодня полиции всюду полно, и поначалу их вид Линну ничуть не удивляет. Однако… ведь они здесь! Возле ее парка! Угрожают ее собакам! Эта мысль – будто пинок в живот, но Линне тут же приходит в голову другая: «Нужно их обойти».
Входов в Норд-парк два, только вторым мало кто пользуется. Войдя внутрь со стороны Второй улицы, Линна идет вперед по узкой грунтовой тропинке.
Тишины в парке не бывает никогда. С юга к нему примыкает оживленная Шестая улица, с севера, запада и востока – река со всеми своими звуками, кусты и деревья шумят на раскаленном ветру, в воздухе зудят тучи насекомых.
Но собаки ведут себя тихо. Линна еще никогда не видела их всех среди бела дня, но сейчас они собрались вместе, невзирая на ранний час. Сидят, молчат, вывалив из пастей длинные языки. Их – сорок, а то и больше. Все невероятно грязны. Длинная шерсть свалялась колтунами, все белые пятна посерели от пыли. Большинство с момента появления в парке заметно отощали. Сидят чинно, мордами к одному из столов, будто публика на концерте струнного квартета, но общее напряжение так велико, что Линна останавливается, замирает на месте.
На столе стоит Голд. В пыли перед ним – две незнакомых Линне собаки: лежат, распластавшись по земле, бока ходят ходуном, языки высунуты, морды в пене. Одна горбится, корчится в судорогах, пускает слюну, ее неудержимо тошнит. У другой сильно расцарапан бок. При свете дня ее кровь алеет так ярко, что больно глазам.
Конечно, Круз-парк оцеплен не так уж плотно. Этим двоим удалось проскользнуть мимо полицейских машин. Та, которую рвет, при смерти.
Собаки разом поворачиваются к Линне. В голове словно бы что-то щелкает, заставляя оскалить зубы и завизжать; волосы на затылке поднимаются дыбом. Обезьяна-предок оглядывается в поисках пути к бегству, но до спасительных деревьев далеко (да и лазать Линна не умеет), до реки и дороги – еще дальше. Она – словно соглядатай в ГУЛаге: убив ее, заключенные почти ничего не теряют.
– Не стоило тебе приходить, – говорит Голд.
– Я пришла сказать… предупредить…
Обезьяна-предок изо всех сил тащит ее прочь, но Линна только беспомощно всхлипывает.
– Мы уже знаем, – говорит «немец», вожак. – Мы уходим отсюда.
Линна мотает головой, безуспешно пытаясь перевести дух.
– Вас убьют. Там, на Шестой – полицейские машины. Как только высунетесь, вас перестреляют. Они вас ждут.
– А здесь оставаться – лучше? – возражает Голд. – Нас убьют и здесь. Не пулей, так мясом с отравой. Мы все понимаем. Вы ведь боитесь, все до одного…
– Я не… – начинает Линна.
Но Голд обрывает ее:
– Мы чуем это. В каждом из вас – даже в тех, кто заботится о нас и приносит еду. Надо уходить.
– Но вас же убьют, – повторяет Линна.
– Может, хоть кому-то удастся спастись.
– Погодите! – говорит Линна. – Может, еще не все потеряно. Я помню кое-какие сказки.
Собачье дыхание в неподвижном воздухе заглушает даже уличный шум.
– У людей свои сказки, – помолчав, говорит Голд. – Зачем нам их слушать?
– Мы сделали из вас то, что хотели. Мы были вашими хозяевами. Теперь вы становитесь теми, кем сами хотите стать. Вы – сами себе хозяева. Но у нас тоже есть сказки, из них мы многому учимся. Будете слушать?
Воздух дрожит, но отчего – от первого ли дуновения ветра, от движения ли псов, понять нелегко.
– Рассказывай свою сказку, – соглашается «немец».
Линна изо всех сил напрягает память, вспоминая недочитанные на втором курсе учебники фольклористики, собирается с мыслями и начинает:
– У нас есть много сказок о Койоте. Задолго до людей здесь жили звери. Койот был одним из них. Много он всякого сделал, много раз попадал в беду. Дурачил всех вокруг.
– Я про койотов знаю, – встревает один из псов. – Когда-то жил там, где они водятся. Бывает, они щенков едят.
– Наверняка, – соглашается Линна. – Койоты едят все, что попадется. Но речь не о каком-то койоте, а о том самом Койоте. Единственном и неповторимом.
Собаки шепчутся меж собой и, наконец, приходят к выводу: «Койот» – то же самое, что «тот самый пес».
– Так вот. Койот притворялся койотихой, чтоб подобраться к другим койотихам и спариться с кем-нибудь. Притворялся мертвым, а когда вороны слетелись к нему, чтобы полакомиться мертвечиной, сцапал их и съел всех до одной! А когда жадный человек забрал всех зверей себе, Койот притворился богачом и освободил их, чтобы дичи хватило на всех. А еще…
Линна умолкает, задумывается, обводит взглядом собак, окруживших ее со всех сторон. Обезьяний страх прошел, исчез без следа: ведь теперь она – сказочница, повелительница дум. Теперь она не сомневается: псы ее не загрызут.
– Да, Койот проделывал все это и многое другое. Наверняка похожие сказки есть и у вас. Так вот, мне пришло в голову, как вас спасти. Кое-кто может погибнуть, но хоть какой-то шанс – лучше, чем никакого.
– С чего бы нам доверять тебе? – подает голос метис лабрадора с пойнтером.
Он всегда относился к Линне с неприязнью, но остальные псы – за нее. Чувствуя это, Линна отвечает:
– Потому что эта хитрость, пожалуй, достойна самого Койота. Давайте, я все объясню.
Мы, люди, немало гордимся собственным разумом, но из-за этого нас только легче одурачить. Например, видя человека на белом пикапе, мы свято верим: перед нами – взаправду тот, кого мы ожидаем увидеть. Поэтому Линна идет в ближайший офис «Ю-Хоул»[148] и берет напрокат пикап до конца дня. Отыскивает в шкафу белую рубашку, которую надевала, работая билетером в концертном зале. Зная, что папка-планшет с распечатками есть символ служебных обязанностей, небрежно швыряет именно такую на приборную доску.
Вскоре ее пикап задним ходом подкатывает к парку со стороны Второй улицы. Собаки выскальзывают наружу сквозь дыру в ограде и забираются в кузов. Самых маленьких, которым самим не допрыгнуть, подсаживает Линна. В кузове псы осторожно укладываются кучей, вплотную друг к дружке. Последние наступают на уши и на хвосты тем, кто забрался прежде, так что без рыка и лязга зубов дело не обходится, но вот наконец-то все улеглись, все могут хоть чуточку дышать, глаза у всех крепко зажмурены.
Пикап с грудой собак в кузове выруливает на Шестую улицу. Здесь Линну останавливают полицейские, и она рассказывает им сказку – совсем короткую. О том, что в последние дни Служба Отлова перегружена вызовами: коровы, забредшие на хайвей; лошади, сломавшие ноги, прыгая через ограждения; да еще эти собаки – дюжины и дюжины собак из Круз-парка. Потому-то Служба отлова и вынуждена арендовать пикапы, где только возможно. Ну, а уничтожение безнадзорных собак из Норд-парка было назначено на сегодняшнее утро.