Приехав в совхоз, ребята расспросили, где живет бригадир, и зашагали по указанной им тропе. Рабочий день окончился. Бригадир, наверное, уже дома, но как начать разговор? Друзья чувствовали себя не совсем ловко.
— Еще неизвестно, тот ли это Рындин. Прежде чем его расспрашивать, надо узнать, — выразил сомнение Марк. — Если же…
— А я что говорю! — живо обернулся к нему Женя. — Наташа уверяет — тот самый, так ведь она нашего Семена Трифоновича в глаза не видела. А мы-то его знаем. Разве такие герои бывают! Я однажды слыхал… помнишь, когда мы участок пололи… на него звеньевая ка-ак напустилась. Вовсю ругалась! А Семен Трифонович оробел: провинился, говорит, виноват. Звеньевой испугался. Подумаешь!
— Так ведь Варвара Артемовна сама сказала: партизанил, разведчиком был, — не очень уверенно заметил командор.
— Мало что женщины наболтают! — вдруг вмешался Митя. — Может, и партизанил. Только, конечно, он не тот, про кого Запольский рассказывал.
— Юрча, на спор! — разгорячился Женя. — На твой ножик, ладно?
Юра кивнул:
— А ты чем отвечаешь?
— Если проиграю, что хочешь бери! — расщедрился Женя. — Мне ничего не жалко.
Дверь в чисто побеленный, увитый вьющимися розами домик бригадира была открыта. На крылечке стоял могучего телосложения человек в белом фартуке и мыл посуду. Тщательно ополаскивая в тазике тарелки, он ставил их сохнуть на солнце. «Добродушный великан», — вспомнила Наташа Юрино определение.
Женя толкнул Юру локтем.
— Герой! Посуду моет! — шепнул он.
Увидев ребят, великан смущенно заулыбался:
— Ко мне, что ли? Заходите!
Ребята гуськом, стараясь не смотреть на влажные тарелки, прошли в дом.
— Я сейчас, — крикнул вслед Рындин, — кончу хозяйничать! Жинка на два дня к сестре уехала…
— «Жинка»! — Женя скорчил гримасу и подмигнул Юре. — Увидишь, ножик мой будет.
— Посмотрим! — Юра перевел взгляд в угол комнаты, где на коврике были аккуратно сложены гантели, гири и небольшая штанга. — А это что? Физкультурой он, что ли, занимается?
— Такую-то и я подниму! — Женя кинулся к штанге.
Вошедший в комнату Рындин, чуть улыбаясь, смотрел, как мальчик взялся за штангу и с побагровевшим лицом выпустил ее, даже не стронув с места.
— Что же ты? — поддразнил Марк. — Выжимай, не бойся!
Сконфуженный Женя схватил гирю. Ему удалось немного ее приподнять, но тут гиря вырвалась из рук и с грохотом покатилась под стол. Женя, потеряв равновесие, споткнулся о штангу, схватился за прислоненный к стене рулон бумаги и вместе с ним растянулся на полу.
Ребята и бригадир бросились наводить порядок. Женя, растерявшись, сидел на полу, не сводя глаз с Рындина. Тот положил на место гирю, легко поднял штангу и перенес ее в другой угол.
— Вот это да! — выдохнул Женя. Бригадир обвел ребят смеющимся взглядом:
— Ну, какое же у вас ко мне дело?
— Ой, что это? — вдруг вскрикнула Наташа, глядя на развернувшийся рулон.
Это была цирковая афиша. На ней крупными буквами было напечатано:
Мальчики, тесно сбившись, рассматривали афишу.
— Семен Трифонович, кто такой Колесов? — спросил Юра.
— Весь мой «уголок воспоминаний» вы разорили, — смеялся подошедший к ребятам Рындин. — Кто Колесов? Колесов — это я. Ну, говорите: зачем ко мне пожаловали?
Но ребятам было не до деловых разговоров, они окружили Рындина, не сводя с него восхищенных глаз.
— Вы Колесов? Разве вы в цирке работали? — Наташа, забывшись, держала бригадира за рукав.
— В разведке в годы войны бывал, а в разведке и не то случается, — серьезно ответил Рындин. — Циркачом я был не один, а с хлопчиком вроде вас. Его звали Васей.
Все хорошо помнили Васю по рассказам Запольского.
Ведь он был проводником, когда партизанский отряд шел на Абдугу. Теперь у ребят не осталось сомнений — перед ними стоял тот самый Рындин. И все, что с ним происходило в отряде, было, наверное, так интересно, что все забыли о цели прихода, а спорщики даже забыли о ноже.
— Семен Трифонович, расскажите! — Наташа привстала от волнения на цыпочки. — Расскажите о цирке!
— Что с вами делать? Придется! — засмеялся бригадир.
Глава девятаяАртист цирка
Зима на Абдуге установилась прочно. Глухо и протяжно стонали под напором ледяного ветра деревья.
Ночью шел снег. Хмурый рассвет застал продрогших партизан у костров.
На СП тоже горел костер. Секретная поляна, сокращенно СП, — так прозвали партизаны поляну возле лагеря, где проводились совещания командиров.
На поляне у костра сидели командир, комиссар и начальник разведки.
Еще более суровый, чем обычно, Панин в который уже раз вчитывался в текст полученной ночью срочной шифровки из Севастополя:
«..Установлено, что к нам заброшен вражеский агент. По его целеуказаниям с аэродрома в квадрате 18–34 карта Л-115 авиация бомбит жизненно важные объекты города. Меры, предпринимаемые контрразведкой, пока результатов не дают. Организуйте наблюдение за аэродромом, пошлите в помощь подпольщикам своего человека. Пытайтесь перехватить каналы связи агента».
Покосившись на Виноградова, командир хмуро спросил:
— Ну, какое будем принимать решение, товарищ начальник разведки?
— Будем, очевидно, выполнять задание командования, — неторопливо ответил Виноградов.
Панин привстал. Ему явно хотелось сказать что-то злое, язвительное. Но, посмотрев на невозмутимого разведчика и спокойно наблюдавшего за ними обоими комиссара, усмехнулся и сел.
— Что ж, решение правильное… — иронически протянул он. — Но, может, у вас есть и более конкретные предложения — как именно выполнить это задание?
Виноградов медленно прочищал засорившуюся трубку.
— Да, Юрий Владимирович, есть, — спокойно сказал он. — Сейчас я вам и Василию Ивановичу доложу свой план…
…Неузнаваемо изменился облик оккупированного города. Печатая шаг, по улицам проходили немецкие патрули. Встречные отводили глаза и торопились пройти мимо знакомых зданий, в которых разместились учреждения с такими чуждыми наименованиями; «Городская управа», «Биржа труда», «Полиция».
Повсюду расклеены приказы на русском и немецком языках. Приказами оккупанты пытались управлять всей жизнью горожан. Большинство начиналось со слова: «Запрещается».
Запрещалось выходить из дома позже восьми часов, запрещалось зажигать свет и топить печи в квартирах позже десяти. Запрещалось уходить из города без специальных пропусков. Многое, раньше совсем обыденное, запрещалось. Казалось, эти серые листки скоро запретят жить, дышать воздухом…
Солнце сегодня брало верх над январским морозом. Журчала капель, тонкий, подернувший лужи лед ломался и хрустел под ногами. Идти было скользко.
Мальчик, помогавший огромному мужчине в овчинном полушубке катить тяжело нагруженную тачку, споткнулся и чуть не упал.
Торговка семечками, взглянув на эту пару, равнодушно сказала соседке:
— Актеры опять идут. Глянь! Как потеплее — и они здесь.
Базар в оккупированном городе — самое оживленное место. Здесь не только происходит купля-продажа разного скарба и продовольствия. Это, пожалуй, единственное место, где можно встретить знакомых, перекинуться новостями, даже узнать правду о фронтовых делах.
Бродят по базару немецкие и румынские солдаты, щелкают семечки, меняют хлеб и консервы на ценные вещи. Люди с истомленными голодом лицами отдают все когда-то нажитое добро за муку, за кусок съестного.
Бывают на базаре и «культурные развлечения»: то зальется гармонь, сопровождая незатейливую песенку, то фокусник потянет из рукава мальчишки платок, и какое-то подобие улыбки появится на лицах зрителей. Вознаграждают «артистов» кто чем может.
Мужчина и мальчик поставили тачку возле рундуков, перед которыми была большая площадка. Мальчик достал ярко размалеванную афишу и приколотил ее к стойкам. На афише значилось:
Затем мальчик ловкими движениями расстелил коврик, поставил на рундук коробку с надписью «Касса». Пока мужчина выгружал из тачки гири и большую штангу, мальчик, скинув пальтишко, легко прошелся колесом и, кланяясь, раскинул руки, подражая заправскому циркачу. Толпа вокруг тачки росла. Подходили падкие до зрелищ немецкие и румынские солдаты, собирались местные жители…
Гул восхищения пронесся среди зрителей, когда, сбросив полушубок, ленивой походкой на ковер вышел Иван Колесов.
— Зер гут! Колоссаль! — воскликнул рыжий ефрейтор, стоявший в первом ряду, глядя на мускулистый торс, крепкие ноги, крупную голову циркового артиста.
Колесов поднял тяжелые гири и начал ими жонглировать. Потом силач взял штангу. Он поднимал ее стоя и лежа, крутил на шее. В заключение, под гром аплодисментов, посадил на штангу мальчика и без толчка, плавным жимом, поднял его высоко над головой.
Представление кончилось. К кассе потянулись руки зрителей. Бросали рубли, оккупационные марки, клали ломти хлеба…
Колесов считал выручку. Бородатый крестьянин с мешком за плечами бережно положил в кассу несколько картофелин. Артист услышал быстрый шепот:
— От начала улицы — третий дом справа. Завтра…
Хлопьями повалил мокрый снег. Базар пустел.
— Ти есть феномен. Зер гут! — восторженно сказал рыжий ефрейтор.
В поселке Сосновка безлюдно и тихо. Местных, коренных жителей здесь почти не осталось. Они выселены, а их дома заняли летчики, офицеры и солдаты БАО — батальона аэродромного обслуживании. Немногие оставшиеся крестьяне вместе с военнопленными числились в рабочей команде аэродрома. Под присмотром гитлеровцев они расчищали дороги и площадки, рыли капониры.