Теперь Высоцкий остановился около этого тополя, чтоб посмотреть, полюбоваться им, а заодно и прикинуть — насколько это можно в сумерках, — что тут изменилось, переиначилось. И только в этот момент заметил, что возле самого палисадника под тополем есть маленькая лавочка и на ней тоже кто-то сидит. Вознамерился сразу ускорить шаг, но с лавки стремительно встала девушка, подошла к нему.
— Леонид Александрович? — удивленно и несколько растерянно спросила она. — Как вы сюда попали?.. Куда идете?
— Да вот… иду домой, — тоже чувствуя неловкость, ответил Высоцкий. — Сидел в тресте… Стемнело…
— Решили нашу улицу посмотреть? Красиво тут весной. Правда?
— Очень. Вот иду и любуюсь. Тополь этот увидел…
— А теперь вам до конца и там напрямик лугом.
— Да. Так ближе.
— Я вас провожу.
Высоцкий посмотрел на скамейку и заметил, что парень, до этого сидевший рядом с Евой, встал и, видно, не знал, что ему делать: оставаться на месте, идти вслед или направиться домой?
— Подожди тут, Вилен, — сказала ему девушка и пошла рядом с Высоцким.
Леонид Александрович уступил ей тропинку, но она шла по траве, а тропинка, как тихий ручей, плыла меж ними.
— Может, нехорошо, что вы его покинули? — спросил Высоцкий. — Обидится.
— Да нет, — уверенно сказала Ева. — Что ему? — И тут же добавила: — Моложе меня, так нечего обижаться.
— Вы тоже молоды, — с дружеской уважительностью сказал Высоцкий. — Как раз ему и пара.
— Ого! Нет. Я уже старая. Скоро четвертая часть века минет.
— Какого? Женского?
— Нет, обыкновенного.
— Непохоже что-то.
Высоцкий будто шутил, делал вид, что все это мало его интересует, и в то же время едва находил силу скрыть те неожиданные чувства, которые начинали овладевать им.
— А парень, что там остался, кто такой? — как-то торопливо и, может, несколько неуместно спросил он. Спохватился и извинился за нескромность.
— А это Перепечка, — просто и открыто ответила Ева. — Из Голубовки, живет со мной по соседству.
Она прошла с Высоцким в самый конец улицы, за церковь, а там — и до мостика, перекинутого через канаву, выкопанную для подсушки луга. Теперь этот мостик развалился, поэтому по улице редко кто проезжал; меньше было ранней весной и в позднюю осень грязи, а летом пыли. Может, поэтому голубовцы и не чинили мостика, чтоб жить спокойнее и уютней. Дорог здесь хватало всюду, однако добрая половина самосвалов и тягачей шла раньше улицей, так как сюда на полкилометра ближе к стройкам.
Может быть, вопреки молодежной традиции в этой деревне, Ева не остановилась возле мостка, а пошла дальше.
— Я вам покажу, как тут перебраться, — сказала она Высоцкому, словно желая оправдать свое намерение пройти еще. — Тут всего две сплошные половицы, но у меня есть опыт, каждый день здесь хожу.
Она проворно, с веселой улыбкой оглянулась на Высоцкого и ровненько, хоть и расставив руки, перебежала на другую сторону. Там остановилась и стала смотреть на Высоцкого. Леонид Александрович неподвижно стоял на другой стороне мостика и будто не собирался следовать за ней. Девушка догадалась, что он любуется ею, но при всей своей непосредственности намекнуть об этом не отважилась.
— Может, вам руку подать? — громко спросила она.
— Иду, — отозвался Высоцкий и ступил на шаткие доски. До середины шел, поглядывая под ноги, а потом увидел Евину руку, протянутую ему навстречу, и чуть не бегом устремился к ней. На ходу схватил тонкие, нежные пальцы и вдруг ощутил полное равновесие, мог идти теперь даже по одной, самой ненадежной дощечке.
Ева не отнимала своей руки, когда они пошли дальше, но и это у нее выходило без всякого умысла, просто и естественно, по-товарищески. Высоцкий тоже всей душой желал только этого, хотел бы чувствовать в своей руке ласковое и доверчивое тепло всего-навсего только хорошего и чуткого спутника. Но это только мысленно, а сердце невольно радовалось от предчувствия чего-то намного большего, небывалого, неизведанного.
— Вы же будете бояться возвращаться одна, — сказал он, всерьез беспокоясь о ней.
— А я тут как дома, — успокаивала его девушка. — Еще немного провожу… Вон до стежки, что через посевы.
Так они прошли луг. Ее желание остановиться Леонид Александрович почувствовал своей ладонью, — согретые пальцы зашевелились. Ева повернулась к нему лицом, и даже в темноте светились ее чистые, большие глаза.
— Ну вот!.. Теперь вы уже на своем поле. Побегу!
— Я не пущу вас одну! — настойчиво сказал Высоцкий. — Пойдемте снова к мостику.
— Ну что вы? — запротестовала Ева, и в этом протесте также чувствовалась искренность.
Высоцкий смутился.
— Разве только несколько шагов… — согласилась девушка, должно быть поняв, что человеку стало неловко.
«Вилен же там, — вдруг вспомнилось Высоцкому. — Действительно! Как это я забыл о нем? Все у нее, наверно, там, а тут — обыкновенная вежливость, а может, даже и сочувствие к новому и уже довольно усталому человеку».
— Вы целый день были в разъездах, — будто угадывая его мысли, продолжала Ева. — Кажется, от темпа до темна. Так случалось, что я несколько раз сегодня видела вашу машину.
— Много работы, — заметил Высоцкий. Голос прозвучал безразлично, сухо. «Видно, скажет еще: иди ты скорее спать, я ради этого и провожала тебя…»
Все же дошли до мостика. Тут Высоцкий спросил без всякой надежды, но в голосе его чувствовалась твердость человека, который не хочет быть назойливым и не собирается падать духом при неудачах:
— Во вторник вы… как?.. Найдется часок?
— Мы же договорились… — будто удивившись, что об этом переспрашивают, сказала Ева. — Приезжайте, буду ждать!
И она птицей взлетела на мостик. Оттуда протянула руку, но уже не так, как идя сюда.
— До свидания!
Высоцкому показалось, что в эту минуту она только прикоснулась к его ладони, живо крутнулась на каблуках и стремительно побежала по доскам.
Перелетела мостик, шаги ее отчетливо слышались в вечерней тишине…
Он постоял, пока Ева скрылась во мраке за деревьями, и потихоньку двинулся домой. Шел напрямик, как посоветовала девушка. Этот путь действительно самый удобный, оказывается. Ева не раз была на этом лугу. Под ногами уже густая трава и даже росистая — чувствовалось сквозь обувь. В походке почему-то исчезла та легкость, которая ощущалась несколько минут назад. Донимали всякие мысли и воспоминания. Некоторые хотелось отогнать, избавиться от них навсегда. Зачем, например, думать о том, как она прибежит теперь к скамейке под тополем и обнимет молодого Перепечку? Может, обнимет, а может, и нет. Может, извинится, что задержалась, а может, и не извинится. Эта натура не на ладони, быстро не разгадаешь. Да стоит ли принимать все к сердцу! Пускай она живет как хочет…
Как только Леонид Александрович вышел на стежку через поле, арабинковский фонарик засветил ему прямо в глаза. Поглядывая на него, можно было б попасть домой даже и не по стежке. Но тут до того уж выбитая пешеходка: очень много людей ходит из города и в город.
Через некоторое время стал показываться и еще один огонек, несколько ниже того, что на фонаре. Он то светился, то исчезал, будто что-то его заслоняло. И может, от этого порой казалось, что вспыхивает он то ближе, то дальше.
«Конечно, это в окне, — догадался Высоцкий. — Только неизвестно, в чьем».
Подходя ближе, он все больше убеждался, что свет горит в хате его матери. Хата стоит в конце огорода, невдалеке от выгона и проселочной дороги. А стежка ведет на выгон и, как ручеек в речку, вливается в проселочную дорогу.
Всего год назад эта хатенка переместилась сюда и приобрела более веселый вид. А лет сорок с гаком стояла она возле самой арабинковской улицы и каждую весну заплывала водой. Старожилы говорили, что там когда-то протекала маленькая речка, потом она высохла. Вот и луг с тех пор остался в людской памяти, хоть уже давно высох и превратился в выгон.
Одним словом, это отцовская хата, а теперь — материна. Почти все годы после войны она пустовала, потому что отца уже давно не было в живых, а мать жила у старшего сына, имевшего на этом же участке свою хату…
Мать встретила Леонида у ворот.
— Почему ж ты так поздно сегодня, мой внучек? — Она так приросла душой и сердцем к своим внукам, что и младшего сына часто звала внуком.
— Задержался: мало ли что бывает.
— А я ждала-ждала. И на обед не приезжал? А где ж твоя машина?
— Там, в тресте.
— Стемнело, вот я и вышла, лампочку включила… Думала — может, увидишь откуда, так вспомнишь, что пора домой…
Она шла впереди по узкой меже возле старого забора и опиралась на свой можжевеловый посох. Спешила как могла, не хотелось сдерживать шаги сына. Качалась временами, хоть и опиралась на посох, и тогда хваталась за почерневший столбик или жердь забора.
— Помаленьку, мама, не спешите! — просил ее Леонид.
— Наверное ж ты очень голоден?
— Не, мне не хочется есть.
— Так не пойдешь и в хату? Ужин ждет.
— Нет, не пойду.
— Я принесла там… Сюда поставила…
В хате Высоцкий увидел на своем письменном столе большую фарфоровую кружку, а на ней — ломоть хлеба. Рядом стояла тарелка, накрытая полотенцем с малиновыми петушками… Из-под петушков торчали черенки ножа и вилок. Леонид знал, что на тарелке должно быть сало, нарезанное тонкими ломтиками, а в кружке свежее молоко.
Он не прикоснулся к ужину. Взял в руки стебелек ранней мяты, лежавшей тут же на столе, — ее тоже принесла мать с огорода. Мята сильно запахла от прикосновения, и казалось, что ее аромат разлился по всей хате.
4
В тот вечер Ева не застала Вилена на скамеечке под тополем. Немного удивилась, однако особенно не переживала, так как знала, что фанаберии у него надолго не хватит. Посидела минуты три и пошла спать.
Во вторник часа в четыре после полудня она вышла в конец улицы и увидела, что за мостиком на новой дороге стоит знакомая машина. Никогда прежде Ева не различала по внешнему виду чужие машины, а эту почему-то сразу приметила и уже на второй день после того, как спасалась в ней от ливня, узнавала издали. И узнаёт теперь всегда, хоть «Москвич» Высоцкого ничем особенно не выделяется. По цвету он такой, каких много всюду, разве что пластинка для номерного знака выкрашена в лимонный цвет.