Леонид Александрович вышел навстречу и, когда Ева села и закрыла за собой переднюю дверцу, вручил ей веточку мяты. Она приняла ее с восторгом:
— Это уже мята такая?
— У матери в огороде, — ответил Высоцкий. — Она у нее чуть ли не из-под снега начинает зеленеть. И растет потом высокая да пахучая. А сегодня смотрю — у меня возле хаты, под окнами, тоже начинает пробиваться мята. Ну, ясное дело, мать посадила.
Ева подносила вотку то к щеке, то к губам почти все время, пока не доехали до городка. Там увидела девушек с нагруженными цементом носилками и, должно быть, застеснялась, опустила руку с мятой.
В лесу Ева снова оживилась, с любопытством смотрела то по одну сторону дороги, то по другую.
— Сколько живу тут, а не была ни разу в парке.
— Пока еще это не парк, — сказал Высоцкий, — так… есть на что посмотреть. Вот только… — Он сбавил скорость. — Прямо не знаю, что делать с такими шоферами. Каждому говорилось, всем указаны места свалки. А есть же такие!..
Ева тоже увидела, что на свежей зелени под пышным кустом молодого ольшаника сгружена куча битого кирпича, кусков, шифера и разного мусора.
— Это мне напоминает некоторых моих абонентов, — сказала она. — Возьмет книжку новую, только что выпущенную, еще клеем пахнет. А принесет — так в руки взять страшно.
Высоцкий немного увеличил скорость, но Ева дотронулась до его руки:
— Езжайте, как ехали, я хочу на все тут посмотреть.
И они поехали тихо. Ева с таким любованием рассматривала стройный молодой сосняк у дороги, прямые пешеходные тропки около сосняка, что Леонид даже насторожился. Похоже было на то, что девушка вдруг откроет дверцу и выскочит из машины, чтоб пробежаться по чудесной тропинке, потрогать свежие, еще мягкие иглы и смолистые, покрытые желтой пыльцой побеги. Действительно, вряд ли можно представить себе что-либо более приятное, как сорвать молодой сосновый побег, растереть его в пальцах и понюхать. Весну ощутишь душой…
— Вы тут когда-то коней пасли, — напомнила девушка. — В войну — партизанили, потом исходили все вокруг, гуляли. Вам тут, наверное, каждый уголок знаком.
— Погулять-то как раз и не пришлось, — откровенно признался Леонид Александрович. — А партизаны были в основном не тут: за рекой у нас большой лес… И там, дальше, на Полесье. Сюда, в эти места, мы временами заходили, когда надо было нападать на вражеские гарнизоны.
— Я немного знаю о вас, — сообщила Ева. — Старик Перепечка рассказывал.
— О чем знаете — хорошо, а чего не знаете — сам расскажу.
— И я вам все расскажу, — пообещала девушка. — Если только захотите слушать, если это вам интересно. Хотя какая у меня еще биография?..
Проехали с километр, и лес кончился. Перед глазами сначала, как в сказке, раскинулся огромный зеленый ковер, а потом вдруг неожиданно для Евы блеснула речка, тихая, спокойная, со свежезелеными и местами совсем покатыми берегами.
— Какая прелесть! — вскрикнула девушка и тут же увидела такое зрелище, которое, может, не стоило и замечать. По самому ровному и чистому плёсу шофер гонял взад-вперед самосвал и таким способом обмывал колеса и дно кузова.
— Ну это уж черт знает что! — возмущенно произнес Леонид Александрович и остановил машину. — Вы тут одну минутку подождите, а я пойду поговорю…
Потом они поехали по самому берегу речки. В одном месте еще не пересохла канава, и пришлось побуксовать. В кабине запахло перегорелым маслом, но Ева не почувствовала от этого ни удушливости, ни шума в голове. Когда вернулись снова в лес, Высоцкий возил ее почти по всем памятным местам. Перед вечером остановились в Белом болоте.
— Это место больше всего напоминает мне о прошлом, — сказал он, вылезая из кабины. Зашел с правой стороны и открыл дверцу Еве. Девушка спустила ноги, слегка оголив круглые коленки, потом ступила на траву и вдруг покачнулась. Леонид испуганно протянул к ней руки: — Что с вами, отекли ноги?
— Нет… — она ухватилась одной рукой за дверцу, а другую протянула Высоцкому. — Никогда такого не было, я же часто ездила в машинах.
— Это, должно быть, от газа, — озабоченно заметил Леонид Александрович. — Буксовали, а мотор уже не новый. Я вам коврик расстелю, полежите на свежем воздухе.
— Нет, давайте лучше посмотрим на ваше Белое болото. Действительно красота какая!..
Легким толчком она закрыла дверцу. Обвела рукой большой луг, окаймленный густым сосняком. Только на самой середине его было немного воды, и там уже показывались зеленые стрелки аира. А все остальное было уже почти сухое. На лугу росла такая густая трава, что через неделю можно было б косить. И скосят, конечно, найдутся такие, что облюбуют это место. А если не скосят, то сколько всякой прелести тут вырастет! Белое болото превратится в огромный букет самых разнообразных цветов. Пчелы со всего свету слетятся сюда.
Несколько шагов Ева прошла, слегка опираясь на локоть Высоцкого, а когда увидела перед собой голубой колокольчик, побежала к нему. Сорвала цветок с длинным стебельком, нашла еще метлячок, приложила их к веточке мяты, и получился букетик. Понюхала и засмеялась.
— Вам немного лучше? — спросил Леонид Александрович.
— Все прошло, — не останавливаясь, ответила девушка, словно имелось в виду что-то совсем незначительное. — Кончилось!
Она шла то немного впереди, то рядом с Высоцким и на каждом шагу находила неожиданные для нее красоты, восторгалась ими как ребенок.
— Я так люблю все это! — призналась она. — Может, потому, что мало знакома с нашей природой. Маленькой жила в Слуцке — моя мама работала тогда зубным врачом. Там только в парк изредка бегала да на кладбище, оно было вблизи нашего дома. Потом отец бросил нас и сошелся с другой женщиной. Мама не могла этого пережить, как-то взяла меня за руку и повела на вокзал. Все вещи были уже там. Ехали мы двое суток, а мать все не говорила, куда и зачем едем. Видно, и сама не знала и не рассчитывала на хорошее, потому что всю дорогу плакала…
Ева остановилась перед раскидистой рябиной, густо усыпанной бело-зеленоватыми пахучими цветами. На ней было столько пчел, что их гудение слышно было за несколько шагов.
— Они не нападут на нас?
— Нет. У них свои заботы… Так куда вы тогда приехали? Рассказывайте!
— В Крым, — охотно продолжала Ева. — В Джанкой. Там у нас дальняя родственница жила. Так что я хотела сказать?.. Ага… Там почти никакой природы не было. Море далеко, а в городе — сушь, трава покажется и сразу же выгорает. Почему-то ни садов, ни насаждений. Был небольшой парк, так деревья тонкие, худосочные. От солнца негде было спрятаться…
…А потом я на Урале жила. Там снова в такое место попала, что не очень налюбуешься…
— Почему на Урал? Простите за любопытство…
— Долго рассказывать, но расскажу, раз спрашиваете. Мы приехали в Джанкой в сороковом году. Приютились у родственницы. Мама устроилась в городскую больницу, а через год встретился ей местный, за него она и вышла. Только вышла, и началась война — моего отчима забрали в армию. Мы остались с его родителями, уже старенькими и больными дедом и бабкой. Эвакуироваться не смогли, пришлось остаться под немцем. Помню, как эсэсовцы несколько раз выбрасывали нас из квартиры, как один налощенный квартирант стрелял в мать над головой, когда однажды она не вовремя прибрала его постель.
После освобождения Крыма пришло от отчима письмо. Он писал из госпиталя, но мы все были рады, что жив, рана хоть и не первая, но не очень тяжелая. Через некоторое время — телеграмма: ему дали недельный отпуск, чтоб навестить семью. Мы все ждали его. Старики не отходили от окон, мать и ночами не спала…
И вот как-то посреди ночи послышался стук в дверь. Я проснулась, когда мать уже вскочила с постели… Вошел человек и потребовал включить свет. Не попросил, а потребовал. Голос был незнакомый. При свете я увидела, что это военный, но не отчим. На погонах четыре звездочки — помню, что я сразу сосчитала их. Мать стоит напротив и дрожащими руками застегивает халатик, а он молчит. Около двери стоит еще один военный, без звездочек, и тоже молчит, ждет команды.
Потом тот, что со звездочками, спрашивает:
«Все тут в наличии? — Вынул какой-то списочек, проверил: я услышала — он назвал и мое имя. — Дается полтора часа! — заявляет сухо и категорически. — В два ноль-ноль придет машина. Поедете!»
«Куда?» — в растерянности спрашивает мать.
«Там скажут!».
И он ушел. Остался один солдат.
«Садитесь, — обратилась к нему мать. — Может, хоть вы скажете, куда и как нам собираться».
Солдат, помню — еще совсем юноша, прошел к лавке, сел и поставил около себя винтовку.
«Собирайтесь как в дальнюю дорогу, — неопределенно сказал он, но в голосе будто слышалось сочувствие. — Берите, что можете, хоть по закону полагается только ручная кладь».
Наверно, около часа прошло, пока все начали суетиться, собирать кое-какие вещи. Дед почему-то взял мешок и вышел из хаты. Ждали, что он принесет оттуда что-то ценное, но видим — несет дрова в мешке. Мать начала укладывать в чемодан совсем не то, что надо.
Солдат сидел, глядел на наши сборы, а потом встал и начал сам распоряжаться, что брать. Расстелил на полу одеяло и сложил туда всю лучшую одежду. Было у нас немного пшеницы — ссыпал ее в мешок. Велел взять с собою как можно больше продуктов. Когда пришла машина, сам погрузил наши узлы в кузов.
Мне часто вспоминается тот солдат…
— Я догадываюсь, — печально проговорил Высоцкий.
— Об этом мало кто знает, — снова заговорила Ева…
Через несколько лет Еве разрешили вернуться в Белоруссию, к ее тете. Но тогда уже не было в живых ни деда, ни бабушки. Мать тоже умерла — от тифа. Отчим погиб на фронте в сорок четвертом, вскоре после того, как их выслали.
Рассказав об этом, Ева незаметно отвернулась и начала внимательно разглядывать что-то на противоположной стороне Белого болота.
Высоцкий взял ее за локти и легонько повернул к себе:
— Разволновались… Откровенно говоря, я думал, что только меня не баловала жизнь… А вы пережили больше…