— Ну и память у вас!.. — удивился Леонид Александрович. — Хоть бы мне частицу такой памяти!
— А я и не знаю, какая у меня память, — ответила Ева. — Ничего специально не запоминаю; что само остается в голове, то и помню.
До самого Минска о болезни не говорили, а уже в городе Высоцкий спросил, не слишком ли она волновалась ночью.
— Долго не могла заснуть, — призналась Ева. — Только перед утром поспала. Но я уже давно плохо сплю ночью.
— Хозяйка знает, куда вы поехали?
— Нет. Что вы…
— А Вилен?
— Я никому ничего не говорила.
— Ну и правильно! — одобрил Высоцкий. — Если там проверят сегодня, без задержки, то к вечеру и домой вернемся.
…В рентгенокабинете диспансера сначала не было электротока, потом врача куда-то позвали, потом оказались еще какие-то неполадки, и вышло так, что Еву осмотрели только к концу дня. Самой не сказали ничего, а Высоцкому сообщили, что окончательный диагноз будет поставлен завтра.
— Вы уже не успеете доехать! — беспокоилась девушка, когда они увиделись в приемной. — Стемнеет в дороге.
— А я и не поеду сегодня, — успокоил ее Высоцкий. — Завтра всё скажут, и поедем вместе.
Ева благодарно посмотрела на него и быстро опустила глаза, веки ее задрожали. Она ничего не сказала о себе, лишь озабоченно спросила:
— А как же у вас на работе?
— Я позвоню, — ответил Высоцкий.
7
В диспансере с утра снова не было тока, потом долго шла производственная летучка, и Высоцкий не мог встретиться с главным врачом. Разрешили зайти только около полудня.
Главврач, маленькая женщина, приказала могучему на вид мужчине принести все, что надо вот по «данному вопросу». Потом она внимательно разглядывала рентгенограмму, читала разные заключения. Могучий мужчина в белом халате стоял около стола.
— Садитесь, — сказала женщина, не глядя на него.
Мужчина сел. Она показала ему одну бумагу и о чем-то спросила по-латыни. Тот утвердительно кивнул головой. Тогда главврач обратилась к Высоцкому:
— Вы кто будете больной — близкий родич или просто знакомый?
— Мы работаем вместе, — сказал Высоцкий.
— Родители у нее есть?
— Нет.
— А кто есть?
— Тетя в соседнем с нами районе. А больше, кажется, никого.
Женщина покачала кудрявой головой в высоком накрахмаленном колпаке, глубоко вздохнула:
— Значит, вы из Калийска? Слышала, слышала про такой город. И что ж у вас там — до сих пор врачей нет?
— Почему? — возразил Высоцкий. — Есть врачи. И больница есть.
— Неужели там рентгеновских установок не было?
— Не могу поручиться, — сказал на это Высоцкий, — так как я недавно приехал туда. Но думаю, что были. — Он внимательно следил за глазами и лицом главврача, стараясь отгадать, что она должна вот-вот сказать. И готовился услышать самое тяжкое.
— Ева Кузьминична Дым, — медленно выговорила главврач, вероятно, чтоб убедиться, что ошибки тут нет. — Она и есть ваша… извините, знакомая?
Высоцкий кивнул головой.
— О ней мы и говорим, — уточнила женщина. — Именно о ней. — Посмотрела на атлета в халате, и даже в этой обстановке нельзя было не заметить, что взгляд ее был излишне ласковым. — Мы обязаны сказать вам… Передайте тете или кому там… Должны вам сказать, что положение у больной очень тяжелое… Болезнь запущена… И теперь…
— Что — теперь? — не скрывая тревоги, спросил Леонид Александрович. — Неужели?.. Не может этого быть!.. Она же…
— К большому сожалению, — подчеркнула главврач. — К большому сожалению!..
Отдав «историю болезни» привлекательному коллеге, видимо ординатору, она еще раза три повторила свое «к большому сожалению».
В душе она, видно, посмеивалась над Высоцким, который, как ей казалось, намеревался увлечь молодую девушку.
— Как же дальше? — спросил Леонид Александрович.
— Дальше? — переспросила женщина. — Дальше увидим, а пока что мы оставим ее, попробуем лечить.
— Тут, на месте?
— Нет, отправим в больницу… Ей нужна операция.
Высоцкий действительно почувствовал что-то похожее на испуг, но вовремя взял себя в руки.
— Далеко это?
— В Заречное.
— Так, может, я сам и отвезу?.. Поговорю с врачами.
— К большому сожалению, там мест еще нет, — сообщила главврач. — Придется ей полежать пару дней у нас.
— Можно мне сейчас повидаться с Евой?
— С больной? — переспросила женщина. — Можно, конечно, только то, о чем мы с вами говорили…
— Я понимаю, — сказал Высоцкий и встал.
Главврач подала знак ординатору, и он тоже встал, четким шагом направился к двери.
Ева, вероятно, все знала. Она вышла в то место узкого коридора, где разрешались встречи, улыбнулась Высоцкому и стыдливо оглядела свой больничный халат. Знала или догадывалась, что Леонид был у главврача, но не спросила ни о чем.
— Задержались вы из-за меня, — с сочувствием произнесла она и отвернула рукав халата, чтоб посмотреть на часики, совсем простенькие, на пластмассовом ремешке. Халат серый, поношенный, раз сто стиранный. Рукава широкие, и Евины руки в них казались тоньше, чем обычно. И сама она будто постарела за ночь, стала ниже ростом. Только улыбка сохранилась прежняя, немного, правда, стеснительная. Не знала девушка, как держаться в халате, надетым почти на голое тело, на нем не было пуговиц, и она то в одном месте придерживала полу халата рукой, то в другом. Никогда до этого ей не приходилось быть в такой одежде.
— Не думайте об этом, — успокаивал ее Леонид Александрович. — Все наверстается. Теперь самое важное — одолеть вашу беду. А вы, похоже, и не спали ночью?
— Мало спала, — неохотно призналась Ева, — незнакомое место, да и соседки разговаривали. А вы? Неужели домой успели съездить?
— Нет, тут ночевал… — вспомнил прошлую ночь и не смог преодолеть ощущения неловкости, покраснел. Ева заметила это, но вида не подала.
— Я приеду к вам туда, — будто не своим голосом продолжал Высоцкий, — буду навещать… — И в этот момент готов был казнить себя за то, что не может высказать всей правды, что, наверное, так и останется между ними что-то недосказанное, скрытое. — Там должны быть лучшие условия, — обнадеживал он себя и Еву. — Можно будет спокойно посидеть и обо всем поговорить…
— Я библиотеку не сдала, — забеспокоилась Ева. — Все так оставила. Если надолго меня задержат, то…
— Долго не будут держать, — сказал Высоцкий. — Проверят тщательно, поддержат лекарствами.
— Там — операция, — вдруг сказала девушка и посмотрела ему в глаза.
«Нет, этому человеку невозможно говорить неправду, — подумал Леонид Александрович. — Ни одной йоты неправды».
— Кто вам сказал об операции?
— Соседка по палате. Она уже не первый раз тут.
— Не слушайте соседок. У каждого свое. Вряд ли что у вас серьезное. И пободрее будьте.
…Прощаясь, Ева снова улыбнулась, хотела быть спокойной, веселой, но в глазах свежими росинками блеснули слезы. Чуть только Высоцкий заметил их, как она быстро опустила веки и, обеими руками придерживая полы халата, пошла в свою палату.
— Никому об этом! — требовательно шепнула она, взявшись за дверную ручку. Подумала немного и добавила: — Ключи от библиотеки у меня на квартире, хозяйка знает — где.
И прижала палец к губам…
Что это значило?.. Высоцкий ехал и вспоминал неповторимый в своем очаровании Евин жест. Видимо, напомнила, чтоб молчал, не говорил никому о ее заболевании. А разве он сам этого не знает?..
Вспомнилось и многое из того, что представлялось прежде в ином свете.
Дрожали пальцы, когда она записывала в абонемент книги… Думалось: замерзла девушка, и всё.
Появилась неожиданная слабость после поездки в машине по лесным дорогам… Думалось — это от запаха бензина, от тряски по ухабам.
Не хотелось есть целыми днями… Что в этом особенного? Все мы частенько питаемся на ходу, а временами и вовсе забываем про обед?..
А оно вон как все повернулось… Одолевала обида, когда вспоминались люди, от кого многое тут зависело. Давно могли дать лучшее помещение под библиотеку. Не дали. Давно могли осмотреть девушку и лечить. Не осмотрели и не лечили.
Скажем прямо: не очень-то кого интересовало здоровье и личная жизнь библиотекарши, о которой только и знали:
«Ага, это та самая?..»
«Какая?..»
«Ну, что пишет про всех да рисует карикатуры».
«И частушки сочиняет».
Никогда Ева не критиковала невиноватого. Но она «не очень разбиралась в кадрах», как сказал однажды председатель стройкома Запрягаев. Если человек «просился» в фельетон или «удостаивался» эпиграммы, то какую бы должность он ни занимал, все равно попадал в газету.
Как бы держался и чувствовал себя в таком положении, скажем, хотя бы тот же Адам Адамович Запрягаев? В библиотеку он иной раз заходил, хотя книжек не брал. Видел, что там не только тесно, но и сыро даже летом. Зимой такой холод, что ноги и в валенках мерзнут. Была там когда-та печка, строители грелись в первую зиму, а теперь труба развалилась, дымит — ее и топить не хочется.
Сам Адам Адамович не мог выделить помещение, он должен был бы просить тех, от кого это зависело, просить и требовать. И вот зашел бы он, например, к Истужкину, бывшему тогда главным инженером и часто замещавшему директора треста.
— А-а!.. Профсоюзный босс! — воскликнул бы тот. — В чем дело?
— Да вот… Насчет помещения под библиотеку.
— А это видел? — спросил бы Истужкин. — Погляди, — и показал бы список различных учреждений, которым также нужны помещения.
А Запрягаев вынул бы из верхнего кармана свой список. Покачали бы друг перед другом головами, повздыхали… И потом Истужкин наверняка заинтересовался бы:
— А кто это там у тебя заведует книжечками?
— Ты разве не знаешь?
— Ах, это та самая, которая…
— Та самая.
— Ну знаешь, и откопал же ты кладик!
— Прислали, не сам нашел.
— Она, значит, тебя в газетку разрисует на потеху обывателям, а ты ей — квартирку и комфортик на блюдечке… А посмотри да приглядись как следует: может, она еще и не на своем месте сидит? Мало ли что прислали! Кого только ни посылают на новостройки!