На другой день во второй половине дня Ева зашла в приемную Жемчужного. Мая улыбнулась ей так весело и ободряюще, что у девушки душа запела. После такой улыбки можно было ждать и слов радостных, веселых…
Они и были, эти слова, только не для Евы. Мая сообщила, что в магазин привезли нейлоновые кофточки, и одна из них уже тут, в ее столике.
— Посмотри, что за чудо!
Ева нехотя осмотрела кофточку, похвалила, а потом, как бы между прочим, спросила про Жемчужного.
— Был тут, — равнодушно сказала Мая. — Минуты две, как ушел.
— Ничего не передавал?
— Кому?
Ева показала на себя.
— Нет, ничего.
Еще через день Ева снова зашла в приемную, но уже в конце дня.
— Ничего не передавал?
— Нет, ничего.
А в последующие дни Мая уже ничего и не говорила, увидев Еву, а только грустно покачивала головой.
11
Викентий Львович Понурин шел из Голубовки обочиной дороги и старательно прятал лицо в воротник пальто. Холодный сырой ветер дул ему навстречу, сильно упирался в мощную фигуру и едва не сбивал с ног. По мокрому асфальту часто сновали машины, из-за них и двух шагов нельзя было сделать по шоссе, чтобы не поскользнуться. В такую погоду трудно сдержать зависть к тем, кто ехал в машине, особенно в легковой. А в городе уже немало таких машин. Кроме разных служебных, у многих шахтеров, геологов, строителей есть «Москвичи». Проехал служебный персонал калийного комбината, и тоже некоторые на собственных машинах.
«Только врачу тут всегда приходится ходить пешком, — уныло подумал Викентий Львович. — И во всякое время суток, во всякую погоду. Сколько врачу надо поработать, сколько совместительств иметь, чтоб купить хоть какую-нибудь машину?..»
Неподалеку от больницы ему встретился Высоцкий. У того тоже был поднят воротник пальто, но ветер ему дул в спину. Они поздоровались, и Понурин остановился.
— Вы очень заняты? — спросил он Высоцкого, дружелюбно ухватившись за пуговицу его пальто.
— Нет, а что? — Леонид Александрович насторожился.
— Зайдемте на минуту ко мне — дело есть.
В больничном кабинете они сняли свои мокрые шляпы и пальто, посмотрели друг на друга так, будто впервые знакомились. Потом Понурин звучно потер свои руки и пригласил Высоцкого сесть возле белого стола.
— Я думал было зайти к Жемчужному, — грузно усевшись напротив, начал он. — Но вот встретил вас… Когда-то вы пробирали меня за слабую профилактику и, скажем конкретно, за Еву Дым, заведующую библиотекой. Правильно пробирали, но не всегда главная беда в медицинской профилактике… Не всегда!..
— О чем вы?.. О ком?.. — встревожился Леонид Александрович. — Пожалуйста, говорите скорее!
— Я и говорю о Еве Дым, заведующей библиотекой! Вернее — бывшей заведующей. Вы действительно ничего не знаете?
— Я только этой ночью приехал!.. Ничего!.. А что, она вернулась?
— Давно вернулась… Да вот лежит снова… Я только что от нее.
— Где лежит? Дома? — Высоцкий встал.
— Подождите немного, расскажу по порядку. Лежит не потому, что приехала больная… Была она в норме: я смотрел, интересовался. А слегла оттого, что вот уже скоро месяц, как без работы. Ходила, искала, просила, а потом пошла в бригаду Брановца подсобницей. Дни были холодные, сырые, одежды теплой не было, а организм еще…
— Так у нее же есть должность!.. — взволнованно сказал Высоцкий. — В библиотеке.
— Туда уже посадили… многодетную, да еще декретницу.
— Что же теперь?.. — растерянно спросил Леонид Александрович. — Как вы считаете?.. Серьезное что у нее? Может, в больницу надо?
— Нет. Пока подождем, посмотрим, — не слишком уверенно проговорил Понурин. — Думаю, что это гриппозное, простудное заболевание. У нее вообще организм, я не сказал бы…
— Это понятно… — согласился Высоцкий.
В памяти промелькнула биография девушки, рассказанная ею в Белом болоте, но тут Высоцкий ничего не сказал об этом. Поблагодарил врача и вышел.
В Евину боковушку тихо вошла хозяйка и еще тише сказала:
— К тебе пришли.
— Из больницы? — без особого удивления переспросила девушка и натянула на себя одеяло.
— Должно быть, не из больницы, — прошептала хозяйка и вышла.
Леонид Александрович слегка отвернул домотканую ширму:
— Можно к вам?
Он спросил чуть слышно, но девушка вздрогнула, испуганно повернула голову и посмотрела на ширму удивленными глазами. Она узнала голос Высоцкого, но не поверила сама себе: уже сколько раз слышался ей этот голос за долгие месяцы лечения!
— Заходите, пожалуйста!.. — Ева приподнялась на локоть, дружески протянула руку. — Я не заразная, не бойтесь! — И болезненно, но радостно улыбнулась.
— Ну что вы говорите? — искренне упрекнул ее Леонид Александрович. — Я никогда так не думал и не могу подумать.
— Я знаю, — согласилась Ева. — Это я просто так… Растерялась немножко… Садитесь!.. Подвиньте сюда поближе табуретку. Давно приехали?
— Сегодня ночью.
— Спасибо, что пришли. Кто вам сказал, что я вот снова?.. Брановец?
— Нет. Понурин. Встретил его только что.
— Наговорил он, наверно, вам?
— Как раз — нет. Ничего такого… Простуда. Надо же было так! А?.. Подсобницей в такое время… Да с вашим здоровьем!
— Значит, рассказал все?
— Не все, конечно, но о главном я уже знаю, что тут натворили. Вы у Жемчужного были?
Ева печально кивнула головой, промолчала, а потом, как будто бы и не к месту, начала хвалить свою теперешнюю работу:
— Жалко, что здоровье плохое, а то б навсегда осталась в бригаде. Кому они нужны теперь, такие специалисты, как я? Надо ходить, клянчить, проситься на работу! Душу надорвешь, пока устроишься. А девчата в бригаде работают и учатся заочно. Получат дипломы — и гарантия на всю жизнь. Они не будут отираться по разным приемным.
Высоцкий понимал, что не каждому своему слову Ева верит, но ей уже надоело обвинять только тех, кто ее удивил и обидел равнодушием, а может, и сознательным невниманием. И чем жаловаться на кого-то за личную обиду, так не лучше ли поискать вину в самой себе, в своей профессии?
Об отношении секретаря парткома к ней уже немало думалось, гадалось, и теперь он не знал, что сказать. Возможно, тут недоразумение какое-нибудь, неожиданный, непредвиденный случай.
— Я сам поговорю с Жемчужным, — заверил ее Леонид Александрович. — Он мне все расскажет.
— Стоит ли все начинать сначала, — высказала сомнение Ева. — Не по душе мне докучать людям. Если б была я по-настоящему нужна, сами б нашли.
— Людям вы нужны, — возразил Высоцкий. — Людям! А Запрягаев и некоторые ему подобные — еще не все люди. Тут налицо бездушие и косность в самом отвратительном виде!..
— Может, и так. — Ева робко подняла глаза, улыбнулась, будто стыдясь своих слов, и шепотом попросила: — Не будем больше об этом. Расскажите лучше о себе. Я так ждала вас!..
— Если б я знал, что вы уже дома, — проговорил Высоцкий, — все сделал бы, чтоб приехать раньше, хотя работы, разъездов и споров было очень много: утрясали документацию обогатительной фабрики.
— Я несколько раз подходила к вашему дому, — призналась Ева, и внезапный невеселый румянец залил ее лицо. — Мята под окнами… еще зеленая тогда была…
— И теперь зеленая…
Высоцкий взял в свои ладони ее хрупкую, похолодевшую руку, прижал ее, будто согревая, и попросил:
— Скажите мне правду, Ева. Всю правду! Как себя чувствуете?.. Никакой доктор порой того не знает, что носит человек в себе, в своей душе.
— Скоро поправлюсь! — уверенно сказала девушка. — Не волнуйтесь за меня. Я ни разу не теряла надежды.
— Наверно, трудно было вам после возвращения?
— Теперь все позади, кажется, что ничего особенного и не было. А тогда?.. Ночами особенно мучилась — сон не брал. Даже поговорить по душам не с кем было…
Девушка посмотрела на небольшой застекленный портрет над кроватью, и Высоцкий тоже посмотрел туда. Со стены внимательно и непрерывно следила за ними молодая миловидная женщина, немного похожая на Еву.
— Это ваша сестра? — спросил Леонид Александрович.
— Нет, это мама.
Высоцкий внимательнее посмотрел на портрет и почувствовал неловкость оттого, что задал такой неуместный вопрос, будто он не знал, что у Евы нет сестры.
— Мама и теперь помогает мне, — задумчиво сказала девушка. — Как это ни странно, а помогает. Каждый раз, когда мне становится очень тяжело, я думаю о ней, вижу даже во сне. Такие ли беды она переживала?! И все молча, и никогда никому не жаловалась. А я вот жалуюсь вам… — Ева на мгновенье прижалась к его рукам, а потом высвободила свою руку из его ладони. — Больше не буду жаловаться.
— Какие же это жалобы? — возразил Высоцкий. — Тут кричать надо, протестовать, может, даже написать в газету. С вами так обошлись, что если б не вы это рассказали, то не поверил бы ни за что.
— Я и написала б, — тихо сказала девушка. — Уже даже начала письмо в «Правду». Но мне не хотелось, чтоб все знали о моей болезни. И так у меня столько переживаний из-за этого.
— А что?.. — шепнул Леонид Александрович и подозрительно посмотрел на ширмочку. — Может, и тут?..
— Нет, тут ничего…
Ева вспомнила о встрече с Виленом и замолчала. Сказать о том, что было, не решилась, а сваливать на кого-то другого и вовсе не могла.
Молчание доставляло радость, оно не томило, могло продолжаться очень долго и не вызывать обиды или неловкости. Леонид наклонился ближе к ее лицу и встретил глаза, ласковые и бесконечно преданные.
— Я рада, что вы пришли, — прошептала девушка и легонько дотронулась до его рукава. — Теперь я не буду чувствовать себя одинокой.
— Пока вы молчали, я все время думал, — также шепотом заговорил Высоцкий. — Может, это вас и удивит, но хочу сказать вам от всей души, от всего сердца… Переезжайте ко мне… Ну… если не ко мне, то к нам, к моей матери, которая заменит вам родную мать. Она у меня хорошая, ласковая… Ухаживать будет, вы почувствуете себя как в своей семье.