У Ксанки было несколько лет свободы: без лишних мыслей, без страхов, без тоски по дому. Несколько лет счастливой жизни в облике деревенской девчонки Исты. Случались, конечно, и неприятности, как же без них. Бабка ругалась за неправильно сготовленное зелье, куры удирали со двора через неплотно закрытую калитку, солнцем пересушивало драгоценные целебные травы… Всякое, в общем, бывало. И люди смотрели косо, сторонились ведьму. Сторонились — но не трогали. Пока ещё не трогали. Жители Серого Лога были довольно терпеливыми. В отличие от тех, первых…
Первым оказалось достаточно одного — единственного проявления магии, чтоб принять решение. А Ксанке тогда не хватило буквально пары секунд, чтоб навсегда исчезнуть из этого мира.
Первые… Первые люди, встреченные девушкой в этом мире. Сначала она называла их так, потому что верила — будут другие, вторые или третьи, культурные и образованные, которые помогут юной магичке вернуться домой. Но надежда с каждым днём таяла, а название оставалось.
Хотя, если смотреть на вещи объективно, с высоты полученного за последние годы опыта — не так плохо всё и складывалось. Могло быть намного хуже.
Началось, конечно, страшновато: с кладбища.
Нет, не с того кладбища, на котором их с Марго запихали в пентаграмму и чуть не сожгли. Тогда и страха‑то толком не было, только чувство бредовости происходящего. Как будто это шутка, дурацкий розыгрыш однокурсников, друзей, или даже Витька, решившего отвадить сохнущую по нему девчонку.
Слишком быстро всё случилось, слишком спонтанно.
Нестабильная пентаграмма, перемещение… и, словно в продолжение глупой шутки, ещё одно кладбище, уже местное. Рыхлая земля, кресты, надгробные камни — и рыдающая на свежей могиле женщина.
Увидев Ксанку, женщина не испугалась, даже не отшатнулась. Наоборот, вскочила со своего места, забыв отряхнуть испачканные землёй колени, схватила девушку за руку и потащила за собой, быстро тараторя на незнакомом языке.
Ксанка не сопротивлялась, она и сообразить‑то толком ничего не успела. Активированная с помощью её крови пентаграмма выпила из девушки все силы, так что после перемещения она даже идти нормально не могла, постоянно запиналась. А мыслительный процесс казался чем‑то безумно сложным, временно недоступным. Да и не слишком нужным. Всё происходящее воспринималось отстранённо, как во сне. Наверное, это и был сон.
Кладбище располагалось на окраине посёлка. Именно там, в посёлке, жила подобравшая Ксанку женщина. Была она женой местного старосты, поэтому дом, куда привели девушку, был самый большой во всей деревне. Впрочем, Ксанка тогда этого не знала, поэтому жилище показалось ей маленьким, тёмным и душным. Ещё душнее стало, когда встречать гостью высыпали все домочадцы, а было их немало: сам староста, его брат, жена брата, четверо их детей, двое маленьких внуков неопределённого пола, собака, кошка и ящик с цыплятами. Цыплята пищали, малыши галдели, взрослые размахивали руками и перебивали друг друга, собака путалась под ногами, кошка под шумок подбиралась к ящику, чтобы выхватить оттуда особо привлекательного птенца. А посреди этой какофонии стояла Ксанка, и мысль у неё была только одна — как бы в обморок не упасть.
Обошлось.
Женщина наконец‑то договорилась о чём‑то с родственниками, разогнала всех спать, а Ксанку увела в другую комнату, усадила на лавку, сунула в руки кружку с парным молоком, присела рядом и принялась деревянным гребнем вычёсывать ксанкины волосы, что‑то негромко при этом напевая. Иногда она прерывала пение, чтоб задать очередной вопрос, но девушка не реагировала. Ведь во сне не обязательно отвечать, особенно если спрашивают на незнакомом языке.
На улице грохотал гром, дождь барабанил по крыше, гребень легко скользил по волосам, молоко в кружке остывало, и очень хотелось спать.
В доме доброй женщины Ксанка пробыла около недели.
Этого времени хватило для того, чтоб понять — женщина была не только добрая, но и сумасшедшая. Не буйная, не психопатка, просто слегка не в своём уме. И стала она такой не слишком давно.
До этого они прожили с мужем лет двадцать, причём душа в душу. Разве что детей завести никак не получалось. Все уже считали, что и не получится, но тут Лия (так её звали) наконец‑то забеременела и благополучно родила девочку. Пополнение в доме старосты праздновали всем селом, родители в малютке души не чаяли, но счастье было недолгим. Через год девочка умерла.
При средневековом уровне медицины такое случалось чаще, чем хотелось бы, так что никто особо не удивился. Староста погоревал немного, а потом смирился и отвлёкся домашними хлопотами. А у Лии отвлечься не получалось. Каждый день ходила она на кладбище, на могилу дочери, и просила там всех богов, и старых и новых, чтоб вернули её ребёнка.
Боги, понятное дело, на зов не отвечали. Год не отвечали, другой…
Но однажды прямо перед глазами молящейся женщины возникла Ксанка. В не слишком здоровом мозгу Лии что‑то щёлкнуло, и она сочла незнакомую девушку своей воскресшей дочерью. И разница в возрасте её нисколько не смущала.
Остальные члены семьи на 'дар свыше' смотрели настороженно, но особо не вмешивались. В волшебное появление они не верили, с тихим сумасшествием своей родственницы давно смирились, а подобранная на кладбище девица была, похоже, тоже немного не в себе, да ещё и предонского языка не понимала. Но вела себя смирно, улыбалась, смотрела грустно и растерянно. Не выгонять же приблуду. Дом большой, места хватает, год был урожайный — авось не объест. А там, глядишь, и сама куда‑нибудь уйдёт.
Но уйти у Ксанки не получилось.
Однажды ночью она почувствовала, как тянется к ней тонкая ниточка из родного мира. Выбежала на крыльцо, на воздух — почему‑то ей казалось, что без крыши над головой будет проще, хотя что значит для мощного межмирового поиска какая‑то крыша.
И вот она уже ухватилась за эту ниточку и даже начала перемещаться в пространстве, ничего не замечая вокруг себя… Но тут Лия проснулась, выскочила из дома и увидела, как её драгоценная 'доченька' растворяется в ночном воздухе.
Второй раз терять ребёнка женщина не собиралась. Её дочь должна была остаться дома, любой ценой. Наверное, можно было попытаться ухватить исчезающую девушку за руку или за край длинной ночнушки, но Лия почему‑то твёрдо знала — это не поможет. Поэтому она схватила лежащее на крыльце полешко — и двинула Ксанку по затылку.
Нить, натянутая от сознания к сознанию, тут же оборвалась. Девушка кубарем скатилась с крыльца. Правда, она почти сразу пришла в себя, причём окончательно. Словно очнулась от дурацкого сна. Или поняла, наконец, что это не сон. Это реальность, и в ней надо вертеться и выживать, а не сидеть смирно на лавке, дожидаясь, пока тебе подадут кружку с парным молоком.
Но, как для любой магички, 'жить' для Ксанки означало в первую очередь 'колдовать'. Обнаружив, что на неё несётся Лия, всё ещё не выпустившая из рук полено, девушка просто взмахнула рукой, и женщину порывом магического ветра впечатало в стену дома. Не сильно, даже бережно. Но для любопытных соседей, подглядывающих в окна, этого хватило.
Спустя всего несколько минут на Ксанку уже набросился разбуженный односельчанами люд. Бежать было некуда, сопротивляться — бесполезно. Их было много, слишком много, и наступали они с разных сторон. А в первых рядах ощерившихся вилами и косами деревенщин шли староста и жена его, Лия, готовые испепелить 'доченьку', оказавшуюся не божьим подарком, а дьявольским отродьем.
Но прежде, чем жечь проклятую ведьму, следовало сперва проучить её. Связать покрепче, заткнуть рот, да избить, чем придётся: дубьём или ногами.
Первые удары были резкими и болезненными, но очень скоро чувствительность странным образом притупилась. Теперь болело всё тело, но кричать уже не хотелось. Или просто сил не осталось.
С каждым ударом Ксанка удивлялась, почему она до сих пор в сознании, но очень быстро списала происходящее на шутку мироздания. Был в этом какой‑то особый извращённый юмор: неделю провести в тепле и сытости, но на грани безумия, а потом наконец‑то прийти в себя и не суметь отключиться, когда тебя методично бьют. И, главное, за что? За один случайно вырвавшийся порыв ветра?
Это было до слёз обидно.
Но ещё обиднее было то, что заправляла толпой экзекуторов та, которая до этого расчёсывала тебе волосы и увивала косу атласными лентами. И её удары были больнее всего.
Ксанка не сразу поняла, что удары стихли, а толпа расступилась. Сквозь толпу деревенщин пробился всадник. Был он явно не из местных: статный, красивый мужчина в дорогом камзоле из зелёного бархата. Девушка сама не знала, как ухитрилась так внимательно рассмотреть его и запомнить. Но успела. И даже подумала отрешённо, что если бы он сейчас её спас, то она бы в него, пожалуй, влюбилась.
Мужчина резко спросил, что здесь происходит.
Спросил, разумеется, на местном языке, но угадать смысл было несложно.
'Ведьму поймали', — ответили местные. Это слово Ксанка уже успела освоить. Ведьма. Сорсьер.
Мужчина даже спешиваться не стал. Присмотрелся повнимательнее к лицу Ксанки, убеждаясь, что девушка ему не знакома, а потом бросил в толпу что‑то типа: 'Хорошо, продолжайте', — и уехал по своим делам.
Обида захлестнула Ксанку с новой силой.
Ведь местные слушались этого человека, кланялись ему. И если бы он велел прекратить — прекратили бы в тот же миг.
Он мог спасти её — этот статный, красивый всадник. Мог, но не спас, потому что ему не было никакого дела до проклятой ведьмы. И Ксанка ненавидела его, проклинала его, желала, чтоб он испытал то же самое, что и она, только стократ сильнее. И чтоб она могла прекратить его муки — но не стала бы, прошла мимо.
Правда, для исполнения проклятия ей надо было пережить эту ночь. А для этого требовалось чудо.
И чудо произошло.
Не успели местные разразиться новой партией ударов, как в небе загрохотало, чёрные грозовые тучи закрыли луну и звёзды. Сумасшедший порыв ветра сшиб с ног людей, вырвал с корнем несколько молодых деревьев. С крыш полетела черепица. Со стороны леса раздался дикий волчий вой.