— Маргинальные земли, — пояснил Аркадий.
Почти все лучшие арендаторские участки были скуплены иностранцами — Вестиз, Банкер-Хант и тому подобные. Неудивительно, что жители Северной Территории чувствовали себя обведенными вокруг пальца!
— Страна против них, — продолжал Аркадий: — Политики против них. Многонациональные компании против них. Аборигены и те против них. Пожалуй, только для аборигенов эта земля и хороша?
Он рассказал, как однажды, когда они следовали вдоль песенной тропы неподалеку от Маунт-Уэджа, хозяин выехал им навстречу и, потрясая дробовиком, проорал: «Убери их с моей земли! Убери этих черномазых с моей земли!» Тогда Аркадий, который уже написал пять писем этому человеку, не получив ни одного ответа, изложил ему постановления Закона о земельном праве, согласно которому «традиционным землевладельцам» позволялось посещать свои исконные священные места.
Скотовода это взбесило.
— На моей земле нет никаких священных мест!
— Еще как есть, — возразил один из присутствовавших при этом аборигенов.
— Нет их здесь!
— Да ты сейчас прямо на нем стоишь, приятель.
Дорога делала поворот, огибая русло реки, и на ее дальнем берегу, ближе к востоку, Аркадий показал мне причудливую цепочку светло-коричневых холмов. Они казались картонными декорациями, сооруженными над плоской равниной.
— Видишь вон тот маленький холм? — спросил он.
— Да.
Там виднелся конический холм поменьше, соединенный с остальными низким скальным уступом.
— Там, — сказал он, — железнодорожники хотели прорыть тоннель. Он позволил бы сократить путь по крайней мере на 3 км.
Эти холмы лежали у северного края земли аранда; однако, когда Аркадий разослал сообщения по привычным каналам связи, никто так не заявил о своих правах на этот участок. Он уже был готов заключить, что «владельцев» нет, и тут вдруг к нему в контору заявляется большая толпа аранда… и сообщает, что владельцы — они. Он отвез пятерых из тех людей к холмам, и там они встали с безучастным и жалким видом, выпучив глаза от страха. Он снова и снова спрашивал их: «Что здесь за песни?», или: «Какое здесь проходило Сновидение?» Но они только плотнее сжимали губы и ни слова не говорили.
— Я никак не мог понять, что с ними, — рассказывал Аркадий. — Тогда я объяснил им про тоннель, и это вызвало настоящий переполох. Они все наперебой залопотали: «Черный умрет! Белый умрет! Все люди умрут! Конец Австралии! Конец света! Гибель!»
— Да, ясно было, что тут кроется что-то серьезное, — продолжал Аркадий. — Тогда я обратился к старейшине, который трясся с головы до ног: «Ну что же у вас тут такое?» И он приставил ковшиком руку к моему уху и прошептал: «СИЛА ЛИЧИНОК!»
Песня, которая проходила вдоль линии этих холмов, рассказывала о Предке из Времени Сновидений, которому не удалось совершить правильный обряд, который поддерживал бы цикл размножения мух в буше. Полчища личинок наводнили равнину Бёрт-Плейн, лишив ее растительности — и она остается голой по сей день. Предок согнал личинок в одно место и снова затолкал их обратно, придавив горным уступом, и с тех пор они продолжили плодиться и плодиться там, под землей. Старик сказал, что, если прорезать в том месте склон, то произойдет гигантский взрыв. Целое облако мух взовьется вверх, накроет всю землю и убьет всех людей и животных ядом.
— Бомба? — догадался я.
— Бомба, — угрюмо кивнул Аркадий. Кое-кто из моих друзей очень многое узнал о Бомбе. После того, как ее взорвали.
Перед испытанием британской водородной бомбы в Маралинге [6] армия выставила остерегающие знаки с надписью на английском языке: «Прохода нет!», предназначавшиеся для аборигенов. Не все увидели эти знаки, не все умели читать по-английски.
— Они прошли через него, — сказал Аркадий.
— Через Облако?
— Да, через Облако.
— Сколько же людей погибло?
— Никто не знает, — ответил он. — Все это замяли. Попробуй расспросить Джима Хэнлона.
16
Спустя примерно час мы проехали мимо глен-армондского паба, свернули влево с асфальтированного шоссе, затряслись по грунтовой дороге, а через некоторое время остановились около бывшей скотобазы.
Поблизости, за тамарисками, служившими чем-то вроде заграждения, стояло старое некрашеное жестяное бунгало: серые стены кое-где рыжели ржавчиной, из середины торчала кирпичная труба. Это и был дом Хэнлона.
Во дворе перед входом была выставлена куча пустых бочек для нефтепродуктов и еще куча армейского хлама. Дальше, под скрипучим ветряным насосом, стоял издохший «шевроле», сквозь который росла серебряная трава. К входной двери был приклеен выцветший плакат с призывом: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»
Дверь со скрипом приоткрылась сантиметров на пятнадцать. За ней стоял Хэнлон.
— В чем дело, а? — трескучим голосом проговорил он. — Никогда голого мужика не видели, что ли? Ну, входите, парни!
Для человека, которому перевалило за семьдесят, Хэнлон выглядел очень даже неплохо. Он был костляв, с подтянутыми мышцами. Короткая плоская голова росла на журавлиной шее. Он то и дело поглаживал свои седые волосы, остриженные ежиком. У него был перебитый нос, очки в стальной оправе и громкий гнусавый голос.
Мы сели, он остался стоять. Он серьезным взглядом уставился на свои гениталии, почесал в паху и похвастался нам, что недавно переспал с аптекаршей в Теннант-Крике.
— Неплохо для семидесяти трех лет! — он снова оглядел себя. — Причиндалы в рабочем состоянии! Полон рот зубов! Что еще нужно старику?
— Ничего, — сказал Аркадий.
— Верно, самодовольно ухмыльнулся Хэнлон.
Он обмотал себе пузо полотенцем и достал три бутылки пива. Я заметил, что правая рука у него сухая.
Внутри домика было жарко, как в печке. Зной беспрепятственно проникал через крышу, и скоро рубашки на нас взмокли от пота. Наружная комната представляла собой Г-образный коридор, в конце которого стояла старая эмалированная ванна. Была еще кухня и стол со стульями.
Он показал нам газетные вырезки, пришпиленные к стенам: забастовка в Калгурли, череп Ленина, усы дядюшки Джо, красотки из «Плейбоя». Он поселился здесь тридцать лет назад с женщиной, которая потом ушла от него. Он продал свою землю и жил теперь на пособие.
Стол был застелен красной клеенкой. Полосатая кошка облизывала тарелку.
— Брысь, дрянь такая! — Хэнлон занес кулак, и кошки след простыл. — Какими судьбами, ребята?
— Едем в земли кайтиш, — ответил Аркадий. — С людьми Алана Накумурры.
— Землемерный отчет, да?
— Да.
— Священные места, да?
— Да.
— Священная чушь собачья! Организация — вот что нужно этим ребятам!
Он подбросил вверх пробки от пивных бутылок, потом высморкался в руку и тщательно размазал сопли по низу своего стула. Заметил, что я смотрю на него. Тоже стал смотреть на меня.
Он ударился в воспоминания о Калгурли, о том, как он был официальным членом партии перед Второй мировой войной.
— У него спроси! — он ткнул в Аркадия. — Спроси у этого парня, и он тебе расскажет мою биографию!
Он прошлепал в дальнюю комнату, где стояла кровать, и, порывшись среди старых газет, откопал книгу в тускло-красном клеенчатом переплете. Он снова сел рядом с нами, поправил очки и прислонился спиной к спинке стула.
— А теперь, — возгласил он, делая вид, что раскрывает книгу наобум, — теперь почитаем Евангелие от Отца Нашего Маркса. Уж простите старику богохульства! На сегодня, что за день сегодня, черт побери? Четверг… Так я и думал! Число не имеет значения… Страница 256… Ну, и что же тут написано?
В чем же тогда состоит отчуждение труда? Во-первых, в том, что труд является внешним по отношению к работник, т. е. не принадлежит его жизни: своим трудом он не утверждает, а отрицает самого себя; чувствует себя не довольным, а несчастным; не развивает свои физические и умственные способности, а, напротив, разрушает свое тело и губит свой ум…
— Нет ничего лучше, чем несколько строчек из Маркса перед едой! — улыбнулся Хэнлон. — Подстегивает интеллект и улучшает пищеварение! Вы ели, ребята?
— Ели, — ответил Аркадий.
— Ну, тогда еще раз поедите вместе со мной.
— Нет, Джим, правда. Мы не можем.
— Еще как можете.
— Мы опоздаем.
— Опоздаете? А что такое «поздно» и что такое «рано»? Важный философский вопрос!
— Мы опоздаем на встречу с девушкой по имени Мэриан.
— Вот это уже не философский вопрос! — сказал он. А кто, черт возьми, эта Мэриан?
— Моя давняя приятельница, — ответил Аркадий. — Работает в Земельном совете. Она поехала за женщинами кайтиш. Мы договорились встретиться в Миддл-Боре.
— Мэриан! Девица Мэриан! — Хэнлон зачмокал губами.
Спускается в Миддл-Бор со свитой прекрасных дам. Знаешь что — они могут и подождать. Ступай-ка, неси мясо, парнишка!
— Только если быстро, Джим, — смягчился Аркадий. — У нас есть час, но не больше.
— Дай мне… дай мне… лишь час… лишь час… с тобою…
У Хэнлона сохранились остатки приличного баритона. Он взглянул на меня.
— Да не смотри на меня так! — огрызнулся Хэнлон. — Я в на стоящих хорах пел.
Аркадий пошел вынимать мясо из машины.
— Значит, ты писатель, да? — спросил меня Хэнлон.
— В некотором роде.
— Ты хоть один день в своей жизни честно вкалывал, а? — Его голубые глаза слезились. Глазные яблоки были опутаны сплошной красной сеткой.
— Стараюсь, — ответил я.
Он выбросил вперед свою сухую руку. Она казалась багровой и восковой одновременно. Мизинец отсутствовал. Он поднес эту руку к моему лицу, будто клешню.
— Знаешь, что это такое? — спросил он.
— Рука.
— Рука труженика!
— Мне приходилось работать в поле, — сказал я. — И рубить лес.
— Лес? Где же это?
— В Шотландии.
— Какой лес?
— Ель… Лиственницу…
— Очень убедительно! А какой пилой?
— Электрической.