— Не откажусь.
Он передал бутылку. Мы сделали по паре глотков и вернули ему бутылку.
— Я слышал, ты едешь с Титусом встречаться?
— Да.
— Удачи тебе.
— Он на месте, я надеюсь?
— На месте, на месте, не волнуйся.
Коротышка Джонс был седоватым зеленоглазым человеком с чудовищными бицепсами и «легкой чернинкой». На нем была рубашка из красной шотландки. Левая половина его лица представляла собой сплошной желтый рубец. На трейлере он вез караван, который отправляли для модернизации в Алис. Он вышел, чтобы проверить прочность веревок. Ноги у него были необыкновенно короткими — ему пришлось повиснуть на одной руке, спускаясь из кабины, прежде чем мягко приземлиться.
— Удачной вам высадки, — помахал он нам. — Худшее вы уже проехали.
Мы двинулись дальше по какому-то безбрежному озеру.
— А что у него с лицом? — спросил я.
— Его укусил коричневый король, — ответил Аркадий. — Года четыре назад. Он спустился поменять колесо, а вокруг шпинделя свернулась эта гадина. Он выжил, но вокруг раны начался рак.
— О Боже! — сказал я.
— Коротышка просто так не сдается!
Через пару часов мы увидели стадо верблюдов, которые мокли под ливнем, а потом сквозь туман мы начали различать круглую выпуклость горы Каллен, возвышавшуюся над равниной. Когда мы подъехали ближе, гора из серой сделалась багряной: такой оттенок принял промокший красный песчаник. Через милю-другую показался эскарп из вертикально торчащих многогранных утесов, которые с одного конца поднимались в виде пика, а потом, к северу, постепенно сходили на нет.
— Это, — сказал мне Аркадий, — гора Либлер.
В седловине между этими двумя горами и находилось поселение Каллен.
Мы проехали вдоль полевого аэродрома, мимо караванов белых советников, и подъехали к зданию из оцинкованного листа. Рядом стоял бензонасос. Солнце уже вышло из-за туч, сделалось жарко и липко. Свора псов грызлась из-за груды отбросов. Кругом не было видно ни души.
Среди буша было разбросано несколько лачуг, но большинство пинтупи предпочитало жить в ветроломах колючек. Кое-где сушилось белье.
— И кто бы мог подумать, — сказал Аркадий, — что это — процветающая община с населением в четыреста душ?
— Что-то не похоже, — сказал я.
Магазин был заперт.
— Лучше пойдем разыщем Рольфа.
— А кто этот Рольф?
— Рольф Нихарт, — сказал он. — Сам увидишь.
Он направил «лендкрузер» к каравану, стоявшему за деревьями. В сарае поблизости урчал генератор. Аркадий обошел лужи и постучал в дверь.
— Рольф! — позвал он.
— Кто там? — отозвался какой-то сонный голос.
— Арк!
— А! Великий Благодетель собственной персоной!
— Ну, хватит.
— Твой покорный слуга.
— Открывай.
— Одетым или раздетым?
— Одетым! Маленькое чудовище.
Покопавшись несколько минут, Рольф показался на пороге каравана: безукоризненно чистый и опрятный, будто только что с пляжа в Сен-Тропе, в обрезанных джинсах и полосатой блузе французского моряка. Он был миниатюрного сложения, росту в нем было не больше метра сорока пяти. Нос у него был с заметной горбинкой, но поразительнее всего был цвет глаз — однородно-янтарный, золотисто-песочный янтарный; сами глаза спокойные и насмешливые; прическа en brosse [13], очень французская; кожа — загорелая, блестящая, без единой морщинки, без единого прыщика или пятнышка. А когда он раскрыл рот, то обнажился ряд сверкающих треугольных зубов, как у молодой акулы.
Это был управляющий магазином.
— Входите, — сказал он церемонно.
Внутри каравана было негде повернуться из-за книг: это были в основном романы, стоявшие на полках и лежавшие стопками на полу; в твердых и мягких переплетах; английские и американские романы; романы на французском и немецком языках; переводы с чешского, испанского, русского; нераспечатанные свертки из книжной лавки «Тотем»; кипы номеров Nouvelle Revue Framaise и New York Review; литературные журналы; журналы, посвященные переводной литературе, досье, папки, картотеки…
— Садитесь! — сказал Рольф, как будто было куда садиться. Когда мы наконец расчистили для себя место, Рольф налил нам по чашке кофе из кофеварки эспрессо, закурил «голуаз» и начал отрывистыми, рублеными фразами ругать всю современную художественную литературу. Одно за другим крупные имена падали на плаху этого литературного палача, он немного забавлялся с ними, а потом казнил одним-единственным слогом: «Дрянь!»
Американцы — «зануды». Австралийцы «инфантильны». Латиноамериканцы «выдохлись». Лондон — «помойная яма», Париж ничуть не лучше. Единственное место, где пишутся мало-мальски приличные книги, — это Восточная Европа.
— При условии, — пригвоздил он, — что они сидят там! Затем он стал изливать свой яд на издателей и литагентов.
Наконец Аркадий не выдержал.
— Послушай, маленькое чудовище. Мы очень устали.
— Да, вид у вас усталый, — согласился Рольф. — И грязный.
— Где мы будем ночевать?
— В симпатичном караване с кондиционером.
— В чьем караване?
— Предоставленном в ваше распоряжение калленской общиной. С чистым постельным бельем, прохладительными напитками в холодильнике…
— Я спросил — чей это караван?
— Гленов, — ответил тот. — Глен туда еще не въехал. Глен был общинным советником.
— А где сам Глен?
— В Канберре, — ответил Рольф. — На конференции. Тупица! Он выскочил из каравана, прыгнул в «лендкрузер» и направился к новехонькому, весело раскрашенному каравану, стоявшему в сотне ярдов поодаль. Под веткой эвкалипта-призрака была устроена полотняная душевая кабина с насосом, под которой стояли две емкости с водой.
Рольф приподнял крышку и опустил туда палец.
— Еще теплая, — сказал он. — Мы ждали вас раньше.
Он вручил Аркадию ключ. Внутри каравана были приготовлены полотенца, мыло, простыни.
— Ну, располагайтесь, — сказал Рольф. — Потом загляните ко мне в магазин. Мы закрываемся в пять.
— А как Уэнди? — спросил Аркадий.
— Влюблена в меня, — ухмыльнулся Рольф.
— Обезьяна!
Аркадий занес кулак, словно собираясь двинуть ему, но Рольф уже соскочил вниз по ступенькам и несся прочь, легкомысленно перепрыгивая кусты.
— Кто это? Объясни-ка мне, — попросил я Аркадия.
— Я всегда говорю людям: Австралия — страна чудес, — сказал тот.
— Во-первых, сколько ему лет? — настаивал я.
— Может, девять, а может, девяносто.
Мы приняли душ, переоделись, улеглись отдыхать, и тогда Аркадий вкратце рассказал все, что он знал о Рольфе.
Со стороны отца он вел свой род от немцев из долины Баросса — от восьми поколений пруссаков, солидных лютеран с солидными деньгами, которые представляли собой наиболее крепко укорененную белую общину в Австралии. Матерью его была француженка, которая оказалась в Аделаиде во время войны. Рольф был «трилингвом» — с детства говорил по-английски, по-немецки и по-французски. Он получил грант и отправился учиться в Сорбонне. Он написал диссертацию по структурной лингвистике, а позже работал «культурным корреспондентом» в сиднейской газете.
И опыт этой работы привил ему такую ненависть к прессе, к хозяевам прессы и к средствам массовой информации в целом, что когда его подруга Уэнди предложила ему вместе затеряться в глуши, в Каллене, то он согласился при одном условии: у него будет сколько угодно времени для чтения.
— А Уэнди? — спросил я.
— О, она серьезный лингвист. Она собирает материал для словаря пинтупи.
К концу первого года жизни в Каллене, продолжал Аркадий, Рольф уже дочитался до одурения, и тут подвернулась вакансия заведующего местным магазином.
Предыдущий заведующий, еще один псих по имени Брюс, сочтя себя аборигеннее самих аборигенов, совершил роковую ошибку — затеял ссору с раздражительным стариком по имени Уолли Тджангапати, и бумеранг Уолли раскроил ему череп.
К сожалению, одна щепка дерева мульги, толщиной с иголку или даже тоньше, ускользнула от глаз рентгенолога в Алис-Спринте и проникла в мозг Брюса.
— Это затронуло, — сказал Аркадий, — не только речевые, но и нижние телесные функции.
— А почему Рольф согласился на эту работу?
— Из упрямства, — ответил он.
— А чем он вообще занимается? — спросил я. — Он сам что-то пишет?
Аркадий нахмурился.
— Я бы на твоем месте его об этом не спрашивал, — сказал он. — Мне кажется, это больная тема. Думаю, издатели отвергли его роман.
После часовой сиесты мы прогулялись до медпункта, где находился радиотелефон. Эстрелья, медсестра-испанка, делала перевязку женщине, которую искусала собака. На крыше медпункта несколько оцинкованных листов наполовину оторвались и с грохотом болтались на ветру.
Аркадий спросил, не было ли каких-нибудь сообщений.
— Нет! — ответила Эстрелья, стараясь перекричать этот лязг. — Я ничего не слышу.
— Сообщения были? — повторил Аркадий, указывая на радио.
— Нет! Нет! Никаких сообщений!
— Первое, что я сделаю завтра утром, — сказал я, когда мы отошли подальше, — это приколочу крышу.
Мы направились к магазину.
Коротышка Джонс завез сюда целую партию бахчевых — канталуп и арбузов, — и поэтому человек пятьдесят сидели на корточках вокруг бензонасоса и поедали арбузы.
Собаки с отвращением воротили морды от арбузных корок.
Мы вошли в магазин.
Электричество в магазине замкнуло, поэтому покупатели шарили на полках на ощупь, в полумраке. Кто-то рылся в морозильнике. Кто-то просыпал муку из мешка. Ревел малыш, потерявший свой леденец, а молодая мамаша, у которой внутри красного джемпера болтался младенец, делала глотки из бутылки с томатным соусом.
«Безумный бумерангер» — сухопарый, безволосый мужчина с кольцами жира вокруг шеи, стоял перед кассой и сердито требовал наличных по своему благотворительному чеку.
Кассовых аппаратов было два: один — с ручным управлением, второй — электрический и, следовательно, вышедший из строя. За первым сидела девушка-аборигенка, которая проворно и быстро выбивала чеки. За вторым, опустив го