– Жуть какая!
– Нет! – Он покачал головой. – Примирение! Растворение без остатка! Это тоже часть моей маленькой теории насчет Австралии. Но сейчас не буду вас утомлять, потому что я в самом деле страшно устал, и мне давно пора в кровать.
– Мне тоже, – сказал я и поднялся со стула.
– Да сядьте вы! – сказал он. – Почему вы, помы, всегда так торопитесь?
Он отпил вина. Мы еще минуту или две посидели в тишине, а потом он мечтательно произнес:
– Да, здесь приятно затеряться. Затеряться в Австралии… Здесь чувствуешь себя в безопасности.
Он вскочил на ноги.
– Вот теперь, – сказал он, – мне и вправду пора! Очень приятно было с вами побеседовать, надеюсь, мы поговорим когда-нибудь еще. Спокойной ночи!
Он зашагал к садовым воротам, всем кивая по пути и желая спокойной ночи.
Я подошел к Аркадию и Мэриан.
– Ну, как тебе Хьюи? – спросил он.
– Большой чудак!
– Чертовски хороший адвокат, – ответил Аркадий. – Весь суд на нем держится.
– Пожалуй, пойду, – сказал я. – Ты оставайся. Загляну завтра в контору.
– Нет, не уходи, – ответил он. – Тут есть один человек, с которым я хочу тебя познакомить.
– Что за человек?
– Дэн Флинн. – Он показал на бородатого аборигена.
– Тот самый отец Флинн?
– Он самый, – подтвердил Аркадий. – Ты о нем слышал?
– Да, – сказал я.
– От кого?
– От одного ирландца, отца Теренса.
– Такого не знаю.
– Неудивительно, – ответил я. – Он отшельник. Советовал мне поглядеть на Флинна.
Аркадий запрокинул голову и рассмеялся.
– Все хотят поглядеть на отца Дэна, – сказал он. – Пока не получают от ворот поворот. Если ты ему понравишься, узнаешь много интересного. Если нет… тогда сам поймешь.
– Да. Слышал, характер у него не сахар.
11
Пожалуй, никогда еще миссионерской деятельности католической церкви в Австралии не наносили таких ударов, какой нанесла ей история с отцом Флинном.
Он был найденышем: его подбросили к дверям магазина, принадлежавшего ирландцу в Фицрой-Кроссинге. В шестилетнем возрасте подкидыша отправили в бенедиктинскую миссию в Сигнет-Бэй, где он отказывался играть с другими чернокожими ребятишками, научился прислуживать на мессе и завел привычку с мягким набожным выговором задавать вопросы по догматам. Однажды он без запинки оттарабанил имена всех пап, от святого Петра до Пия XII. Святые Отцы усмотрели в этом доказательство тяги к Христу.
Его взялись обучать латыни, уговаривали стать духовным лицом. Он попал под опеку старейшего обитателя миссии, безобидного чудака отца Херцога, который когда-то учился на этнографа и теперь взялся обучать юношу начаткам сравнительного религиоведения.
В 1969 году Флинн принял сан. Отправился в Рим. Прогуливался с товарищами-семинаристами по Альбанским холмам. Удостоился аудиенции у святейшего отца, которая длилась минуту с четвертью. Когда он возвратился в Австралию, начальство ордена решило, что Флинн должен стать первым аборигеном, который возглавит самостоятельную миссию.
Выбор места пал на Роу-Ривер в Кимберли. Чтобы Флинн полностью подготовился к служению, его отправили в другой бенедиктинский аванпост: Бунгари, на обучение к двум «ветеранам» – отцам Субиросу и Вильяверде.
Отец Субирос (позднее мне предстояло встретиться с ним в монастыре, куда он удалился на покой) был человеком мягкого характера: коротышка-каталонец, толстяк и книжник. А отец Вильяверде – сухопарый эстремадурец из Трухильо. За пятьдесят лет они пережили вместе наводнение, голод, болезни, мятежи, японскую бомбежку и множество иных напастей, насланных дьяволом.
Бунгари находился в часе ходьбы от побережья. А Роу-Ривер – в 225 километрах от моря, и порой ливни на три месяца или даже больше отрезали его от остального мира. Ни то ни другое место не являлось миссией в привычном смысле слова: это были скотоводческие станции, которые орден бенедиктинцев купил по дешевке в 1946 году; предполагалось, что на этих территориях смогут находить убежище племена, чьи земли захватили скотоводы. И эти владения оказались очень выгодными приобретениями.
Отец Вильяверде, происходивший из тех же мест, что и Писарро[14], чувствовал себя обязанным подвизаться в роли конкистадора. Он говорил, что бесполезно пытаться тронуть язычников делами любви, раз они понимают только силу. Он запрещал им охотиться и даже разводить сады. Оставалось надеяться лишь на то, что туземцы полюбят конину.
Отец Вильяверде отбирал маленьких мальчиков у матерей и учил их держаться в седле. Его любимым развлечением было носиться по бушу во главе ватаги юных сорванцов. По субботам он устраивал соревнования – со спринтом, борьбой, метанием копья и бумеранга, причем в каждом состязании принимал участие лично. Будучи прирожденным спортсменом, отец Вильяверде (хоть ему уже перевалило за семьдесят) наслаждался случаем похвастаться своим превосходным европейским телосложением. Чернокожие, знавшие, чем ему угодить, не пускали в ход всю свою силу, позволяли ему одержать верх, увенчивали венцом победителя и на плечах относили домой.
Он повыгонял из миссии всех антропологов, журналистов и прочих шпионов. Запретил традиционные обряды. И с какой-то священнической завистью особенно возмущался, когда его «ребята» отправлялись искать себе жен. Уехав куда-нибудь в Брум или Фицрой-Кроссинг, они перенимали там привычку сквернословить и пьянствовать и заражались дурными болезнями. Поэтому, сделав вначале все возможное для того, чтобы удержать своих воспитанников, отец Вильяверде потом всеми силами препятствовал их возвращению.
Чернокожие считали, что он сознательно стремится сократить их численность.
Я ни разу не бывал ни в той, ни в другой миссии: к тому времени, когда я приехал в Австралию, они уже лет семь как закрылись. Обо всех этих делах я узнал от отца Теренса, который в ту пору, когда Флинн приехал в Бунгари, жил примерно в миле от того места – в хижине из листьев и веток.
Отец Вильяверде возненавидел Флинна с первого взгляда и принялся подвергать его всевозможным пыткам. Он заставлял его переходить реку вброд по шею, холостить волов и чистить нужники. Обвинял Флинна в том, что он на мессе заглядывается на медсестер-испанок, тогда как на самом деле эти бедные деревенские девушки, которых целыми партиями присылали сюда из монастыря под Бадахосом, сами заглядывались на Флинна.
Однажды, когда испанцы водили по миссии магната-скотовода из Техаса, его жена настояла на том, чтобы сфотографировать белобородого старейшину, сидевшего в пыли в расстегнутой одежде, скрестив ноги. Старик в ярости выхаркнул целый ком мокроты, который шлепнулся к ногам магнатши. Женщина оказалась на высоте: принесла извинения, вытащила пленку из фотоаппарата и, склонившись над стариком с видом леди Баунтифул[15], спросила: «Могу ли я что-нибудь прислать для вас из Америки?»
«Можете! – рявкнул тот в ответ. – Четыре „тойоты-лендкрузер“».
Отец Вильяверде был повергнут в шок. В глазах этого истинного кабальеро двигатель внутреннего сгорания являлся проклятием. Должно быть, кто-то мутил воду. Его подозрения пали на отца Флинна.
Примерно месяц спустя он перехватил письмо от Департамента по делам аборигенов из Канберры, где выражалась благодарность совету Бунгари за просьбу выделить «лендкрузер»: вопрос будет рассмотрен.
– Что это еще за совет Бунгари? – кричал отец Вильяверде.
Флинн скрестил руки, подождал, когда прекратится возмущенная тирада, а потом сказал:
– Мы.
С того дня между ними разразилась настоящая война.
В следующую субботу на спортивных соревнованиях, как только отец Вильяверде метнул свое победоносное копье, из-за часовни показался Флинн в белой сутане. В руке у него было копье, натертое красной охрой. Он подал знак зрителям отойти подальше и явно без особого усилия подбросил копье высоко в воздух.
Оно приземлилось вдвое дальше, чем копье испанца. Тот пришел в ярость и вскоре слег.
Я уже забыл названия тех трех племен, что располагались лагерями вокруг миссии. Отец Теренс записал их для меня, но ту бумажку я потерял. Я запомнил только суть: племя А было другом и союзником племени Б и оба были кровными врагами людей из племени В, которое, попав в положение изгоя и лишившись притока женщин, находилось на грани вымирания.
Три лагеря были равноудалены от миссии: каждое племя располагалось с той стороны, откуда было ближе до его родного места. Драки начинались лишь после обмена оскорблениями и обвинениями в колдовстве. И все же, по молчаливому уговору, ни одно из племен-союзников не нападало на своего общего врага. Все три племени признавали миссию нейтральной территорией.
Отец Вильяверде потворствовал этим периодическим кровопусканиям: пока дикари упорствуют в своем неведении Евангелия, они обречены сражаться друг с другом. Кроме того, амплуа миротворца льстило его самолюбию. Заслышав крики, он мчался на место происшествия, вставал между бряцающими копьями дикарями, воздевал руки на манер Христа, усмиряющего воды, говорил: «Остановитесь!» – и воины, стушевавшись, с виноватым видом расходились по домам.
Главным законником в племени В был человек с незабываемым именем Наглый Жулик Табаджи. В юности он был хорошим охотником и сопровождал экспедиции рудоискателей по Кимберли. Теперь он ненавидел всех без исключения белых и за тридцать лет ни словом не перемолвился с испанцами.
Наглый Жулик был мужчиной богатырского телосложения, но со временем состарился, скрючился от артрита и покрылся коростой от кожной болезни. Ноги ему отказали. Он сидел в полутени своей хижины, и собаки лизали ему болячки.
Он понимал, что умирает, и злился. Наблюдал, как молодежь в его племени тает на глазах: кто-то уходил, кто-то погибал. Скоро никого не останется – некому будет ни петь песни, ни давать кровь для церемоний.
В представлениях аборигенов невоспетая земля – мертвая земля; поэтому, если песни забываются, сама земля обречена на смерть. Допустить ее гибель – страшнейшее из возможных преступлений. С этой горькой мыслью Наглый Жулик и решился передать песни врагу – и