– Видишь вон тот маленький холм? – спросил он.
– Да.
Там виднелся конический холм поменьше, соединенный с остальными низким скальным уступом.
– В нем железнодорожники хотели прорыть тоннель, который позволил бы сократить длину путей по крайней мере на три километра.
Холмы лежали у северного края земли аранда; однако, когда Аркадий разослал сообщения по привычным каналам связи, никто не заявил о своих правах на этот участок. Он уже был готов заключить, что владельцев нет, и тут вдруг к нему в контору заявляется большая толпа аранда… и сообщает, что владельцы – они. Он отвез пятерых из них к холмам, и там аборигены встали с безучастным и жалким видом, выпучив глаза от страха. Он снова и снова спрашивал их: «Что здесь за песни?» или «Какое здесь проходило Сновидение?». Но они только плотнее сжимали губы и ни слова не говорили.
– Я никак не мог понять, что с ними, – рассказывал Аркадий. – Тогда я объяснил им про тоннель, и это вызвало настоящий переполох. Они все наперебой залопотали: «Черный умрет! Белый умрет! Все люди умрут! Конец Австралии! Конец света! Гибель!»
– В общем, ясно было, что тут кроется что-то серьезное, – продолжал Аркадий. – Тогда я обратился к старейшине, который трясся с головы до ног: «Ну что у вас тут такое?» Он приставил ковшиком руку к моему уху и прошептал: «СИЛА ЛИЧИНОК!»
Песня, которая проходила вдоль линии этих холмов, рассказывала о Предке из Времен Сновидений, которому не удалось совершить правильный обряд – такой, что поддержал бы цикл размножения мух в буше. Полчища личинок наводнили равнину Бёрт-Плейн, лишив ее растительности, – она остается голой по сей день. Предок согнал личинок в одно место и снова затолкал их обратно, придавив горным уступом, и с тех пор они продолжают плодиться и плодиться там, под землей. Старик сказал, что если прорезать в том месте склон, то произойдет гигантский взрыв. Целое облако мух взовьется вверх, накроет землю и убьет всех людей и животных ядом.
– Бомба? – догадался я.
– Бомба, – угрюмо кивнул Аркадий. – Кое-кто из моих друзей многое узнал о бомбе. Уже после того, как ее взорвали.
Перед испытанием британской водородной бомбы в Маралинге[24] армия выставила остерегающие знаки с надписью на английском языке: «Прохода нет!» – предназначавшиеся для аборигенов. Не все эти знаки увидели, не все умели читать по-английски.
– Они прошли через него, – сказал Аркадий.
– Через Облако?
– Да, через Облако.
– Сколько же людей погибло?
– Никто не знает, – ответил он. – Все это замяли. Попробуй расспросить Джима Хэнлона.
16
Спустя примерно час мы проехали мимо глен-армондского паба, свернули влево с асфальтированного шоссе, затряслись по грунтовой дороге, а через некоторое время остановились возле бывшей скотобазы.
Поблизости, за тамарисками, служившими чем-то вроде заграждения, стояло старое некрашеное жестяное бунгало: серые стены рыжели ржавчиной, из середины торчала кирпичная труба. Здесь и жил Хэнлон.
Во дворе перед входом – пустые бочки для нефтепродуктов и куча армейского хлама. Дальше, под скрипучим ветряным насосом, стоял мертвый «шевроле», сквозь который пробивался мискантус. На входной двери висел выцветший плакат с призывом: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»
Дверь со скрипом приоткрылась сантиметров на пятнадцать. За ней стоял Хэнлон.
– В чем дело, а? – трескучим голосом проговорил он. – Никогда голого мужика не видели, что ли? Ну, заходите, ребята!
Для человека, которому перевалило за семьдесят, Хэнлон выглядел очень даже неплохо. Он был худощав и мускулист, с коротковатой приплюснутой головой на длинной шее. То и дело поглаживал свои остриженные ежиком седые волосы. Еще у него был перебитый нос, очки в стальной оправе и громкий гнусавый голос.
Мы уселись, Хэнлон продолжал стоять. Уставился серьезным взглядом на свои гениталии, почесал в паху и похвастался нам, что недавно переспал с аптекаршей в Теннант-Крике.
– Неплохо для семидесяти трех лет! – Он снова оглядел себя. – Причиндалы в рабочем состоянии! Полон рот зубов! Что еще нужно старику?
– Ничего, – сказал Аркадий.
– Верно, – самодовольно ухмыльнулся Хэнлон.
Он обмотал себе пузо полотенцем и достал три бутылки пива. Я заметил, что правая рука у него сухая.
Внутри домика было жарко, как в печке. Зной беспрепятственно проникал через крышу, и скоро рубашки на нас промокли от пота. Передняя комната представляла собой Г-образный коридор, в конце которого стояла старая эмалированная ванна. Была еще кухня и стол со стульями.
Он показал нам газетные вырезки, пришпиленные к стенам: забастовка в Калгурли, череп Ленина, усы Дядюшки Джо[25], красотки из «Плейбоя». Он поселился здесь тридцать лет назад с женщиной, которая от него потом ушла. Продал свою землю и жил на пособие.
Стол был застелен красной клеенкой. Полосатая кошка облизывала тарелку.
– Брысь, дрянь такая! – Хэнлон занес кулак, и кошки след простыл. – Какими судьбами, ребята?
– Едем в земли кайтиш, – ответил Аркадий. – С людьми Алана Накумурры.
– Землемерный отчет, да?
– Да.
– Священные места, да?
– Да.
– Хрень собачья, а не священные места! Организация – вот что нужно этим ребятам!
Он подбросил пробки от пивных бутылок, потом высморкался в руку и тщательно размазал сопли по низу своего стула. Заметил, что я наблюдаю за ним. Уставился на меня в ответ.
Потом Хэнлон ударился в воспоминания о Калгурли, о том, как до Второй мировой войны состоял в партии.
– У него спроси! – Он ткнул в Аркадия. – Спроси у этого парня, и он тебе расскажет мою биографию!
Хэнлон прошлепал в дальнюю комнату, где стояла кровать, и, порывшись среди старых газет, откопал книгу в тускло-красном клеенчатом переплете. Вернулся, снова сел рядом с нами, поправил очки и прислонился спиной к спинке стула.
– А теперь, – возгласил он, делая вид, что раскрывает книгу наобум, – почитаем Евангелие от отца нашего Маркса. Уж простите старику это богохульство! Сегодня у нас… Что за день сегодня, черт побери? Четверг… Так я и думал! Число не имеет значения… Страница двести пятьдесят шестая… Ну и что же тут написано?
«В чем же заключается отчуждение труда? Во-первых, в том, что труд является для рабочего чем-то внешним, не принадлежащим к его сущности; в том, что он в своем труде не утверждает себя, а отрицает, чувствует себя не счастливым, а несчастным, не развивает свободно свою физическую и духовную энергию, а изнуряет свою физическую природу и разрушает свои духовные силы…»[26]
– Нет ничего полезнее, чем несколько строчек из Маркса перед едой! – улыбнулся Хэнлон. – Подстегивает интеллект и улучшает пищеварение! Ребята, вы голодные?
– Мы ели, – ответил Аркадий.
– Ну, тогда еще раз поедите вместе со мной.
– Нет, Джим, правда. Мы не можем.
– Еще как можете.
– Мы опоздаем.
– Опоздаете? Что такое «поздно» и что такое «рано»? Важный философский вопрос!
– Мы опоздаем на встречу с девушкой по имени Мэриан.
– А вот это уже не философский вопрос! – сказал он. – Кто, черт возьми, эта Мэриан?
– Моя давняя приятельница, – ответил Аркадий. – Работает в Земельном совете. Она поехала за женщинами-кайтиш. Мы договорились встретиться в Миддл-Боре.
– Мэриан! Девица Мэриан! – Хэнлон зачмокал губами. – Является в Миддл-Бор со свитой прекрасных дам. Знаешь что – они могут и подождать. Ступай-ка, неси мясо, парнишка!
– Только если быстро, Джим, – смягчился Аркадий. – У нас есть час, но не больше.
– Помнишь ли ты… наши мечты… Пусть это был только сон… мне дорог он…
У Хэнлона сохранились остатки приличного баритона. Он взглянул на меня.
– Да не пялься на меня так! – огрызнулся Хэнлон. – Я в настоящем хоре пел.
Аркадий пошел к машине за мясом.
– Значит, ты писатель, да? – спросил меня Хэнлон.
– В некотором роде.
– Ты хоть один день в своей жизни честно вкалывал, а?
Его голубые глаза слезились. Глазные яблоки были опутаны сплошной красной сеткой.
– Старался, – ответил я.
Он выбросил вперед сухую руку. Она казалась багровой и восковой одновременно. Мизинец отсутствовал. Он поднес эту руку к моему лицу, будто клешню.
– Знаешь, что это такое? – спросил он.
– Рука.
– Рука труженика!
– Мне приходилось работать в поле, – сказал я. – И рубить лес.
– Лес? Где же это?
– В Шотландии.
– Какой лес?
– Ель… Лиственницу…
– Очень убедительно! А какой пилой?
– Электрической.
– Какой марки, болван?
– Уже не помню.
– Совсем неубедительно, – заключил он. – Что-то я тебе не верю.
Аркадий протиснулся через дверь. Он нес мясо в белом полиэтиленовом пакете, запачканном кровью. Хэнлон взял пакет, открыл и понюхал.
– Ага! Вот так-то! – усмехнулся он. – Наконец-то настоящее красное мясо!
Он встал, зажег газовую конфорку, вылил на сковороду немного масла из старой банки из-под краски и положил жариться три куска.
– Эй, ты! – обратился он ко мне. – Подойди сюда, потолкуй с поваром.
Жир зашкварчал, и он принялся ворочать мясо лопаткой, чтобы не пригорало.
– Значит, книжку пишешь?
– Пытаюсь, – ответил я.
– А почему бы тебе не писать свою книжку прямо здесь? Мы бы вели с тобой поучительные беседы, а?
– Почему бы и нет, – неуверенно произнес я.
– Арк! – крикнул Хэнлон. – Последи-ка минутку за мясом, а, малыш? Я покажу этому книжнику квартиру. Эй! Пойдем-ка со мной!
Он сбросил полотенце на пол, натянул шорты и сунул ноги в шлепанцы. Я вышел вслед за ним на солнечный свет. Ветер усилился, теперь он взметал вдоль дороги рыжие клубы пыли. Мы прошли сквозь заросли тамарисков и подошли к скрипучему эвкалипту, под которым стоял трейлер.