Человек в голубом махнул рукой в сторону холма и победным голосом рассказчика, поведавшего лучшую из всех мыслимых историй, прокричал:
– Там… Он теперь там!
Все представление длилось не больше трех минут.
Смерть ящерицы тронула и опечалила нас. Но Большой Том и Тимми катались со смеху с самого эпизода подмены жены и еще долго продолжали улюлюкать и прыскать после того, как человек в голубом сел на место. Даже сдержанное и красивое лицо Алана осветилось улыбкой. Потом все они, один за другим, зевнули, разложили свои пожитки, свернулись поудобнее и уснули.
– Похоже, ты им понравился, – сказал Аркадий. – Так они по-своему поблагодарили тебя за ужин.
Мы включили фонарь-молнию и уселись на складные стулья подальше от костра. То, чему мы стали свидетелями, пояснил Аркадий, разумеется, было не настоящей песней Ящерицы, а всего лишь декоративным фасадом, или изложением, с которым знакомят чужих. В настоящей песне перечислялись бы и назывались все источники, из которых пил Человек-Ящерица, каждое дерево, из которого он вырезал себе копье, каждая пещера, в которой он ночевал, пока совершал свой долгий путь.
Аркадий понимал пиджин куда лучше моего. С его слов я записал такой вариант этой истории.
Ящерица и его жена отправились к Южному морю. Жена была молода и красива, и кожа ее была намного светлее, чем у мужа. Они шли по болотам и рекам, а потом остановились у холма – у этого самого холма в Миддл-Боре – и заночевали. Утром они проходили мимо места привала Динго, где мать кормила целый выводок щенят. «Ага! – сказал Ящерица. – Я запомню этих щенков, а потом съем».
Муж с женой продолжили путь. Они прошли мимо Уднадатты, мимо озера Эйр и наконец вышли к морю возле Порт-Огасты. С моря дул пронизывающий ветер, Ящерица замерз и начал дрожать. Он заметил неподалеку на мысу костер, вокруг которого грелись какие-то южане, и сказал жене: «Ступай к этим людям и попроси у них головешку».
Она пошла. Но один из южан, воспылав вожделением к светлокожей незнакомке, овладел ею – и она согласилась остаться с ним. Потом он высветлил собственную жену, вымазав ее с головы до ног желтой охрой, и отправил с головешкой к одинокому путнику. Лишь когда охра осыпалась, понял Ящерица, что его провели, затопал ногами, весь раздулся от злости. Но в этой чужой далекой земле он был пришельцем и потому не мог отомстить обидчику. Он жалко поплелся домой с подменной женой-уродиной. По дороге Ящерица остановился, чтобы убить и сожрать щенков Динго, но от них ему сделалось плохо. Дойдя до холма в Миддл-Боре, он лег на землю и издох…
И там, как сообщил нам человек в голубом, он лежит до сих пор.
Мы с Аркадием еще посидели, размышляя над этим антиподным сказанием о Елене. Расстояние отсюда до Порт-Огасты по прямой составляло примерно 1700 километров: вдвое длиннее, прикинули мы, чем от Трои до Итаки. Мы попытались представить себе такую «Одиссею», в которой каждый стих отвечает за каждый поворот и изгиб десятилетнего странствия героя.
Я взглянул на Млечный Путь и сказал:
– Это все равно что пересчитать все звезды.
Многие племена, продолжал Аркадий, говорят на языке своих ближайших соседей, так что трудностей в коммуникации при пересечении границ не существует. Загадка же заключается в том, как человек из племени А, живущий на одном конце Песенной Тропы, услышав несколько тактов из песни, которую поет племя X, не зная при этом ни слова на их языке, сразу же понимает, о какой земле идет речь.
– Черт! – сказал я. – Ты хочешь сказать, что старик Алан знает песни земли, которая лежит в полутора тысячах километров отсюда?
– Скорее всего, знает.
– Хотя никогда там не бывал?
– Именно.
Над этой проблемой уже билась парочка этномузыковедов, добавил он. Мы и сами можем устроить небольшой воображаемый эксперимент.
Предположим, мы разыскали где-нибудь неподалеку от Порт-Огасты певца, который знает песню Ящерицы. Предположим, упросили его напеть слова песни и записали его исполнение на магнитофон, а потом проиграли запись для Алана в земле кайтиш. Скорее всего, он немедленно опознает мелодию – точно так же, как мы мгновенно узнаем «Лунную сонату», – но смысл слов, конечно, останется для него непонятным. Однако он очень внимательно прислушается к музыкальному строю песни. Быть может, попросит повторить несколько тактов. А потом – синхронно запоет свои слова поверх чужой тарабарщины.
– Слова про землю, которая находится у Порт-Огасты?
– Да, – сказал Аркадий.
– И что, такое бывает?
– Бывает.
– Но как, черт возьми?
Никто точно не знает, сказал Аркадий. Есть люди, которые объясняют это телепатией. Сами аборигены рассказывают, что их певцы в состоянии транса проносятся вдоль Песенной Тропы. Но возможно и еще одно, еще более поразительное объяснение.
Независимо от слов мелодический строй песни описывает природу той земли, по которой эта песня проходит. Так, если Человек-Ящерица плетется по соляным ямам озера Эйр, то можно ожидать непрерывного ряда бемолей, как в «Похоронном марше» Шопена. Если же он скачет вверх-вниз по эскарпам Макдоннелла, то мы наверняка услышим перемежающиеся арпеджио и глиссандо, как в «Венгерских рапсодиях» Листа.
По-видимому, определенные музыкальные фразы, сочетания нот описывают поведение ног Предка. Например, одна фраза означает «соляную яму», другие – «русло ручья», «колючки», «песчаный холм», «куст мульги», «бугристый камень» и так далее. Опытный певец, прислушавшись к последовательности таких фраз, быстро сосчитает, сколько раз его герой перешел реку и забрался на гребень горы, и вычислит, как далеко он продвинулся вдоль Песенной Тропы и куда именно попал.
– Прослушав несколько тактов, – объяснял Аркадий, – он сможет сказать: «Это Миддл-Бор» или «Это Уднадатта», где его герой совершил действие X, Y или Z.
– Так, значит, – спросил я, – музыкальная фраза – это ключ к карте?
– Музыка, – это банк памяти, который позволяет не заблудиться в мире, – изрек Аркадий.
– Мне понадобится некоторое время, чтобы это осмыслить.
– У тебя в запасе целая ночь, – улыбнулся он. – Со змеями!
Во втором лагере все еще горел огонь, до нас долетали взрывы женского смеха.
– Спокойной ночи, – сказал Аркадий.
– Спокойной ночи.
– Никогда я так не веселюсь, как с моими стариками, – добавил он.
Я попытался уснуть, но безуспешно. Земля у меня под спальником была жесткой и комковатой. Я попытался сосчитать звезды вокруг Южного Креста, но все время возвращался мыслями к человеку в голубом. Кого-то он мне напоминал. Какого-то другого человека, который разыгрывал похожую историю, тоже очень правдоподобно подражая повадкам животного. Однажды в Сахеле я наблюдал, как танцоры представляют прыжки антилоп и аистов. Но я искал другое воспоминание.
И вдруг я понял: Лоренц!
22
В тот день, когда я познакомился с Конрадом Лоренцем, он работал у себя в саду в Альтенберге, городке на Дунае, недалеко от Вены. Из степи задувал горячий восточный ветер. Я приехал к нему брать интервью для газеты.
«Отец этологии» оказался жилистым мужчиной с седой бородой лопатой, арктически-синими глазами и розовым румянцем. Книга Лоренца «Об агрессии» возмутила либеральные умы по обе стороны Атлантики и явилась подарком для консерваторов. Его враги раскопали одну полузабытую работу, опубликованную в 1942 году (год «окончательного решения»[31]), где Лоренц ставил теорию инстинкта на службу расистской биологии. В 1973 году он получил Нобелевскую премию.
Лоренц познакомил меня с женой. Она отложила свою корзинку для прополки и сдержанно улыбнулась из-под полей соломенной шляпки. Мы вежливо побеседовали о трудностях разведения фиалок.
– Мы с женой, – сказал Лоренц, – знаем друг друга с малых лет. Помню, вон в тех кустах играли с ней в игуанодонов.
Он повел меня к дому – пышному необарочному особняку, построенному его отцом-хирургом еще в старые добрые времена Франца-Иосифа. Когда он открыл входную дверь, оттуда вырвалась целая свора поджарых дворняжек коричневого окраса. Все они норовили поставить лапы мне на плечи и лизнуть в лицо.
– Что за собаки? – удивился я.
– Ублюдки! – хмуро пробормотал Лоренц. – Я бы весь приплод уничтожил. Видите вон ту чау-чау? Отличное животное! Внучка волка! Жена водила ее по всем лучшим производителям чау-чау в Баварии, подыскивая пару для случки. Она отвергла их всех… а потом взяла и совокупилась со шнауцером!
Мы расположились у него в кабинете, где стояли белая фаянсовая печка, аквариум с рыбами, игрушечный поезд и клетка с ухающей майной. Начали мы с обзора его биографии.
В возрасте шести лет Лоренц уже читал книги об эволюции и сделался убежденным дарвинистом. Позже, будучи студентом в Вене, специализировался в сравнительной анатомии уток и гусей: тогда-то он и понял, что, как и все прочие животные, утки и гуси наследуют целые «блоки», или «парадигмы», инстинктивного поведения, которые хранятся в генах. Брачный ритуал дикого селезня – готовый эпизод для пьесы. Самец машет хвостом, трясет головой, наклоняется вперед, выгибает шею – выполняет в определенной последовательности движения, которые разворачиваются по заданному сценарию. Эти сценарии – такая же неразрывная часть его птичьего естества, как перепонки на лапах или блестящая зеленая голова.
Лоренц осознал и то, что эти «фиксированные формы действия» менялись в ходе естественного отбора и, должно быть, некогда играли жизненно важную роль в выживании видов. Следовательно, их можно подвергнуть научному измерению, как измеряют, например, анатомические изменения, наблюдаемые между ближайшими родственными видами.
– Вот так я и пришел к этологии, – сказал Лоренц. – Никто меня не наталкивал на эти мысли. Я думал, что это само собой разумеется, что это понятно всем психологам: ведь тогда я был еще ребенком и очень уважал взрослых. Я даже не понял, что стану одним из первооткрывателей.