Аркадий спросил, какая дальше дорога. Ред потеребил пряжку своего пояса-бандажа.
– Вроде в порядке, – сказал он. – В четверг Коротышка Джонс чуть не увяз там в сильную грозу. Но Рольф с Уэнди проехали по этой дороге вчера, а сегодня прислали радиограмму о том, что добрались без проблем.
Ред неловко переминался с ноги на ногу. Видно было, что ему не терпится вернуться к своим штангам.
– Последний вопрос, – сказал Аркадий. – Ты не видел старика Стэна Тджакамарру? Мы хотели захватить его с собой. Он в неплохих отношениях с Титусом.
– Кажется, Стэн отправился в Обход, – ответил Ред. – Они там целую неделю обряды совершали. Тут черт знает что творилось. Ты лучше у Лидии спроси.
Лидия была одной из здешних школьных учителей. Мы отправляли ей радиограмму, предупреждая о своем приезде.
– До скорого, – сказал Ред. – Она сегодня еду готовит.
Полицейский участок в Попанджи размещался в низком бетонном здании, поделенном на три равные части: в одной было государственное учреждение, во второй – квартира для полицейского, а в третьей – комната, где Ред тягал штангу. А во дворе позади здания находилась тюрьма.
В спортзале окно было во всю стену, а сами штанги – того же ярко-голубого цвета, что и трико Реда. Мы увидели, как он вошел. Потом лег на скамью для жима и схватился за перекладину. Какой-то мальчишка свистнул товарищам, и те, бросив мяч, ринулись голыми к окну, завопили, принялись корчить рожи и расплющивать носы об стекло.
– Нечасто такое на Территориях увидишь, – сказал Аркадий.
– Да уж, – согласился я.
– Он неплохой малый, этот Ред, – продолжал он. – Конечно, любит порядок. А на языках аранда и пинтупи говорит не хуже туземцев. Сказать правду, он немного чокнутый. Угадай-ка с первого раза, какая у него любимая книга.
– Даже представить себе не могу.
– Угадай!
– «Пособие для качков»?
– Холодно.
– Ну, сдаюсь.
– «Этика» Спинозы.
27
Лидию мы нашли в школьном классе, где она пыталась восстановить подобие порядка: тетради, банки с красками, пластмассовые алфавиты, книжки с картинками были разбросаны по партам или валялись на полу, растоптанные грязными ногами. Она подошла к двери.
– О господи! – воскликнула она. – Ну и что мне делать?
Это была умная, талантливая женщина лет сорока с небольшим – разведенная, с двумя сыновьями. Из-под челки с проседью спокойно глядели карие глаза. Она была настолько умна и так привыкла справляться с любыми неприятностями, что просто отказывалась признаваться – и себе, и другим, – что нервы ее на грани истощения.
Во время урока она вышла из класса, чтобы ответить на звонок из Мельбурна: у нее заболела мать. Когда Лидия вернулась, оказалось, что ребятишки запустили руки в банку с зеленой краской и размазывали ее по стенам.
– Хорошо еще в этот раз они на парты не нагадили, – вздохнула она. – Бывало и такое!
Ее сыновья, Ники и Дэвид, играли на школьном дворе со своими чернокожими друзьями. В одних трусах, перепачканные с ног до головы, они раскачивались, как обезьянки, на надземных корнях фигового дерева. Ники, вне себя от возбуждения, кричал матери непристойности и высовывал язык.
– Я тебя утоплю! – крикнула она ему в ответ.
Стоя в дверях, Лидия вытянула руки вперед, словно для того, чтобы не дать нам войти, а потом сказала:
– Входите же. Входите. Я сама не своя.
Она остановилась посреди класса: хаос будто парализовал ее.
– Давайте разведем костер, – предложила она. – Единственное, что можно придумать, – запалить костер и все это сжечь. Сжечь, а потом начать все сначала.
Аркадий принялся утешать ее – особыми успокаивающими русскими интонациями, которые он обычно приберегал для женщин. Потом Лидия подвела нас к листу фибролита, к которому были пришпилены рисунки ее учеников.
– Мальчишки рисуют лошадей и вертолеты, – сказала она. – Но чтобы они хоть раз нарисовали дом? Никогда! Только девочки рисуют дома… и цветы.
– Любопытно, – сказал Аркадий.
– Вы на это поглядите, – улыбнулась Лидия. – Забавно, правда?
Она показывала на два рисунка пастелью: на одном изображалось Чудище-Эму со свирепыми когтями и клювом. На другом – волосатый Обезьяночеловек с полной пастью клыков и сверкающими желтыми глазами, похожими на автомобильные фары.
– А где Грэм? – неожиданно спросил Аркадий.
Грэмом звали помощника Лидии. Это был тот самый юноша, с которым я столкнулся в Алис, когда выходил из мотеля.
– Ох, даже не говори мне про Грэма! – содрогнулась Лидия. – Я знать ничего не хочу про Грэма. Если еще кто-нибудь произнесет имя Грэм, я за себя не ручаюсь.
Она совершила очередную вялую попытку навести порядок на одной из парт, но потом прекратила уборку и глубоко вздохнула.
– Нет, – сказала она. – Бесполезно! Лучше оставлю все это на завтра.
Лидия заперла двери, позвала своих мальчишек и заставила их надеть футболки (с инопланетянами из игры Space Invaders). Мальчишки, как были босиком, неохотно поплелись за нами следом, но по дороге росло столько колючек, а на земле валялось столько битого стекла, что мы решили понести ребят на закорках.
Мы миновали лютеранскую часовню, которая уже три года стояла заколоченной. Потом прошли Общинный центр – ангар под кровлей из глинистого сланца. Снаружи на нем была нарисована в мультяшной манере процессия медовых муравьев. Изнутри доносились звуки музыки «кантри-энд-вестерн». Евангелическое собрание было в самом разгаре. Я спустил Дэвида на землю и заглянул в ангар.
На сцене стоял бледный абориген-полукровка в тугих белых брюках клеш и блестящей алой рубашке. Косматую грудь украшали золотые цепи. Арбузное брюшко смотрелось на нем совсем неуместно, будто его приделали по ошибке. Проповедник раскачивался на высоких каблуках и изо всех сил пытался завести довольно сварливого вида паству.
– О’кей, – мурлыкал он. – Ну, давайте же! Давайте все вместе! Давайте пропоем хвалу Иисусу!
На экране для слайдов строчка за строчкой появлялись слова песни-молитвы:
Иисус – Его сладкое имя пою,
Он сам мне шепчет молитву свою,
И я потому Его очень…
– Вот видишь, – сказал Аркадий, – с чем нам приходится иметь дело.
– Ну и пошлятина, – фыркнул я.
Лидия с сыновьями жила в обшарпанном сборном доме из трех комнат, который стоял в тени железного дерева. Она бросила портфель на кресло.
– А теперь, – вздохнула она, – мне еще предстоит схватка с кухонной раковиной.
– Нет, давай-ка мы сами с ней разберемся, – возразил Аркадий. – А ты пока отдохни, полежи.
Он убрал игрушки с тахты и подвел к ней Лидию. На кухне горами лежала грязная посуда, скопившаяся за три дня, и повсюду ползали муравьи. Мы отскребли жир от алюминиевых кастрюль и вскипятили воду в чайнике. Я нарезал мясо и лук для жаркого. За вторым чайником чая Лидия пришла в себя и начала весьма вразумительно рассказывать о Грэме.
Грэм приехал в Попанджи сразу после педагогического колледжа в Канберре. Ему было двадцать два года. Наивный и нетерпимый, с обезоруживающей улыбкой. Впрочем, если кто-то называл его «ангелом», он сразу же делался несносен.
Грэм жил музыкой, а ребята-пинтупи – прирожденные музыканты. Приехав сюда, он чуть ли не первым делом основал оркестр Попанджи. Звуковую аппаратуру стибрил с умирающей радиостанции в Алис. Репетировали в бывшем кабинете хирурга, где до сих пор в неприкосновенности сохранились все электрические провода.
Сам Грэм играл на барабанах. Двое гитаристов – сыновья Альберта Тджакамарры. Клавишник – толстяк по прозвищу Дэнни-Кенгуру. Вокалист – и звезда – худой как жердь шестнадцатилетний паренек Мик Длинные Пальцы.
Мик носил растаманские косички и был потрясающим имитатором. Посмотрев какую-нибудь видеозапись всего минут пять, он запросто начинал косить под Боба Марли, Хендрикса или Заппу. Но самое классное зрелище получалось, когда он закатывал свои приторные, как сироп, глаза, растягивал огромный пухлый рот в улыбку – и превращался в своего тезку, самого Джаггера.
Путешествуя и ночуя в Грэмовом трейлере-«фольксвагене», оркестр разъезжал с концертами по поселениям от Юэндуму до Эрнабеллы и наведывался даже в такую даль, как Балго.
Они исполняли заунывную песню о полицейских расстрелах, которая называлась «Баллада о Бэрроу-Крик»[42]. В программе был оптимистичный номер, называвшийся «Або-Раста», и другой, еще более жизнеутверждающий, направленный против нюханья бензина. Они выпустили кассету, затем семидюймовую пластинку, потом записали хит.
«Дедова Страна» стала главной песней движения аутстейшн[43]. Тема ее была вечной: «На запад, парень! На запад!» Подальше от городов и правительственных лагерей. Подальше от алкоголя, клея, гашиша, героина, тюрьмы. Прочь, на простор! Назад в пустыню, откуда прогнали деда. Рефрен «Людские толпы… Людские толпы…» имел немного литургическое звучание, почти как «Хлеб небесный… Хлеб небесный», и приводил публику в неистовство. На рок-фестивале в Алис, когда они исполняли эту песню, белобородые старики-аборигены прыгали и скакали вместе с малыми детьми.
Промоутер из Сиднея отвел Грэма в сторонку и стал соблазнять его трепом о шоу-бизнесе.
Грэм вернулся к своей работе в Попанджи, но мыслями, похоже, витал в облаках. Ему грезилось, как его музыка облетит всю Австралию и вообще весь мир. Мечтал сняться в главной роли в «дорожном фильме». Вскоре он уже распинался перед Лидией об агентских комиссионных, о правах на звукозапись и на киносъемку. Она слушала его молча, ее одолевали дурные предчувствия.
Да, она ревновала – и была слишком честна, чтобы в этом не сознаваться. Она ведь по-матерински заботилась о Грэме, кормила его, ставила заплаты на его джинсы, наводила порядок у него в доме и выслушивала его пламенные идеалистические речи.