Больше всего ей нравилась в нем серьезность. Он был человеком дела – в отличие от ее бывшего мужа, который вначале собирался «работать во благо аборигенов», а потом сбежал в Бондай[44]. Больше всего она боялась, что и Грэм тоже уедет.
Когда Грэм был рядом, Лидия напрочь забывала о том, что она одинокая, бездомная и неимущая женщина с двумя сорванцами на руках, забывала о вечно глодавшей ее тревоге – что правительство урежет фонды и ее уволят.
Боялась она и за самого Грэма. Иногда он пропадал на много дней – «уходил в буш» вместе со своими черными друзьями. Она никогда не расспрашивала его, но подозревала – как раньше подозревала своего мужа в употреблении героина, – что Грэм впутался в «аборигенские дела».
Наконец он сам не выдержал и раскололся. Принялся описывать песни и пляски, кровопускания и священные рисунки. Рассказал, как его разукрасили с ног до головы белыми и рыжими полосками.
Она твердила ему, что дружба аборигенов никогда не бывает чистой. Они ведь всегда смотрят на белых как на средство. А раз он стал теперь «одним из них», ему придется делиться с ними всем.
– Они отберут у тебя «фольксваген», – сказала ему она.
Он только усмехнулся насмешливо и презрительно:
– Думаешь, я расстроюсь?
Другие страхи она держала при себе. Она рассуждала так: раз ты влип, то это уже навсегда: не важно, вступил ли ты в тайное общество или в шпионскую организацию, – отныне за каждым твоим шагом будут следить. В Гроте-Эйландте – месте, где она работала до этого, – одного молодого антрополога посвятили в обрядовые тайны. А потом, когда он обнародовал эти тайны в диссертации, его одолели мигрени и депрессии, и, чтобы жить спокойно, ему пришлось покинуть Австралию.
Лидия всячески отгоняла от себя россказни про то, как кого-то обрекли смерти «указанием костью», про колдунов, песнями насылающих на человека погибель. И все же в голове у нее засела мысль, что аборигены, несмотря на их пугающую оцепенелость, держат Австралию за глотку. Угадывалась какая-то жуткая сила в этих с виду пассивных людях, которые просто сидят себе, наблюдают, ждут – и манипулируют чувством вины белого человека.
Однажды, после того как Грэм исчез на целую неделю, она спросила его напрямик:
– Ты хочешь учить детей – или не хочешь?
Он сложил руки.
– Да. Хочу, – ответил он с непостижимой дерзостью. – Но не в такой школе, где всем заправляют расисты.
Она раскрыла рот от изумления, а он неумолимо продолжал говорить. Образовательная программа, заявил он, систематически стремится уничтожить культуру аборигенов и силком затащить их в рыночную систему. Что нужно аборигенам – это земля, земля и снова земля, ступать на которую не имеет права ни один европеец.
Грэм разглагольствовал еще долго. Лидия почувствовала, что ответ уже вертится у нее на языке. Она понимала, что не следует произносить этих слов, но они сорвались непроизвольно:
– В Южной Африке этому уже придумали название – апартеид!
Грэм вышел из ее дома. С того дня разрыв был полным. Теперь непрерывный бам-бам, долетавший по вечерам оттуда, где репетировал оркестр, казался ей грозным и зловещим.
Она могла бы доложить о его поведении начальству. Могла бы сделать так, чтобы его уволили. Вместо этого Лидия взвалила на себя всю работу и сама повела оба класса. Иногда, приходя в класс, она видела на доске выведенные мелом слова: «Лидия + Грэм = любовь».
Однажды рано утром, глядя, как солнечный свет растекается по кровати, она различила из прихожей голос Грэма. Он смеялся с Ники и Дэвидом. Лидия закрыла глаза, улыбнулась и снова задремала.
Потом она услышала, как он гремит посудой на кухне. Он вошел к ней с чашкой чая, уселся на краешек кровати и выложил новость.
– Успех! – сообщил он.
«Дедова Страна» заняла третье место в национальном хит-параде. Теперь их приглашают выступить в Сиднее, в «The Place». Их имена напечатают большими буквами на афишах, все перелеты и проживание в гостинице оплатят.
– О! – удивилась она и снова откинула голову на подушку. – Я за тебя рада. Ты это заслужил. Правда, заслужил. На все сто.
Грэм согласился выступить на первом концерте в Сиднее 15 февраля – и, торопясь подписать контракт, не подумал как следует.
Он забыл – или притворился, будто забыл, – что в феврале начинаются дожди и что февраль – месяц инициаций. Забыл о том, что его друг Мик должен пройти обряд посвящения в клан бандикутов. И у него совершенно вылетело из головы, что он, Грэм, сдуру расхрабрившись, согласился пройти обряд посвящения вместе с Миком.
Во всем мире на инициациях разыгрывается символическая битва, в которой юноша – чтобы доказать свою мужественность и пригодность к браку – должен обнажить половые органы, подставив их челюстям кровожадного людоеда. Нож человека, совершающего обрезание, заменяет собой клык этого хищного чудовища. У аборигенов Австралии в ритуалы, связанные с достижением половой зрелости, входит и «укус в голову»: старейшины впиваются зубами в черепа юношей или колют их заостренными наконечниками. Иногда юноши сами выдирают себе ногти и потом собственной кровью приклеивают их обратно.
Обряд совершается втайне, в месте Сновидения, вдали от посторонних глаз. А потом, на сходке, которая из-за боли запоминается на всю жизнь, в голову посвящаемых вдалбливают строки священных песен; все это время новички сидят, скорчившись, над тлеющими углями сандалового дерева. Считается, что дым от сандалового дерева оказывает анестезирующее действие, раны быстрее заживают.
Если юноша откладывает обряд посвящения, он рискует оказаться в безжизненном, бесполом лимбе: вовсе отказаться от инициации до недавних пор было делом неслыханным. Все действо может тянуться неделями, если не месяцами.
Что было дальше, Лидия не вполне понимала. Грэм, по всей видимости, сходил с ума от тревоги, боясь, что они пропустят первый концерт; Мик же закатил ему страшный скандал, обвиняя в предательстве.
Наконец был достигнут компромисс: Грэму сделают лишь символические надрезы, а Мику разрешат сократить период изоляции. Он будет приезжать в Попанджи, чтобы репетировать с оркестром, ежедневно заседая по нескольку часов со старейшинами на сходках. Кроме того, он обещал не уезжать раньше, чем за два дня до концерта.
Поначалу все шло как по маслу, и 7 февраля, как только Мик снова смог ходить, они с Грэмом возвратились в поселение. Было жарко и влажно, но Мик все-таки репетировал в облегающих синих джинсах. В ночь на 9 февраля он проснулся от кошмара и обнаружил, что рана чудовищно загноилась.
Вот тогда Грэм запаниковал. Он погрузил звуковую аппаратуру и музыкантов в свой «фольксваген» и до зари укатил в Алис.
Наутро Лидия, проснувшись, увидела, что ее дом осаждает разъяренная толпа. Аборигены обвиняли ее в том, что она укрывает беглецов или помогла им сбежать; некоторые потрясали копьями. Преследователи, бросившиеся в погоню за Миком, набились в две машины.
Я сообщил Лидии, что встретил Грэма, кажется не вполне вменяемого, рядом с мотелем.
– Ну что тут поделаешь? – сказала она. – Остается только видеть во всем этом смешную сторону.
28
В восемь мы уже снова были в пути, над нами низко нависала туча. Дорога неслась вперед двумя параллельными колеями, полными красноватой воды. Кое-где приходилось переезжать огромные лужи, из которых островками торчали низкие кустарники. Перед нами летел большой баклан, молотя по поверхности воды крыльями. Мы проехали место, поросшее дубами пустыни, которые являются разновидностью казуарины и больше похожи на кактусы, чем на дубы. Они тоже стояли в воде. Аркадий заметил, что ехать дальше – безумие, но мы все-таки ехали. Грязная вода хлюпала уже внутри машины. Я стискивал зубы всякий раз, как колеса начинали буксовать, а потом мы снова вырывались вперед.
– Однажды я чуть не утонул в ливневом паводке в Сахаре, – вспомнил я.
Около полудня мы заметили грузовик Коротышки Джонса. Он возвращался из Каллена, куда отвозил недельный запас продовольствия.
Коротышка затормозил и высунулся из кабины поздороваться:
– Привет, Арк! Хочешь глоток виски?
– Не откажусь.
Он передал бутылку. Мы сделали по паре глотков и вернули ему бутылку.
– Я слышал, ты едешь с Титусом встречаться?
– Да.
– Удачи тебе.
– Он на месте, я надеюсь?
– На месте, не волнуйся.
У Коротышки Джонса были седые волосы, зеленые глаза, огромные бицепсы и «легкая чернокожесть». Одет он был в рубашку из красной шотландки. Левая половина лица представляла собой сплошной желтый рубец. К его кузову был прицеплен трейлер, который отправляли для модернизации в Алис. Он вылез проверить прочность веревок. Ноги у него оказались чрезвычайно короткими – спускаясь из кабины, он повис на одной руке, а потом мягко спрыгнул на землю.
– Удачной дороги! – помахал он нам. – Худшее вы уже проехали.
Мы двинулись дальше по какому-то безбрежному озеру.
– Что у него с лицом? – спросил я.
– Его укусила королевская коричневая змея, – ответил Аркадий. – Года четыре назад. Он спустился поменять колесо, а вокруг шпинделя свернулась эта гадина. Он выжил, но потом у него там стала расти раковая опухоль.
– О боже! – сказал я.
– Коротышка просто так не сдается!
Через пару часов мы увидели стадо верблюдов, мокнувших под ливнем, а потом сквозь туман стала проступать круглая выпуклость горы Каллен, возвышавшаяся над равниной. Мы подъехали ближе, и из серой гора сделалась багряной: такой оттенок принял промокший красный песчаник. Через несколько километров показался эскарп из вертикально торчащих многогранных утесов, которые с одного конца поднимались в виде пика, а к северу постепенно понижались.
– Это гора Либлер, – сообщил Аркадий.
В седловине между этими двумя горами и находилось поселение Каллен.
Мы проехали вдоль взлетной полосы, мимо трейлеров, которые занимали белые советники, и остановились у постройки из оцинкованного листа. Рядом стоял бензонасос. Солнце уже вышло из-за туч, сделалось жарко и