– Я рада, что вы приехали, – сказала она. – Рольфу позарез нужны собеседники.
29
Титус Тджилкамата, человек, ради встречи с которым ехал сюда Аркадий, жил километрах в сорока к юго-западу от поселения Каллен, в лачуге рядом с водоемом.
Очевидно, он пребывал в таком мрачном настроении, что Аркадий, который давно готовился к тяжелому испытанию, предложил мне остаться в Каллене, пока он один «измерит температуру». Он заручился поддержкой ассистента Титуса, вкрадчивого хромого человека по прозвищу Хромоножка. В девять часов они сели в «лендкрузер» и отправились к Титусу.
День был очень жаркий и ветреный, по небу неслись каракули перистых облаков. Я пошел к медпункту. Грохот от листов кровли стоял оглушительный.
– Ее уже один раз приколачивали, – прокричала мне Эстрелья. – Это стоило две тысячи долларов! Представь себе!
Она была миниатюрной молодой женщиной с очень забавным лицом.
Я взобрался наверх и увидел следы халтурной работы – брусья и балки, прибитые вкривь и вкось. В довольно скором будущем все здание было обречено рухнуть.
Эстрелья послала меня к Дону, заведующему хозяйством, за молотком и кровельными гвоздями.
– Это не твоего ума дело! – заявил он. – И не моего.
Кровлю приколачивал какой-то рукожоп из Алис.
– Жизни испанской монахини-камикадзе угрожает опасность, – шутливым тоном возразил я. – А ребенка такой кровельный лист просто разрежет пополам, если сорвется.
Дон неохотно выдал мне все имевшиеся у него гвозди. Я потратил пару часов на возню с крышей, а когда окончил работу, Эстрелья с одобрением улыбнулась.
– Теперь я хотя бы слышу, как у меня мозги работают, – сказала она.
Я вернул молоток Дону, а на обратном пути заглянул к Рольфу в магазин.
Неподалеку, укрывшись от ветра за кольцом из пустых бочек, компания мужчин и женщин играла в покер, делая очень высокие ставки. Один человек проиграл 1400 долларов и собирался проиграть еще больше. Обыгрывала его великанша в желтом свитере, шлепавшая картами об подстилку, оттопыривая губы с алчным видом, какой бывает у женщин в казино.
Рольф все еще читал Пруста. Оставив позади званый обед у герцогини Германтской, он следовал за бароном де Шарлю, возвращавшимся пешком домой. Перед ним стоял термос с черным кофе, он поделился им со мной.
– Тут есть один человек – тебе нужно с ним познакомиться, – сказал он.
Рольф сунул какому-то мальчику ириску и велел сходить за Джошуа. Минут через десять в дверях показался среднего возраста мужчина с длиннющими ногами и коротковатым телом, с очень темной кожей, в черной ковбойской шляпе.
– А! – сказал Рольф. – Мистер Уэйн[47] пожаловал.
– Босс! – отозвался абориген со скрипучим американским акцентом.
– Послушай, старый хапуга. Это мой друг из Англии. Я хочу, чтобы ты рассказал ему про Сновидения.
– Босс! – повторил тот.
Джошуа был знаменитым пинтупийским «исполнителем», он устраивал потрясающие представления и выступал с ними в Европе и в США. Подлетая впервые к Сиднею, он принял огни города за звезды и спросил, почему самолет летит вверх тормашками.
Я пошел за ним к нему домой по тропинке между колючками. Бедра у него отсутствовали, и штаны постоянно соскакивали, обнажая аккуратные мозолистые ягодицы.
Его «дом» находился на самой высокой точке седловины между горами Каллен и Либлер. Это был выпотрошенный автомобиль-универсал, который Джошуа перевернул крышей вниз, чтобы можно было валяться в тени под капотом. Корпус машины был обмотан черной полиэтиленовой пленкой. Из окна торчал целый пук охотничьих копий.
Мы уселись, скрестив ноги, на песке. Я спросил, не может ли он показать мне кое-какие местные Сновидения.
– Хо! Хо! – сипло закудахтал он. – Много Сновидений! Много!
– Ну а кто… – спросил я, махнув рукой в сторону горы Либлер, – вон там кто?
– Хо! Хо! – ответил он. – Большой такой. Быстрый. Перенти.
Перенти, или пестрый варан, – самая крупная ящерица в Австралии. Порой достигает в длину двух с половиной метров, а в скорости может посоревноваться с лошадью.
Джошуа принялся высовывать и втягивать язык, как ящерица. Выгнув пальцы так, чтобы они напоминали когти, по-крабьи запустил их в песок: так он изображал, как передвигается перенти.
Я снова поглядел на хребет горы Либлер, и мне показалось, что я узнаю в формах скал плоскую треугольную голову ящерицы, плечо, переднюю и заднюю лапы и хвост, полого снижающийся к северу.
– Да, – сказал я. – Теперь я его вижу. Откуда пришел Человек-Перенти?
– Издалека, – ответил Джошуа. – Из далекой, далекой дали. Из Кимберли.
– А куда он идет?
Он воздел руку к югу:
– Туда, к тем людям.
Выяснив, что Песенная Тропа Перенти проходит вдоль оси север – юг, я развернулся и показал на гору Каллен.
– Хорошо, – сказал я. – А это кто?
– Женщины, – прошептал Джошуа. – Две Женщины.
Он рассказал про то, как Две Женщины долго гнались за Перенти, наконец настигли его здесь и начали бить по голове палками-копалками. Но Перенти зарылся в землю и удрал. Яма на вершине горы Либлер, вроде метеоритной воронки, – это рана на его голове.
К югу от Каллена земля зеленела свежей травкой, выросшей после гроз. Там и сям из равнины торчали островками одинокие скалы.
– Скажи мне, Джошуа, а что это за скалы вон там?
Джошуа назвал их: Огонь, Паук, Ветер, Трава, Дикобраз, Змея, Старик, Двое Мужчин и какой-то непонятный зверь – «вроде собаки, только белый». Его собственный Предок, Дикобраз (или Ехидна), пришел со стороны Арнемленда и прошел через Каллен дальше, к Калгурли.
Я снова взглянул на поселение, на металлические крыши и вертящиеся крылья ветряного насоса.
– Значит, Дикобраз проходит вон там? – спросил я.
– Там, там, босс. – Джошуа улыбнулся. – Да, ты верно смотришь.
Он начертил мне путь Дикобраза: через взлетную полосу, мимо школы и насоса, потом вдоль подножия Утеса-Перенти, а оттуда уже вниз, на равнину.
– Можешь спеть мне песню про него? – спросил я. – Про то, как он сюда пришел?
Он оглянулся по сторонам, чтобы убедиться, что рядом никого нет, и пропел своим грудным голосом несколько куплетов песни о Дикобразе, отбивая ритм ногтем по куску картона.
– Спасибо, – поблагодарил его я.
– Босс!
– Расскажи мне еще что-нибудь, – попросил я.
– Тебе нравятся всякие истории, да?
– Нравятся.
– Ладно, босс! – Он покачал головой из стороны в сторону. – История про Большого Летуна.
– Стрекоза? – переспросил я.
– Больше.
– Птица?
– Больше.
Аборигены, когда рисуют на песке Песенную Тропу, обычно чертят ряд линий с кружочками посередине. Сама линия изображает отрезок пути Предка (как правило, сколько он прошел за день). Каждый кружок – это остановка, родник или одна из стоянок Предка. Но эту историю, историю про Большого Летуна, я никак не мог постигнуть.
Начиналось все с нескольких прямых взмахов; затем возник лабиринт с прямыми углами, который завершался рядом волнистых линий. Заканчивая чертить очередной отрезок, Джошуа выкрикивал по-английски рефрен: «Хо! Хо! У них там деньги!»
Наверное, в то утро я был настоящим тугодумом: очень долго не мог взять в толк, что это Сновидение «Куантас». Однажды Джошуа летал в Лондон. Лабиринт изображал лондонский аэропорт (зал прибытия, медпункт, иммиграционный отдел, таможня), а потом поездку в город на метро. Волнистые линии передавали вилянье и повороты такси, которое везло его от станции метро до гостиницы.
В Лондоне Джошуа осмотрел все привычные достопримечательности – Тауэр, смену караула и так далее, – однако конечным пунктом его путешествия был Амстердам.
Идеограмма, изображавшая Амстердам, оказалась еще сложнее. Круг, вокруг него – четыре круга поменьше, а от каждого из этих кругов отходили провода к прямоугольной коробке.
Наконец очень медленно до меня стало доходить, что это нечто вроде конференции, круглого стола, где Джошуа был одним из четырех участников. Остальными участниками были: «белый отец», «худой, красный» и «черный, толстый» (по часовой стрелке).
Я спросил, что это за провода – не микрофонные ли кабели? Джошуа энергично замотал головой. Про микрофоны он все знал. Микрофоны там тоже были – на столе.
– Нет! Нет! – прокричал он и показал пальцами на свои виски.
– Значит, электроды или что-то в этом роде?
– Ага! Дошло! – рассмеялся он.
Картина (уж не знаю, насколько верная), которую я составил себе из кусочков, воссоздавала научный эксперимент, во время которого абориген пел о своем Сновидении, католический монах пел григорианские хоралы, тибетский лама – свои мантры, а африканец – что-то свое. Все четверо пели до одурения, чтобы проверить, какое воздействие оказывают различные песенные стили на участки мозга, отвечающие за ритм.
Теперь, оглядываясь на этот эпизод своего прошлого, Джошуа так потешался над ним, что от смеха держался за живот.
Я тоже смеялся.
Так мы хохотали до одури, а потом еще долго валялись на песке, приходя в себя.
Обессилев от смеха, я едва поднялся на ноги. Поблагодарил Джошуа и попрощался с ним.
Он усмехнулся.
– Не можешь купить мне выпивки? – пророкотал он с джон-уэйновским выговором.
– В Каллене не могу, – ответил я.
30
Аркадий вернулся под вечер, усталый и встревоженный. Принял душ, записал что-то в блокнот и растянулся на койке. Визит к Титусу прошел неудачно. Хотя нет. С самим Титусом они пообщались вполне по-дружески, но Титус рассказал ему удручающую историю.
Отец Титуса был пинтупи, мать – лоритья. Ему было сорок восемь или сорок семь лет. Родился неподалеку от своей теперешней лачуги, но году в 1942-м его родители, поддавшись на соблазны белого человека – джем, чай и муку – вышли из пустыни и нашли приют в лютеранской миссии на реке Хорн. Пасторы разглядели в Титусе ребенка с выдающимися умственными способностями и взялись за его обучение.