– Там похоронен великан, это его череп торчит.
– Тебе нравится этот великан?
– Нет.
– Почему?
– Потому что он ест людей.
Ужас Яхве перед тесаными сооружениями: «Если же будешь делать Мне жертвенник из камней, то не сооружай его из тесаных. Ибо, как скоро наложишь на них тесло твое, то осквернишь их».
…И никто не знает места погребения его[95] даже до сего дня.
Перед заходом луны в последний раз воет собака, потом настает тишина. Пламя костра трепещет, стражник зевает. Очень дряхлый человек тихо проходит мимо шатров, ощупывая землю перед собой посохом, чтобы нечаянно не споткнуться об веревки от шатров. Он уходит вдаль. Его народ совершает переход к землям с более сочной травой. А у Моисея назначено свидание с шакалами и грифами.
Помпей в Иерусалиме, войдя в Храм, повелел, чтобы ему показали Святая Святых, и был очень удивлен, когда его привели в пустую комнату.
Геродот рассказывает, что греки, приплывшие в Египет и увидевшие рукотворные горы из известняка, назвали их пирамидами из-за сходства с пшеничными пирожками похожей формы, какие продавались на уличных лотках. Еще он замечает, что среди местных жителей сохранилась память о времени их сооружения как о чем-то ужасном, и потому они даже не в силах заставить себя выговорить имена царей-строителей, Хеопса и Хефрена, и называют их «пирамидами пастуха Филитиса, который в те времена пас свои стада в этих местах»[96].
Каменная кладка: да человеческих ли то рук дело?.. При мысли о египетских фараонах меня охватывает дрожь.
Мечеть Джингеребер, Тимбукту
Ряды унылых глиняных арок. Помет летучих мышей. На стропилах – осиные гнезда. Лучи солнечного света падают на тростниковые подстилки, как лучи от увеличительного стекла.
Марабут оторвался от своих молитв, чтобы задать мне пару вопросов.
– Правда, что есть такой народ – мериканцы? – спросил он.
– Правда.
– Говорят, они побывали на Луне.
– Это так.
– Они – богохульники.
Очень краткая история небоскреба.
Все знают, что Вавилонская башня задумывалась как бунт против небес. Чиновников, отвечавших за строительство, было мало, зато рабочих – несметное множество. И потому, чтобы команды не толковались вкривь и вкось, всех строителей заставляли говорить на одном языке.
Мало-помалу, по мере того как ряды кладки ложились одна на другую, высшие власти начали тревожиться: а не бессмысленна ли сама мысль о войне против небес? Вдруг и вовсе нет на небесах никакого Бога? На внеочередном заседании центрального комитета постановили запустить в небо исследовательскую ракету. Были запущены сразу несколько снарядов. На землю они вернулись, обагренные кровью. Так были получены доказательства того, что Бог все-таки существует и что Он смертен. Тогда власти постановили продолжать строительство Башни.
Бог же, со своей стороны, разгневался на то, что Его укололи в зад. Однажды утром Он с недовольным фырканьем толкнул под руку одного из каменщиков, стоявшего на верхнем уступе, и тот уронил кирпич на голову каменщику, стоявшему ниже. Это была случайная оплошность. Все понимали, что это случайная оплошность, но тот каменщик, на которого упал кирпич, принялся выкрикивать угрозы и оскорбления. Напрасно товарищи унимали его. Потом все строители разделились, становясь на сторону одного из тех двоих, хотя даже не знали, из-за чего вспыхнула ссора. И каждый в своем праведном гневе отказывался слушать соседа и переходил на свой язык, так что вскоре уже никто никого не понимал. Центральный комитет оказался бессилен, и артели строителей, говорившие отныне каждая на своем языке, разбрелись в разные концы земли.
Без Принуждения не возникло бы ни одно поселение. Над рабочими не стоял бы надсмотрщик. Не было бы разлива рек.
У вавилонян баб-иль означало «врата Бога». У евреев то же самое слово означало «беспорядок», «столпотворение», возможно, «бессмысленную какофонию». Зиккураты Месопотамии были «вратами Бога», выкрашенными в семь цветов радуги и посвященными Ану и Энлилю – божествам, олицетворявшим Порядок и Принуждение.
На древних евреев, оказавшихся зажатыми между двумя задиристыми империями, снизошло удивительное прозрение: они представляли себе государство в образе Бегемота, или Левиафана, – чудовища, угрожающего человеческой жизни.
Пожалуй, они первыми из народов осознали, что Башня – это хаос, что порядок – тоже хаос, а язык – тот дар, что Яхве вдохнул в уста Адама, – мятежная, непокорная и могучая сила, по сравнению с которой устои самих пирамид – ничтожный прах.
В поезде Франкфурт – Вена
Он ехал повидаться со стариком-отцом, венским рабби. Толстый коротышка с бледной кожей и светло-рыжими пейсами, одетый в длинный саржевый лапсердак и шляпу с меховой оторочкой. Он был очень застенчив. Настолько застенчив, что не мог раздеваться при посторонних. Проводник уверял его, что в купе он будет один.
Я сказал, что выйду в коридор. Поезд проезжал сквозь лес. Я открыл окно и вдохнул сосновый воздух. Через десять минут, когда я вернулся в купе, мой сосед уже лежал на верхней полке. Он перестал нервничать и решил рассказать о себе.
Шестнадцать лет он проучился в талмудической академии в Бруклине и за эти годы ни разу не виделся с отцом. Завтра утром они наконец-то встретятся.
До войны его семья жила в Румынии, в Сибиу. Когда началась война, родные понадеялись, что беда обойдет их стороной. Но потом, в 1942 году, нацисты нарисовали звезду на их доме.
Рабби сбрил бороду и обрезал пейсы. Служанка-гойка раздобыла ему крестьянскую одежду – войлочную шляпу, блузу с поясом, овчинный тулуп и сапоги. Он простился с женой, двумя дочерями, обнял сына-младенца (всем четверым было суждено погибнуть в Освенциме). Взял на руки сына-первенца и подался в леса.
Рабби вместе с сыном перешли через Карпаты, поросшие буковыми лесами. Пастухи давали им приют и угощали мясом (резали овец, не нарушая правил кашрута). Наконец, они пересекли турецкую границу и перебрались в Америку.
В Америке рабби никогда не чувствовал себя в своей тарелке. Он поддерживал сионизм, но не желал присоединяться к этому движению: ведь Израиль – не страна, а идея. Где Тора, там и Царство. Отчаявшись, он уехал в Европу.
И вот теперь отец и сын возвращались в Румынию, потому что несколько недель назад рабби получил знамение. Однажды поздним вечером в его венскую квартиру позвонили, и он неохотно открыл дверь. На лестничной площадке стояла старуха с корзинкой в руках. У нее были сизые губы и жидкие седые волосы. Он с трудом узнал свою бывшую служанку-гойку.
– Наконец я разыскала вас, – сказала она. – Ваш дом цел. Ваши книги в целости и сохранности, даже ваша одежда цела. Годами я убеждала соседей, что это гойский дом. А теперь я умираю. Вот ключ.
Шахрак, Афганистан
Таджики утверждают, что раньше всех поселились на этой земле. Они выращивают пшеницу, лен и арбузы. У них продолговатые смиренные лица, они в поте лица роют оросительные каналы. Держат бойцовых куропаток и не умеют ухаживать за лошадьми.
В долине над таджикской деревней мы подошли к лагерю аймаков-фирузкухов. Крыши их юрт представляли собой белые конусы, а сами юрты снаружи украшали ромбы, завитки и шахматные узоры всех мыслимых цветов, будто геральдическое поле. На васильковом лугу паслись лошади, вдоль ручья росли ивы с белесыми листьями. Мы увидели курдючную овцу с таким здоровенным хвостом, что его пришлось привязать к телеге. Рядом с юртами женщины в фиолетовых одеждах чесали шерсть.
Наступила та пора года, когда земледельцы и кочевники, пережив период распрей и конфликтов, неожиданно делаются лучшими друзьями. Поспел урожай. Кочевники закупают на зиму зерно. А деревенские жители покупают сыр, шкуры и мясо, зазывают овец на поля – разрыхлить стерню и унавозить землю перед осенним севом.
Кочевник и сеятель – вот два рычага так называемой неолитической революции, которая (в ее классической форме) произошла приблизительно в середине девятого тысячелетия до нашей эры на склонах хорошо орошаемой «земли холмов и долин» – плодородного полумесяца, пролегающего дугой от Палестины до юго-восточных областей Ирана. Здесь, на высоте около 900 метров над уровнем моря, дикие предки наших коз и овец щипали дикую пшеницу и дикий ячмень.
Постепенно, по мере одомашнивания и окультуривания всех четырех видов, крестьяне расселялись внизу, в поймах рек, приносивших плодородный ил. Из этих-то поселений и возникли позже первые города. Скотоводы же уходили на высокогорные летние пастбища, где постепенно возникал другой, конкурирующий с крестьянским уклад жизни.
Амориты, что не знают зерна… Народ, чьи набеги подобны урагану… Народ, что никогда не жил в городах…