Уисса, плато Аир, Нигер
Сад был круглым. Почва – черной. По периметру его окружала изгородь из колючих кустарников, чтобы не забредали верблюды и козы. Посреди сада, по обеим сторонам от колодца и водоема, возвышались две древние финиковые пальмы.
Сад делился на четверти оросительными канавами. Каждая из этих четвертей распадалась на лабиринт грядок-островков, засеянных горохом, бобами, луком, морковью, салатом, кабачками и помидорами.
Садовником был негр-невольник. Целиком поглощенный своей работой, он расхаживал голым, если не считать набедренной повязки. Вытаскивал из шахты колодца кожаное ведро с водой, а потом наблюдал, как вода разбегается по лабиринту канавок. Когда очередной овощ получал положенный ему объем воды, негр запруживал канаву мотыгой и перенаправлял поток к соседним грядкам.
В долине неподалеку виднелись другие круговые частоколы из колючек: туда туареги загоняли на ночь своих коз.
Тот негр, заботившийся о саженцах, поступал в точности как первые диктаторы на земле. В шумерских и египетских архивах можно найти записи о том, что древнейшие цари называли себя «владыками орошающих вод»: они дарили жизнь своим чахнущим подданным или перекрывали краны.
Авель, в чьей гибели Отцы Церкви усматривали указание на грядущее мученичество Христа, был овцеводом. Каин – оседлым земледельцем. Авель был любимцем Бога, потому что сам Яхве был Богом пути, чья неугомонность препятствовала поклонению другим богам. Однако Каину – будущему строителю первого города на земле – было обещано владычество над братом.
В одном стихе из мидраша, где толкуется эта ссора, говорится, что сыновья Адама поровну унаследовали мир: Каину во владение досталась вся земля, а Авелю – все живущее на ней. Потом Каин обвинил Авеля в нарушении границ.
Сами имена двух братьев – уже пара противоположностей. Имя «Авель» происходит от древнееврейского гевель, что означает «дыхание» или «пар» – все, что живет, движется и является преходящим, как и его собственная жизнь. А корень имени «Каин», видимо, тот же, что и в глаголе кана – «покупать», «приобретать», «владеть собственностью», и следовательно, «править» или «подчинять».
«Каин» значит также «ковач». А поскольку в некоторых языках – даже в китайском – слова, обозначающие «насилие» и «подчинение», тесно связаны с открытием металлов, то, возможно, Каину и его потомкам было суждено заниматься черными кузнечными ремеслами.
Гипотетическое изложение истории первого убийства.
Каин – трудолюбивый малый, он изо всех сил вскапывает землю. День жаркий и безоблачный. В голубой выси кружат орлы. Последние снега еще сползают с гор в долину, но земля уже бурая и сухая. В глаза лезут мухи. Каин отирает пот со лба и снова берется за работу. Мотыгой ему служит каменное лезвие, к которому прибита деревянная рукоятка.
А где-то там, наверху, на склоне горы, Авель отдыхает в тени скалы. Он играет на дудочке – выводит, трель за трелью, один и тот же назойливый мотив. Каин прислушивается. Распрямляет затекшую спину. Потом, прикрыв глаза ладонью от слепящего солнца, всматривается в поля у реки. Их истоптали овцы – и все его утренние труды пошли прахом. Не дав себе времени на раздумья, он пускается бежать…
Согласно другому, менее простительному объяснению, Каин устроил Авелю засаду и сбросил камень на голову. В таком случае и братоубийство стало плодом долго вынашиваемой злобы и зависти – зависти узника к свободе бескрайних просторов.
Яхве позволяет Каину совершить отмщение, но требует и расплаты за грех. Он навсегда лишает его «плодов земли» и прогоняет «изгнанником и скитальцем» в землю Нод: «Нод» означает «пустошь» или «пустыню», где некогда до него скитался Авель.
Travel («путешествие») – по происхождению то же, что travail – «тяжкий телесный или умственный труд», «работа, особенно мучительная или принудительная», «напряжение», «лишения», «страдания»[97]. «Странствие».
Град Каина построен не на крови быков или коз, а на человечьей крови.
«Одинокие среди народов», искусные в набегах, жаждавшие умножения богатств, но питавшие отвращение к имуществу, одержимые мечтой всех странников – обрести надежный дом, – пожалуй, ни один другой народ не чувствовал острее евреев нравственную двусмысленность оседлой жизни. Даже их Бог – проекция вечных сомнений. Их книгу – Ветхий Завет, да и Новый тоже, – вполне можно истолковать (по крайней мере на одном уровне) как монументальный диалог между Ним и Его народом о плюсах и минусах жизни на земле.
Быть ли ей землей для полей и домов? Или землей хлеба и вина? Или землей с городами, которых они не строили, и виноградниками, которых не насаждали? Или ей суждено остаться страной черных шатров и козьих троп? Страной кочевников, текущей молоком и диким медом? Или царством, где народ «будет он спокойно жить на месте своем» (2 Цар. 7: 10)? Или же то было, как подозревал Гейне, «переносное царство», которое может существовать лишь в людских сердцах?
Яхве по своему происхождению – Бог пути. Его святилище – передвижной ковчег, Его жилище – скиния, Его жертвенник – нагромождение грубых камней. И хотя Он обещает своим детям хорошо орошаемую землю (любимые цвета бедуинов – зеленый и голубой), втайне Он желает, чтобы они жили в пустыне.
Он выводит их из Египта, подальше от сытных котлов и от бича надсмотрщика, откуда три дня пути до сурового чистого воздуха Синая. Там дает им праздник опресноков – Песах: трапеза состоит из испеченного на огне ягненка, горьких трав и пресного хлеба, приготовленного не в печи, а на раскаленном камне. Еще Он дает им заповедь есть «с поспешностью», с обувью на ногах и посохом в руках: это должно служить вечным напоминанием о том, что спасение народа – в движении.
Он дает им «круговой танец», хаг[98], который мимически изображает прыжки козлов во время весенних миграций, дающий «веселие сердца, как у идущего со свирелью на гору Господню»[99]. Он является им в Неопалимой Купине и в Столпе Огненном. Он – полная противоположность всего египетского. Однако Он позволяет себе и сомнительную почесть иметь Храм – и еще пожалеет об этом: «Поставили мерзости свои в доме, над которым наречено имя Мое, чтоб осквернить его» (Иер. 7: 30).
Гетто Восточной Европы стали теми клочками пустыни, «где не росло никакой зелени». Христиане, помыкавшие евреями, запрещали им владеть землей или домами, выращивать овощи или заниматься каким-нибудь ремеслом, кроме ростовщичества. И хотя им позволялось собирать хворост, пилить доски они уже не могли – чтобы это не привело к строительству.
Гои, которые устанавливали все эти запреты, думали, что тем самым наказывают евреев за преступление – убийство Христа, как некогда Яхве покарал Каина. А правоверные евреи думали, что, мирясь с этими запретами, они заново проживают переход через Синай, где избранный народ некогда обрел благоволение Господа.
Пророки Исаия, Иеремия, Амос и Осия ратовали за возрождение кочевнического уклада и поносили разврат и порчу, порожденные городской цивилизацией. Пустив корни в землю, «заложив дом к дому и поле к полю», превратив Храм в скульптурную галерею, народ отвернулся от своего Бога.
Надолго ли, Господи?.. «Доколе не опустеют города…»[100] Пророки ждали «дня восстановления», когда евреи наконец вернутся к скудному аскетизму кочевой жизни. В видении Исаии обещается приход Спасителя, которого будут звать Эммануил и который будет пастухом.
Когда Навуходоносор, царь Вавилона, загнал евреев за стены Иерусалима, Иеремия напомнил им о Рехавитах – единственном колене, которое еще продолжало противиться обольщениям оседлой жизни:
«Мы вина не пьем, потому что Ионадав, сын Рехава, отец наш, дал нам заповедь, сказав: „не пейте вина ни вы, ни дети ваши во веки; и домов не стройте и семян не сейте, и виноградников не разводите и не имейте их, но живите в шатрах во все дни жизни вашей, чтобы вам долгое время прожить на той земле, где вы странниками“» (Иер. 35: 6–7).
Одним лишь Рехавитам, сохранявшим тактическую мобильность, остались неведомы ужасы военной осады.
В своем сочинении «Мукаддима» («Введение») Ибн Хальдун[101] – философ, размышлявший о человеческом положении с точки зрения кочевников, – писал:
«Народ пустыни ближе к доброму началу, чем оседлые народы, ибо он стоит ближе к Первичному Состоянию, и более удален от всех злых привычек, которыми заражены сердца оседлых жителей».
Под «народом пустыни» Ибн Хальдун разумел бедуинов вроде тех, кого он некогда, во дни своей воинственной юности, набирал себе в наемники из глубины Сахары.
В свои зрелые годы, уже заглянув в раскосые глаза Тамерлана и увидев горы черепов и пепел сожженных городов, он, вслед за ветхозаветными пророками, осознал пагубные опасности цивилизации и затосковал по жизни в шатрах.
Ибн Хальдун основывал свои рассуждения на догадке о том, что люди, поселяясь в городах, мало-помалу разлагаются морально и физически.
Городской изнеженности, рассуждал он, предшествовали тяготы жизни в пустыне. Таким образом, пустыня явилась источником цивилизации, а народы пустыни сохранили превосходство над оседлыми, потому что остались более воздержанными, свободными, здоровыми, менее надменными и трусливыми, менее склонными повиноваться порочным законам и в целом более склонными к исцелению.
Монастырь Симонаспетрас, гора Афон