У Штрелова можно прочесть душераздирающий рассказ о старейшинах, которые обнаружили, что их хранилище чуринг разграблено белыми людьми: для них это означало конец света. Есть у него и радостный рассказ – о том, как старики, одолжившие свои чуринги соседям на несколько лет, наконец получают их обратно, разворачивают и тут же поют от счастья.
Читал я и о том, что, когда весь песенный цикл исполняется целиком, владельцы его отрывков выкладывают на земле свои чуринги в ряд, концом к концу, совсем как вагончики состава Le Train Bleu[142].
С другой стороны, если ты разбил или потерял свою чурингу, ты сразу оказываешься за чертой человеческого существования и теряешь всякую надежду на «возвращение». Я слышал, как об одном бездельнике в Алис говорили: «Он не видел своей чуринги. Он сам не знает, кто он такой».
В эпосе о Гильгамеше в качестве дополнительного замечания есть странный эпизод, где царь Гильгамеш, устав от жизни, желает посетить загробный мир, чтобы навестить покойного друга, неистового Энкиду. Но паромщик Утнапиштим говорит ему: «Нет! Ты не можешь сюда войти. Ты разбил каменные дощечки».
Аркадий всматривался через дверную щелку в лачугу Титуса.
– Только ни в коем случае не входи, – проговорил он сквозь зубы. – Но если заглянешь сюда, то увидишь кое-что удивительное.
Я осторожно подошел к двери и заглянул внутрь. Глаза не сразу привыкли к темноте. На сундуке рядом с кроватью Титуса громоздилась стопка книг на английском и немецком. На самом верху лежал Ницше – «Так говорил Заратустра».
– Да, – кивнул я, – я весьма удивлен.
Меньше чем через полчаса мы услышали свист из-за деревьев, и показались те трое. Они гуськом шли в нашу сторону.
– Все улажено! – уверенно заявил Титус и уселся на свой коврик. – Чуринги возвращены законным владельцам.
У человека из Амадеуса был довольный вид. Разговор перешел на другие темы.
Титус был грозой движения за земельные права, потому что все, что он говорил, непременно оказывалось своеобразным и непрошенным. Он начал рассказывать, что людям из поколения его дедушек и бабушек будущее представлялось куда более мрачным, чем сегодня. Старейшины, видя, как спиваются их сыновья, нередко вручали свои чуринги миссионерам, чтобы их никто не разбил, не потерял и не продал. Одним из таких людей, удостоившихся их доверия, был пастор из миссии Хорн-Ривер Клаус-Петер Аурихт.
– Мой дед, – сказал Титус, – отдал старику Аурихту несколько чуринг, когда этот вот, – тут он кивком показал на храпящего отца, – пристрастился к бутылке.
В конце 1960-х годов, незадолго до смерти, пастор Аурихт взял с собой эту коллекцию в штаб миссии в Алис и там хранил под замком. Активисты, пронюхав, что немцы сидят на священной собственности «стоимостью в миллионы», подняли обычную шумиху и принялись ратовать за возвращение чуринг народу.
– Эти свистуны не понимают одного, – протяжным тоном рассказывал Титус. – Не существует каких-то «аборигенов вообще». Есть только Тджакамарры, и Джабуруллы, и Дубурунги, как я, и так далее, которые рассеяны по всей стране.
Но если Лесли Уотсон, – продолжал он, – и весь этот канберрский сброд хотя бы одним глазком взглянули на мои семейные чуринги и если бы мы решили применить закон к данному случаю, то я был бы обязан их убить, верно?
Титус затрясся от смеха, и мы вслед за ним.
– Надо сказать, – прохрипел он с лукавой ухмылкой, – с тех пор как мы в последний раз виделись, у меня тут побывали очень забавные посетители.
Сначала заявились молодые архитекторы: они хотели от имени совета пинтупи и в надежде заткнуть Титусу рот построить ему дом.
Титус фыркнул:
– Какую-то хибару с плоской крышей. Черта с два! Я так им и сказал: если уж строить мне дом, так настоящий, с двускатной крышей. Мне нужна библиотека для моих книг. Гостиная. Гостевая спальня. Кухня и душ на улице. Иначе я останусь тут.
Следующий посетитель оказался еще забавнее – бойкий на язык тип из горнодобывающей корпорации, которая хотела провести сейсмическое профилирование земли Титуса.
– Мерзавец! – сказал Титус. – Показывает мне свои геологические карты – которые, впрочем, он и так обязан был показать мне по закону короны – и городит несусветную чушь. «А ну-ка, дайте ее сюда!» – говорю я ему. Гляжу на все эти синклинали[143] и вижу, что, скорее всего, под Охотничьим обрывом прячется месторождение нефти или природного газа. «Но послушайте! – говорю я. – Мы совсем по-другому на это смотрим. У нас в этом месте множество важных Сновидений. У нас там Пятнистая Куница. У нас там Эму, Черный Какаду, Волнистый Попугай, два вида Ящериц; а еще там вечный дом Большого Кенгуру. Могу предположить, что у вас там месторождение нефти или еще что-нибудь. Но он спит там еще со Времен Сновидений, и, если слово останется за мной, будет спать там и дальше».
Титус получил настоящее удовольствие от нашего визита. Мы еще долго смеялись.
Даже чванливый человек из Амадеуса смеялся. Потом мы погрузились в «лендкрузер» и поспешили обратно в Каллен.
Остаток дня я разбирал бумаги. Утром мы собирались уезжать в Алис.
39
Человек из Амадеуса хотел, чтобы его высадили в поселении Хорн-Ривер, поэтому Аркадий вызвался подвезти его по проселочной дороге. По ней ездили гораздо реже, чем по основной, но сейчас земля везде подсыхала, и тому человеку из горнодобывающей компании удалось по ней проехать.
Мы нагрузились едой и водой и уже прощались с Рольфом и Уэнди, обещая переписываться, слать книжки и не забывать друг друга, как вдруг подошел Хромоножка и что-то прошептал на ухо Аркадию, прикрыв рот ладошкой.
– Конечно, мы тебя захватим, – сказал тот.
Хромоножка был при параде. На нем была чистая белая рубашка и коричневый твидовый пиджак, а волосы и лицо у него были так густо смазаны маслом, что он походил на мокрого серого тюленя.
Он хотел посетить Долину Саговника – очень важное место, расположенное на его Песенной Тропе, где он никогда не бывал.
Долина Саговника – это Национальный парк (впрочем, старательно оберегаемый от посетителей), где растут уникальные виды капустной пальмы и имеются древние посадки аборигенной сосны. По дну ущелья, расположенного там, течет река Хорн, по дну ее русла пробегал некогда Предок Хромоножки, Пятнистая Куница. Пятнистая куница, или тджильпа, – это не настоящая куница, а маленький сумчатый зверек (Dasyurus geoffrei) с огромными усами и опушенным хвостом, который он все время держит вертикально над спиной. К сожалению, ему грозит вымирание.
Есть рассказ о том, что молодой Предок-Тджильпа где-то на севере от хребта Макдоннелл увидел, как с неба падают два орлиных пера, и ему захотелось узнать, откуда они. Последовав вдоль Млечного Пути по песчаным холмам, он мало-помалу собрал других Людей-Тджильпа, которые один за другим примыкали к шествию. Они шли и шли. Шерсть у них взъерошилась от зимнего ветра, а лапы растрескались от холода.
Наконец они достигли моря возле Порт-Огасты, а там, в волнах, стоял высокий шест – до самого неба (как гора чистилища у Данте). Его вершина была белой от небесных перьев, а нижняя половина – белой от морских перьев. Люди-Тджильпа вытащили этот шест и понесли его в Центральную Австралию.
Хромоножка никогда не бывал там из-за какой-то давней распри. Но недавно узнал по «телеграфу буша», что трое его дальних родственников живут – вернее, умирают – там, рядом со своим хранилищем чуринг. И он хотел повидаться с ними перед их уходом.
Мы ехали семь часов – с семи до двух. Хромоножка сидел впереди, между водителем и Мэриан, не двигаясь, а только бросая быстрые взгляды направо и налево.
Когда до долины оставалось километров пятнадцать, «лендкрузер» перепрыгнул через ручей, текший на юг.
Вдруг Хромоножка подскочил на месте, как попрыгунчик, забормотал что-то неразборчивое, просунул голову в водительское окно (так что Аркадию пришлось вильнуть), сунулся в другую сторону, а потом сложил руки и умолк.
– В чем дело? – спросил Аркадий.
– Люди-Тджильпа пошли туда, – ответил Хромоножка, показывая на юг.
Возле дорожного знака, указывавшего на Долину Саговника, мы сделали крутой поворот вправо и поехали по обрывистой дороге вдоль русла Хорна. По белым камням бежала бледно-зеленая вода. Мы несколько раз переезжали реку. Из нее росли речные красные эвкалипты.
Хромоножка так и держал руки сложенными и не говорил ни слова.
Мы подъехали к слиянию двух рек – точнее, нам снова встретился поток, который мы уже пересекали выше, на главной дороге. Этот меньший поток и был путем следования Людей-Тджильпа, и мы двигались к нему под прямым углом.
Когда Аркадий повернул влево, Хромоножка снова подскочил и оживился. Он снова стал высовываться то в одно окно, то в другое. Бешено вращал глазами, оглядывая скалы, утесы, пальмы, воду. Его губы шевелились очень быстро, как у чревовещателя, и из них вылетал какой-то шелест: с таким звуком ветер проносится по веткам.
Аркадий сразу понял, в чем дело: Хромоножка заучивал слова песни о Пятнистой Кунице со скоростью пешего хода, около шести километров в час, а мы сейчас ехали со скоростью под сорок.
Аркадий переключился на низшую передачу, и мы поползли не быстрее пешехода. Хромоножка мгновенно перестроился на новый темп. Он заулыбался. Стал покачивать головой. Вместо торопливого шелеста полились мелодичные звуки песни; стало понятно, что Хромоножка на время превратился – по крайней мере в собственных глазах – в Пятнистую Куницу.
Так мы ехали почти час, дорога петляла между красными утесами. Виднелись гигантские валуны, запачканные черными потеками, а между ними, как увеличенные древесные папоротники, росли саговники. Стояла духота.
Потом река скрылась под землей, оставив на поверхности стоячее озерцо с камышовой опушкой. Рыжая цапля взмыла вверх и уселась на дереве. Дорога закончилась.