Мы вылезли и пошли вслед за Хромоножкой по хорошо утоптанной тропе, которая вилась между камнями и водой и в конце концов привела к водоему, стенки которого образовывали ступенчатые пласты темно-красной скальной породы, походившие на ряды сидений в древнегреческом театре. Под деревом стояла типовая жестяная лачуга.
Женщина средних лет с колыхавшейся под малиновым джемпером грудью тащила к очагу хворост. Хромоножка назвал себя. Та улыбнулась и знаком позвала нас всех за собой.
Как я записал когда-то у себя в молескине, мистики верят в то, что идеальный человек должен сам прийти к «правильной смерти». Достигший цели «уходит обратно».
У австралийских аборигенов существуют особые правила такого ухода. Они состоят в том, чтобы песнями проложить дорогу к родным местам – к «месту зачатия», туда, где хранится твоя чуринга. Только так ты сможешь стать – или вновь стать – Предком. Эти представления сродни таинственному высказыванию Гераклита: «Бессмертные смертны, [одни] живут за счет смерти других, за счет жизни других умирают»[144].
Хромоножка ковылял впереди. Мы следовали за ним на цыпочках. Небо раскалилось, на тропу падали резкие тени. С вершины утеса тонкой струйкой капала вода.
– Чуринги там! – тихо сказал Хромоножка, показав на темную расселину у нас над головами, на большой высоте.
На поляне стояли три больничные кровати без матрасов, и прямо на голых панцирных сетках лежали трое умирающих. От них остались почти одни скелеты. Волосы и бороды выпали. У одного нашлось достаточно сил, чтобы поднять руку, у другого – что-то произнести. Когда они услышали, кем им приходится Хромоножка, все трое одновременно заулыбались – одинаковой беззубой улыбкой.
Аркадий скрестил руки и смотрел на все это.
– Какие же они чудесные! – прошептала Мэриан, взяла меня за руку и стиснула ее.
Да. Они все были правы. Они знали, куда отправляются, и улыбались в лицо смерти в тени эвкалипта-призрака.