И еще одно открытие принесла ему бочка с тухлой водой: самое сильное, самое острое чувство человек испытывает в воздухе.
Не успели зажить руки, порезанные о край желоба, как он снова был на крыше, на этот раз — сарая, откуда — без раздумий и колебаний — прыгнул в куст крыжовника. Оцарапался и ободрался жутко, да еще за крыжовник от отца попало, однако не проронил ни слезинки. С тех пор и пошло: на лыжах — с трамплина, в воду — с моста, и в авиацию он попал так же логично, как становится художником человек, обнаруживший в себе талант к рисованию уже в раннем детстве…
— Табло! — подсказал Дима, но Никита уже и сам увидел: вспыхнуло табло «Обледенение винтов».
— Пошло! Теперь только держись, — пробормотал он, включая нужный тумблер на щите противообледенителей.
— Не включай, — сказал Невьянцев. — Тока нет.
— Как нет? — услышал командир. — Ты чего, Невьяныч, с похмелья?
— Резервный генератор у нас на четвертом, — сказал радист. — Если я его переключу на обогрев коков[24], то не будет связи и радиолокатора.
Теперь только командир сообразил, о чем предупреждал Невьянцев, дважды напомнив про шесть генераторов, вышедших из строя вместе с двигателями.
Мощность генераторов современного реактивного лайнера вполне достаточна для того, чтобы осветить хороший жилой поселок.
Конечно, все сто сорок киловатт на самолете не нужны никогда, и часть генераторов всегда находится в резерве, на крайний случай… Именно поэтому на щитке «Противообледенители» пилота предупреждает надпись: «Внимание! Перед включением обогрева включи все генераторы». В том числе и резервный…
Но беда была в том, что оставшийся резервный переменного тока на этой модели «Б» мог питать или радиооборудование самолета, или обогревать винты и коки, и стекла кабины. Без связи и локатора как без глаз и ушей, однако, если винты покроются льдом…
— Димка! Двигатели на максимум! Надо выбраться из этой каши наверх!
— Давно уж на пределе, командир, — ответил Дима.
Селезнев скосил глаза вправо, на табло обледенения. «Горят, язви тебя в душу!» — выругался он мысленно и крикнул Невьянцеву:
— Выключай связь — надо греть винты!
— Связь я перевожу на питание от умформеров — у нас на дежурном приеме Москва. А вот локатор и радиокомпаса…
— Осипыч, обойдешься пока без компасов? — перебил его командир.
— Недолго?
— А пока не оттают винты!
— Раз другого выхода нет…
Теперь они летели почти вслепую — без локатора и компасов, и единственной «путеводной нитью» оставалась радиостанция, связывавшая их с диспетчером.
— Тобольск, — нажал на кнопку передатчика Геннадий Осипович. — 75410, идем без локатора и компасов. Давайте место через каждые пять минут.
Тобольский диспетчер замешкался — наверное, не поверил. Но переспрашивать не стал: когда самолет терпит бедствие — отказать может что угодно.
— 75410, вас понял. Веду только вас — больше у меня машин нет.
Невьянцев протянул листок из блокнота. Селезнев прочел и швырнул на пол:
— Осипыч! Тюмень закрылась.
— Но они же нас ждут!
— Приказали — вот и ждут. А что делать? Сажать-то все равно надо. Вопрос — где? Невьяныч! Как остальные «метео»?
— Прилично только в Челябинске и Перми.
— Понятно… Что у нас с керосином?
— До Челябинска не дотянем, — ответил Витковский.
— Так. А до Свердловска?
— Доберемся. Остаток — две тонны.
— Невырабатываемый запас. Веселая посадка! Сейчас нас Осипыч, повернут на Тюмень — так? Садимся в Тюмени? Или дотянем до дому? Дома, говорят, и стены помогают… Что молчишь, Осипыч?
— Тебе ведь сажать машину.
— А тебе — точно вывести. Как будем садиться, механик?
— Аварийный выпуск шасси и аварийные тормоза, — быстро ответил Дима.
— К тому же добавь — без поворота передней ноги. Чуешь, Осипыч, чем пахнет? Ты должен вывести машину на полосу с точностью до градуса. Сядем под углом — пискнуть не успеешь. А уйти на второй заход, если промажем, — на двух не поднимемся. Улавливаешь?
— Я давно все уловил, — сказал штурман. — Дома местность знакомая.
— Не забывайте, — добавил Никита, — в Тюмени полоса на полкилометра короче!
— В Тюмени на полосе гололед, — напомнил Невьянцев.
— Ясно, — подвел итоги командир. — Все, я вижу, против Тюмени, А отдаете себе отчет, что до Свердловска плюхать на сорок минут дольше?
Летчики молчали. Каждый из них, включая и командира, отлично понимал, что значат эти сорок минут полета на обледеневшем самолете без двух двигателей…
00 час. 44 мин.
Москва. Центральная диспетчерская Аэрофлота
Козырев стоял у окна и жадно курил.
— Александр Иванович! — прибежала запыхавшаяся оператор. — Павлов требует! Срочно!
Козырев задержался у двери КП: «Если я ему нужен срочно…» Он набрал шифр, и дверь открылась. Павлов повернул голову и кивнул:
— Вызовите, пожалуйста, инженерно-технический сектор! У меня рук не хватает.
Козырев нашел на пульте нужный клавиш, нажал и повернул микрофон Павлову.
— Секунду! — бросил Павлов в трубку. И — в микрофон: — Инженерно-технический? Разберитесь, что вышло из строя: самолет Ил-18, зафлюгированы второй и третий двигатели. Доложите немедленно! — и снова переключился на разговор с генеральным конструктором самолета…
Несмотря на десятилетиями воспитанную самодисциплину, Александр Иванович здесь, на КП, не мог подавить ощущение, что что-то делается не так. Может, это ощущение вызывалось спокойной — по крайней мере, внешне спокойной — атмосферой, которая царила здесь, после накаленной атмосферы в «восточном» секторе, его не могла не удивить здесь тишина, прерываемая лишь ответными репликами Павлова: «Да, да… Понимаю… Разумеется…»
«А может, так и должно быть? — подумал он. — В конце концов, полет восемьдесят четвертого на двух продолжается уже два часа — срок вполне достаточный, чтобы убедиться в жизненности машины и в пилотном мастерстве экипажа. Доклады командира корабля — «Полет протекает нормально» — тоже ведь кое о чем говорят: выдержки и хладнокровия этому командиру, видно, не занимать, а в такой обстановке для него это сейчас самое главное…»
Очевидно, и здесь, на командном пункте, пришли к выводу, что полет закончится благополучно. Но не рано ли пришли к этому выводу?
Требовательный писк зуммера. Александр Иванович нажал загоревшийся на пульте селектора клавиш:
— ЦДС!
На селекторе оказался главный конструктор по силовым установкам Ил-18.
Г л а в н ы й: Я консультировался с генеральным… Да, вам доложили о результатах эксперимента? Как я и предполагал, запустить охлажденный двигатель на такой высоте невозможно.
К о з ы р е в: Не понял…
Г л а в н ы й: Винты в рабочее положение поворачиваются слишком медленно — масло густое. А это значит, что и двигатель раскручивается тоже очень медленно. Турбины не успевают набрать нужное число оборотов, поэтому горят лопатки. Это вам понятно?
К о з ы р е в: Это понятно. — Оглянулся на Павлова, видит, что тот слушает одновременно обоих — генерального и главного конструкторов.
П а в л о в: Где же выход?
Г л а в н ы й: Вести самолет на двух двигателях.
П а в л о в: Самолет уже вошел в зону обледенения.
Г л а в н ы й: Тогда сажайте немедленно.
П а в л о в: Где? В поле? На лес?
Г л а в н ы й: На аэродром.
П а в л о в: До Тюмени им еще идти не менее сорока минут.
Г л а в н ы й: Я должен проконсультироваться с генеральным.
П а в л о в: Сколько вам надо на это времени?
Г л а в н ы й: Пять минут.
П а в л о в: Отключаю. — Поворачивается к Козыреву: — Что там?
К о з ы р е в: Свердловск, КДП. Самолет запрашивает посадку в Кольцове.
П а в л о в: (выхватывает трубку из рук Козырева): Что вы сказали?
00 час. 49 мин.
Свердловск, командно-диспетчерский пункт Кольцово
Запрос 75410 на посадку в Кольцове был передан тюменским диспетчером в ноль сорок девять, за минуту до поворота самолета над Тобольском на Тюмень.
— Свердловск, «восточный»? 75410 просит посадку у вас, в Кольцове.
— Но у нас метеоусловия ниже минимума, на полосе гололед… — И только тут до его сознания дошло, что посадку просит самолет отца. — Тюмень, «восточный»! Почему не принимаете вы?
— Мы его готовы принять. Полосу все время чистим.
— Так в чем дело?
— Командир решил идти на Свердловск.
— Понятно. Я доложу руководителю полетов.
— Докладывай, я жду.
Виталий выбрался из-за пульта — все равно экран локатора был пуст, самолеты переадресовывались в Челябинск или Пермь. За столом Крылова сидел Ивановский, начальник управления. Крылов был тут же, за соседним столом.
— Что у вас? — спросил Ивановский Виталия.
— 75410 просит посадку в Кольцове.
Ни один мускул не дрогнул на лице начальника управления, только левая бровь взметнулась вверх да так и застыла вопросительным знаком.
— С командиром можно связаться? — повернул Ивановский голову к Крылову.
Тот подумал.
— УКВ еще не возьмет, а на коротковолновой у них «висит» Москва…
— На самолете две коротковолновых.
— Понял. Дам команду. — Крылов тотчас встал, обогнул стол, подошел к Виталию.
— Передай через тюменского коллегу на борт просьбу: выйти на связь с Кольцовым. А я отдам приказ радистам.
Виталий бросился к пульту.
— Тюмень? «Восточный»? У тебя прямая связь с самолетом?
— Нет пока. Его ведет Тобольск.
— Передай на борт приказ: выйти на связь с Кольцовским радиоцентром…
Начальник управления между тем с помощью Крылова соединился с начальником смены диспетчерской порта.
— Сможете принять Ил-18?
— Если с автоматом захода…
— Без. Модель «Б».
— Нет.
— А если подумать? Ивановский у аппарата.
— На полосе гололед…
— У вас что — техники нет?
— Понятно. Будет выполнено.