— Простите, я говорил о другом. Когда я просил вас принять во внимание интересы журнала, я имел в виду не материальные соображения. Печатные издания имеют свою специфику. Вы, военные, думаете, что стоит только приказать, и народ пойдет туда, куда велено. Чиновники тоже так рассуждают. Однако в реальной жизни дело обстоит намного сложнее. Сколько ни пропагандировать «поддержку тропа», «осуществление священной миссии», весь парод не может по мановению ока перестроиться в новом направлении.
А все из -за того, что такие журналы, как ваш, распространяют дух вольнодумства и сводят на нет все начинания властей. Ясно? — Майор Сасаки снова хлопнул ладонью по лежавшему на столе журналу.
Директор Асидзава, не отвечая, продолжал:
— Чтобы руководить народом, нужно соблюдать какую-то последовательность. Только тогда, когда идея дойдет до сознания народа, он начинает двигаться в нужном направлении. Мы вовсе не собираемся ставить палки в колеса усилиям правительства или военного руководства. Если война не приведет к победе, это будет очень трагично. Чтобы избежать этого, нужно спокойно, без спешки руководить народом. А вы хотите тащить его за собой на веревке.
— А я заявляю, что это и есть либерализм! — заорал майор.— Знаю я эти рассуждения! Государство не может заниматься подобной прекраснодушной болтовней! Понял? Разве в теперешнее чрезвычайное время можно думать о настроениях каждого отдельного человека? Это тебе не воспитание младенцев в детском саду! Осуществление священной миссии, которым сейчас занято государство, требует от всех безоговорочного подчинения приказу. Каждый должен отбросить всякие личные побуждения и не щадить сил во имя общего блага. И в такое время — сказал тоже! — у-беж-дать народ, что-то ему разъяснять. Ничего не скажешь, хорошую песню запел! В армии любой приказ считается непререкаемым и безоговорочным. Если бы нашелся болван, который в ответ на полученный приказ заявил бы, что не может его уразуметь, разве можно было бы воевать?.. Подобные речи по самому существу своему — вольнодумство. Нет, я этого так не оставлю. Слушай, главный редактор! С директором толковать бесполезно, так я тебя предупреждаю: чтобы каждый месяц к десятому числу редакционный план был у меня на столе. Все рукописи должны быть здесь и пройти просмотр. Понял?
— Так точно, понял,— тихо ответил Кумао Окабэ.— Но только, что пи говорите, господин майор, журнал —-это специфическая штука, для издательской работы все ж таки требуется специальная квалификация и навык...
— Понимаю! — майор кивнул.— Конечно, издавать журналы должны вы,' гражданские люди. А вот направление должно целиком и полностью соответствовать тем указаниям, которые мы вам даем. Без этого я издавать журнал не разрешу. Ясно?
— Так точно.
— Ну, если ясно, то и хорошо. К исполнению приступить немедленно. Мы вовсе не собираемся закрывать такой влиятельный журнал, как «Синхёрон». Надеюсь, что отныне вы будете активно и плодотворно сотрудничать с нами. Все. Можете идти.
Директор Асидзава, повесив легкую трость на левую руку и держа шляпу в правой, ровным шагом вышел из комнаты. На лице его застыла мрачная улыбка отчаяния. Весь авторитет журнала «Синхёрон» был легко и просто растоптан тупостью и детским упрямством какого-то одного армейского майора. И такова судьба не только его журнала. Грубый произвол и губительное вмешательство военщины ощущается и в политике, и в экономике, и в области науки и культуры, даже в искусстве. Гибнут и разрушаются все порядки, испокон веков установленные в общественной жизни.
На улице Кумао Окабэ сразу же догнал Асидзава.
—- Шеф, честное слово, обидно! Они намерены подчинить себе всю культурную жизнь Японии. Эти тупицы хотят руководить журналами, прессой. Вот уж в буквальном смысле засилье военщины! Да, Действительно, с ними говорить бесполезно. Майор Сасаки уже успел прославиться как особо зловредный тип. Во всех редакциях от него стонут. Если только его не переведут куда-нибудь на другую должность, всем периодическим изданиям придет конец. Говорят, редактор одного женского журнала каждый месяц дает ему взятки, водит по ресторанам, спрашивает разрешения на каждую рукопись, вплоть до объявлений,— одним словом, на все лады старается угодить. И что вы думаете? — сумел таким путем добиться даже увеличения лимитов на бумагу!.. Вот майор и вообразил о себе невесть что и решил, что с нами тоже можно так обращаться... А что, шеф, давайте-ка пригласим его разок в ресторан, как вы на это смотрите? Возможно, это и впрямь лучший выход из положения.
Директор отрицательно покачал головой.
— Нет, я не согласен,— сказал он.
— Конечно, шеф, я вполне понимаю, что вам это не по душе. Но вам необязательно присутствовать самому. Мы сами, без вас, все провернем.
— «Синхёрон» — не проститутка!
Окабэ громко расхохотался.
— Но ведь когда цензура начнет просматривать все редакционные планы, тоже не сладко будет. Придется делать все по указке военщины. Вздохнуть не дадут.
— Вот и покажи свое искусство как главный редактор. Сумей как-нибудь вывернуться.
— Это само собой, что-нибудь уж придумаю. Надо будет составить один номер так, чтобы угодить этим господам. Я уже обмозговал такой план. Ведь хуже будет, если они вовсе закроют журнал. Но вот беда — читатели наши все придерживаются либерального образа мыслей... Если журнал вдруг возьмет курс вправо, это сильно отразится на коммерческой стороне... Одним словом, куда ни кинь, всюду клин...
Увядшие листья платанов падали на землю и, шурша, устилали тротуар. Стоял ясный, погожий осенний день. Какие-то люди, одетые в «национальное платье», направлялись на площадь перед мостом Нидзюбаси, чтобы, согласно традиции, издали поклониться дворцу императора. Ветерок развевал пурпурные знамена, которые они несли. Прошла другая группа, в молчании окружившая нескольких юношей-призывников с красными шнурками на рукавах серых пиджаков. На площадь направилось много народа. Некоторые распевали военные песни. Впереди, за темными густыми деревьями парка, в глубоком безмолвии высился императорский дворец. Известно ли императору, какие непомерные жертвы приходится приносить его подданным? Дворец безмолвствовал. В ответ на крики «Бандзай!», которые раздавались в толпе, только стая черных ворон взлетела в небо с высоких сосен дворцового парка.
Юхэй Асидзава шагал своей обычной размеренной, четкой походкой. Старомодный и чопорный, убежденный приверженец приличий и хорошего тона, он старался ничем внешне не проявить своих переживаний, как бы тяжело ему ни было.
Они поднялись в лифте на шестой этаж. Перед тем как войти к себе в кабинет, Асидзава, обернувшись, сказал Кумао Окабэ:
— Я хочу побеседовать кое о чем с сотрудниками. Попроси, пожалуйста, собраться всех в зале для заседаний.
Большая комната, где обычно происходили редакционные совещания, одновременно служила библиотекой — по обеим стенам тянулись полки, битком набитые словарями и собраниями сочинений различных авторов. Окно было небольшое, и от этого помещение казалось несколько мрачным. Иногда по белому потолку мгновенно проносились и исчезали светлые блики — отражение солнечных лучей, падавших на ветровые стекла и лакированные крыши автомобилей, пробегавших внизу по улице. Иногда солнечный зайчик падал на темные шкафы с книгами, и тогда внезапно разом озарялись и вспыхивали тисненные золотом буквы на корешках. Более двадцати сотрудников редакции разместились вокруг большого стола, стоявшего посреди комнаты, и, ожидая директора, от нечего делать курили.
Застекленная дверь отворилась, и вошел Асидзава. — Прошу извинить, что заставил ждать...
Директор сел в стоявшее в центре кресло. Он был одет изысканно и элегантно, словно артист. Вытащив из жилетного кармана золотые часы с двумя крышками, он бегло взглянул на циферблат и снова защелкнул крышку. Юхэй во всех мелочах придерживался старинной моды, по возможности отвергая все новомодное; ему правились незыблемые обычаи старины.
— Я попросил вас собраться, господа, чтобы сообщить вам следующее. Только что мы с Окабэ-куном вернулись из Информационного управления. Вам, конечно, хорошо известны стиль и манера обращения в этом учреждении. Однако сегодня мы, сверх ожидания, услышали нечто, выходящее за пределы обычных разносов. А именно — нам предложили до передачи материалов в печать присылать все намеченные к опубликованию статьи на просмотр военной цензуры. Говоря коротко, тем самым нас фактически лишают права составлять и редактировать наш журнал. Причина этого, как нам было заявлено, состоит в том, что «Синхёрон» — журнал либерального толка. Это единственный довод, который нам привели. Мы пытались пустить в ход все аргументы, но чем больше мы объясняли и протестовали, тем хуже был результат. Все, что мы говорили, было сказано совершенно впустую. Мы ничего не могли поделать. Вот как обстоят дела... Итак, на ближайшее время нам не остается ничего другого, как подчиниться так называемому «руководству» Информационного управления. Очевидно, несколько ближайших номеров нашего журнала будут представлять собой нечто весьма неприглядное. Я на это иду. Бесполезно сопротивляться насилию. В самом деле, всего какой-нибудь час назад майор Сасаки орал на меня, заявляя, что сотрет с лица земли все журналы, подобные нашему «Синхёрону». Очевидно, господа военные считают, что могут, если пожелают, полностью ликвидировать такой рупор общественного мнения, каким является вся пресса вообще., Говорить с подобными личностями о вопросах культуры, все равно что декламировать Байрона перед свиньями,;— директор сделал паузу и, спокойно улыбаясь, обвел взглядом сотрудников.
Молодые журналисты молчали. Некоторые сосредоточенно рассматривали потолок,— может быть, они уже па все махнули рукой. Другие не поднимали глаз от стола,— они, кажется, находились в состоянии крайнего замешательства. Третьи сидели закрыв глаза, со скрещенными на груди руками, и думали о чем-то своем. Два десятка сотрудников, каждый по-разному, безмолвно слушали речь директора. Юхэй зажег погасшую сигарету и продолжал: