Хиросэ переживал безмерное чувство свободы. Он был теперь свободен и от армии, и от госпиталя, и даже от отца. При этом богатство отца перешло в его руки, и все, что было у отца, теперь принадлежало ему одному.
Единственной обузой, от которой надо было освободиться, была вдова отца — мачеха, и ее дочь. Эта женщина на протяжении долгих лет заботилась о нем, как о сыне, но Хиросэ не чувствовал к ней ни малейшей привязанности.
Отдав ей в собственность некоторое количество акций, а также маленький особняк с участком земли, построенный для нее отцом еще в то время, когда она находилась на положении содержанки, он попросту выгнал из дома мачеху с дочкой. Хозяйство он решил поручить заботам двух служанок. Так все окончательно устроилось наилучшим образом.
Избавившись от всяких уз, почувствовав себя полностью независимым и свободным, получив в свое распоряжение весь капитал, он стал искать женщин. Токио кишмя кишел женщинами — теми самыми женщинами, от которых Хиросэ был оторван во время пребывания в армии, да и после, в госпитале. С точки зрения самоуверенного Хиросэ, все они без малейшего исключения жаждали богатства, помышляли только о деньгах. Всё это были женщины беспокойные, неустроенные, гонимые бурными волнами эпохи. Жизнь была нищая, полуголодная, и все они были доступны.
Сразу после похорон отца он, прихрамывая, отправился в дом свиданий, куда частенько наведывался его отец, и позвал проститутку. Глазау нее были узенькие, как щелочки, движения и манеры ласковые, но тело жилистое, как у крестьянки. Коснувшись женщины, он с новой силой почувствовал, что навсегда покончил с армией и вернулся к обычной жизни. Каждой клеткой своего тела он наслаждался ощущением давно забытой свободы.
Потом он пошел в другой дом и вызвал другую женщину. Ему хотелось узнать как можно больше женщин. В предвидении приказа о запрещении увеселительных заведений в веселом квартале царило лихорадочное оживление. Накануне всеобщей катастрофы, угрожавшей стране, здесь, в веселом квартале, справлялся своеобразный пир во время чумы.
Проснувшись поздней ночью в тишине погруженного в сон квартала Акасака, он отпил воды из стоявшей у изголовья чашки, закурил сигарету и вдруг взглянул на себя как бы со стороны — и смутное чувство какой-то неудовлетворенности неприятным холодком пробежало по телу. Да, сейчас он мог распоряжаться собой как '.отел. Ни армейская дисциплина, ни обязательства перед родственниками не тяготели над ним, он волен был поступать как ему вздумается. Но вместе с тем это означало, что по существу он одинок. Он никого не любил, и никто не любил его. Он зарабатывал деньги, пил сакэ, приглашал женщин, спал с ними,— и все же никто по-настоящему не интересовался ни им самим, ни всей го жизнью. Глядя на спавшую рядом женщину, растрепанную, с размазанными по лицу белилами, с полураскрытым ртом, в котором блестели золотые коронки, он попытался понять, в чем причина овладевшей им смутной тоски,— и вдруг, сам не зная почему, вспомнил женщину-фармацевта, которая работала в аптеке Военно-медицинской академии. Их мимолетное общение во время его пребывания в госпитале вдруг показалось ему очень дорогим.
С пятого марта вступило в силу «Положение о введении чрезвычайного положения», и большинство баров и ресторанов закрылось. Однако это была только видимость, на самом же деле в потаенных залах, за плотно закрытыми ставнями, по-прежнему каждую ночь гости садились за столы, уставленные вином и закусками, по-прежнему звали женщин и кутили напропалую. И военные и гражданские чиновники, так же как раньше, посещали эти заведения, если их приглашали. Меры, направленные на оздоровление политического курса, на введение «чрезвычайного положения», мало-помалу превратились в смешной фарс. Люди научились приноравливаться к обстановке суровых репрессий и, таясь от преследования властей, вели свою тайную, особую жизнь в укромных уголках, куда еще не дотянулась рука полиции.
Вот почему, несмотря на введение чрезвычайного положения, Дзюдзиро Хиросэ не испытывал недостатка в развлечениях. Но разврат, никем и ничем не сдержанный, не возбуждал интереса. Он менял женщин одну за другой, и, чем больше он их менял, тем сильнее становилась неудовлетворенность и смутная, непонятная тоска. Вскоре его стали раздражать эти женщины, которым стоило только заплатить, и они без единого слова протеста, с готовностью раздевались для него. Среди разврата и безудержного разгула он постепенно начал понимать, что мужчине доставляет радость не тело, а любовь женщины. И всякий раз при этом ему вспоминалась та женщина-фармацевт.
Однажды под предлогом служебного поручения он вызвал к себе па дом служащую из типографской конторы и силой затащил ее к себе в спальню, но наутро, то
не успел заняться рассвет, как она ушла, швырнув на пол деньги, данные ей Хиросэ. Это была белолицая женщина, с рыжеватыми волосами, с мягким и нежным гглом, которое, казалось, вот-вот сломается, если сжать его чуть покрепче, ее муж воевал где-то на Новой I '«инее.
Служанка подобрала брошенные деньги и за завтраком робко подала их Хиросэ. Кинув деньги на стол и принимаясь за вторую чашку риса, он подумал, что в конечном итоге ему так и не удалось завладеть этой женщиной. Он коснулся только внешней ее оболочки, душа же ее так и осталась для него чужой и далекой. 11 он снова вспомнил о Иоко Кодама. Прошло уже два месяца с тех пор, как они виделись в последний раз.
«Но добиться ее любви — задача довольно сложная и обременительная»,— подумал он. Ни деньги, ни власть, ни приказ в данном случае не имели никакого значения. В его распоряжении не было ни одного подходящего способа для завоевания быстрой победы. Меньше всего он намеревался тратить усилия на то, чтобы завоевать любовь Иоко. По мнению Хиросэ, любовь и не стоила подобных усилий. Нет, хватит с него этих капризных женщин, с которыми не оберешься хлопот, думал он,— но образ Иоко почему-то не исчезал из памяти. Каждый день после работы он вместе с Кусуми отправлялся в район Акасака, потом Кусуми уходил, а Хиросэ оставался там на ночь. Грузовая машина, отвозившая по утрам директора в типографию, почти через день заезжала за ним не домой, в район Сиба, а в веселый квартал Акасака.
Иосидзо Кусуми, хотя и пил сакэ вместе с директором, но как только разговор о делах заканчивался, брал свой портфель и немедленно уходил, без малейшего сожаления покидая и ресторан и женщин. Работа интересовала его куда больше, чем женщины. Его волновало острое ощущение тайной борьбы за наживу в обход строгих законов. Он заставлял Хиросэ финансировать чти сделки, часть выручки брал себе, а хозяину умел обеспечить до тридцати процентов и выше дохода в месяц. Намного более опытный, чем Хиросэ, этот человек был беспощаден.и холоден,.как лезвие ножа. На работе в конторе он был молчалив и целыми днями только и знал что щелкал на счетах, производя впечатление человека туповатого и довольно нерасторопного.
Как-то раз, в начале апреля, они сидели за бутылкой пива в уединенном помещении ресторана в Акасака. Был тот неопределенный час, когда гейши еще не пришли и гости не знают, чем заняться. Хиросэ, опираясь локтем на циновку, смотрел в окутанный сумерками сад.
— Знаешь, Кусуми-кун, я решил жениться. Что ты на это скажешь? — неожиданно сказал он.
— Хо!—удивился Кусуми.— Обратились, значит, на праведный путь?
— Не в этом дело. Просто наскучили гейши.
— Ну, если наскучили, тогда самое время, женитесь. Есть уже кто-нибудь на примете?
— Да как сказать...
— А госпожа, которую вы отправили в Нагаока? Решили, значит, окончательно с ней расстаться?
— Да. Такая жена мне не нужна.
— Тогда нужно бы все оформить как следует, иначе может получиться неудобно.
— Вот что, Кусуми, завтра же напиши ей письмо. И пошли кого-нибудь.
— Написать можно, только как вы распорядитесь?
— Денег я ей не дам. Не за что. Она их не заслужила. Что, скажешь — нет? Пусть забирает свои вещи, и все.
— Ах так. Отлично, так и поступим.
Что бы ни сказал хозяин, Кусуми и бровью не поводил. За толстыми стеклами очков, которые он носил из-за сильной близорукости, нельзя было рассмотреть выражение его глаз. Худое, увядшее лицо Кусуми оживлялось, только когда дело касалось работы.
— Значит, так и поступим. Ну а новая кандидатка что за особа? Девица?
— Нет, вдова. Муж был военный.
— Так, так. Где-нибудь служит?
— Она фармацевт.
— Фармацевт?.. Это загвоздка! С образованием, значит?..
— Очевидно. По-твоему, это загвоздка?
— Рассуждать любят много... И где же она работает?
В аптеке Военно-медицинской академии. Наверное, опа и сейчас еще там.
— Понимаю... Госпитальный роман. Значит, она тоже согласна?
— До этого дело еще не дошло. С тех пор как я выписался, ничего о ней не слыхал.
— Ну что ж, тогда попробуйте написать ей. Увидите, откликнется или нет
— Да вроде бы повода нет вдруг писать ей ни с того пи с сего
— Зачем вам какой-то повод?-Вы, знай себе, напишите, и ладно. Можно просто благодарственное письмо— весьма, мол, признателен за заботу во время пребывания в госпитале... А можете попросту пригласить се куда-нибудь вечером в знак благодарности...
— Ну, сюда, в Акасака, она вряд ли пойдет.
— А вы пригласите домой.
— Пожалуй... Но понимаешь, Кусуми, ведь это не то что гейша, так сразу с ней не поладишь. А я, по правде сказать, терпеть не могу всего этого ломанья и церемоний...— Хиросэ уже готов был идти на попятную.
— Вот так чудеса! А вы, хозяин, оказывается, против всякого ожидания, плохо разбираетесь в любовных делах. Женщина чем капризнее, тем она интереснее. Правда, у хозяина характер нетерпеливый, так что долгая канитель, пожалуй, придется вам не по вкусу... В таком случае купите ей кимоно или, скажем, кольцо с брильянтом. Одним словом, хоть мы с вами и не в Америке живем, а попытайтесь воздействовать, так сказать, вещественным способом...— В лице Иосидзо Кусуми, без малейшего смущения или колебания поучавшего Хиросэ совершенно так же, как он объяснял ему ход работ в типографии, сквозило в эту минуту какое-то дьявольское лукавство.