«По случаю рождения своего сына «Мак» пригласил «Сынка» [22] к себе на обед. «Сынок» просидел весь день за бутылкой у «Мака» и крепко выпил… «Сынок», выпив, не терял сознания, но сильно расчувствовался. Он извинялся перед «Маком» и почти со слезами просил у него прощения за то, что в начале их знакомства подозревал его в том, что он агент ГПУ… Под конец своих «откровений» «Сынок» говорил, что борьба оппозиции еще с самого начала в Союзе была безнадежна и что в успех ее никто не верил, что он еще в 1927 году потерял всякую веру в революцию и теперь ни во что не верит вообще, что он пессимист. Работа и борьба, которые ведутся теперь, являются простым продолжением прошлого. В жизни для него важнее – женщины и вино…»{102}
Так докладывали агенты НКВД в Москву. Не мог скрыть своего пессимизма и сам Седов, отправляя письма отцу и матери. Более того, 14 ноября 1937 года «Мак» через резидента доложил в Иностранный отдел НКВД о том, что «Сынок» чувствует себя подавленным и «оставил завещание, в котором указал, где хранится его архив и т.п.». Там также сказано: «Завещание у брата Молинье»{103}. Как потом выяснилось, архив находился в сейфе банка, а ключ был у Жанны. Лев Седов предчувствовал надвигающуюся трагедию…
Отец успокаивал сына, но в то же время выговаривал ему за «неудовлетворительное содержание «Бюллетеня». Что касается поездки в Мексику, хотя бы на время, отец не поддержал эту идею: «Уехав из Франции, Лев ничего не выиграет: едва ли Соединенные Штаты разрешат ему въезд; в Мексике он будет в меньшей безопасности, чем во Франции»{104}. Отец явно не хотел, чтобы сын также стал затворником Койоакана.
Как казнил себя Троцкий за эти слова через два месяца! Какие муки запоздалого раскаяния он испытывал! Как он не почувствовал смертельной опасности, нависшей над сыном? Увы, и провидцы, которые во мгле грядущего могут рассматривать контуры зреющих событий, часто бессильны увидеть то, что лежит прямо под ногами.
8 февраля 1938 года у Седова начался сильный приступ аппендицита. Пока Этьен (Зборовский) звонил по частным клиникам, Лев написал последнее письмо, которое просил вскрыть лишь в «крайнем случае». Уже после обеда больному сделали операцию в клинике русских эмигрантов. Все прошло благополучно, дело быстро шло на поправку. Седов уже ходил и готовился выписаться из клиники. Однако через четыре дня у него вдруг наступило резкое ухудшение. Появились признаки отравления. После страшной агонии, когда врачи были уже бессильны, старший сын Троцкого – последний из четырех его детей – скончался. Ему было только 32 года…
Конечно, о заболевании Седова Зборовский немедленно сообщил своему «покровителю». В тот же день Москва знала о случившемся. Но в оперативных документах, сохранившихся в архивах НКВД, нет данных о прямых распоряжениях воспользоваться случаем и убрать «Сынка». Нет по двум причинам. Тогда многие подобные распоряжения, как мне объяснили, обычно отдавали устно, условленным знаком, сигналом, чтобы не оставлять следов. И вторая причина – значительная часть документов уничтожалась по «закрытии дела». Нельзя не учитывать и того обстоятельства, что НКВД мог быть не заинтересован в смерти Седова, ведь сын Троцкого сам невольно служил важнейшим источником информации обо всем троцкистском движении и был нужен Москве.
Но у меня, например, мало сомнений о причастности НКВД к устранению «Сынка». Однако я совсем не уверен, что этим занимался сам Зборовский. То был «источник», а не исполнитель подобных акций. К этому времени Л.Д. Троцкий был уже в Мексике и основные усилия переносились туда. Ценность Л. Седова для НКВД заметно снизилась, тем более что Москва в 1938 году еще раз поставила задачу «убрать» самого Троцкого. А у Льва Седова в это время появились явные приметы духовной депрессии.
Отец и мать, получив сообщение из Парижа о кончине сына, были потрясены до глубины души. Несколько дней они, запершись в комнате, никого не принимали, находясь в состоянии глубокой скорби и отчаяния. Но едва придя в себя, Троцкий и его друзья потребовали скорейшего расследования обстоятельств смерти Седова. Почти ни у кого не было сомнений, что сын Троцкого отравлен. Однако, как и ожидалось, убийство было совершено достаточно профессионально, без явных следов преступления. В НКВД существовал специальный отдел, отрабатывавший «техническую» сторону подобных дел.
20 февраля 1938 года, через неделю после смерти сына, Троцкий написал потрясающий некролог, который и сегодня читать спокойно нельзя. Приведу лишь некоторые выдержки из него:
«То старшее поколение, в рядах которого мы выходили в конце прошлого века на дорогу революции, все, без остатка сметено со сцены. Чего не сделали каторжные тюрьмы царя, суровая ссылка, нужда эмигрантских лет, гражданская война и болезни, – писал изгнанник, – то доделал за последние годы Сталин, как злейший из бичей революции». Троцкий писал о той большой помощи, которую оказывал ему сын в литературной работе: «Такое сотрудничество было возможно только потому, что наша идейная солидарность перешла в кровь и нервы. Почти на всех моих книгах, начиная с 1928 года, надо было бы, по справедливости, рядом с моим именем написать и имя сына».
С глубокой убежденностью Троцкий пишет, что «московские мастера убили его. И весть о его смерти они отметили в календаре Термидора как крупное торжество». Слова отца полны горечи: «Прощай, милый и несравненный друг! Мы не думали с матерью, не ждали, что судьба возложит на нас еще и эту страшную работу: писать твой некролог… Мы не сумели охранить тебя»{105}.
А в Париже окружение Седова, инструктируемое Москвой, хотело сохранить связи со «Стариком» (так называли Троцкого в оперативных донесениях разведки). В архивном деле Марка Зборовского есть такой документ из Парижа:
«1. Русс на заседании Политбюро французских троцкистов предложил «Маку» впредь до особого распоряжения «Старика» взять на себя всю работу русской группы. Французы будут признавать только «Мака» представителем русской группы.
2. «Мак» вместе с «Соседкой» (Л. Эстрин. – Д.В. ) 18 февраля (1938 г.) отправят «Старику» письмо, где изложат подробности смерти «Сынка».
3. «Соседка» сообщила «Маку», что имеются три архива:
а) старый архив, который хранится в сейфе банка, а ключи у Жанны;
б) старый архив, хранится у «Мака» (нам известен);
в) спрятан «Соседкой» (архив «Аякса»). Местонахождение «Сынок» не знал.
4. Отношения у «Мака» с «Соседкой» хорошие. Последняя считает себя равноценным преемником «Сынка». Предложено «Маку» «Соседку» не «отшивать», а выкачивать у нее все, что она знает. Это очень важно…
5. «Мак» имеет от нас задание перенять дальнейшую связь с «Международным секретариатом» на себя…»{106}
Уничтожив Льва Седова, эти же люди над его трупом пытаются связать порванные нити, тянущиеся от кабинетов НКВД к одному из бывших вождей русской революции.
К этому времени уже не было сомнений в том, что в застенках Ежова погиб и Сергей. Кровавая жатва Сталина захватила своим серпом миллионы советских граждан. Среди них оказались и дети Троцкого.
Он не знал о судьбе своих внучек в Союзе после ареста А.Л. Соколовской, а за рубежом остался только один отпрыск его рода – внук Сева. Усыновленный Львом, он сменил много мест жительства: Турция, Германия, Австрия, Швейцария, Франция… К моменту смерти нового отца ему было чуть больше десяти лет. Троцкий, подсознательно чувствуя свою вину за гибель детей, хотел взять заботы о последнем внуке на себя. Почему вины?
Он понимал, что его политическая борьба сделала несчастными обе его семьи, в конечном счете она самым роковым образом сказалась на судьбе всех его детей. Прячась за бетонной стеной своего двора в Койоакане, он жестоко судил себя, вспоминая, что так мало сделал для лечения своих дочерей, не нашел должного контакта с Зиной, не уговорил Сергея уехать с ним в Турцию, не откликнулся на желание Левы временно покинуть Францию… Да, в первую очередь он думал о деле, а не о детях. Вина его велика… Комплекс невольной вины за гибель всех своих детей Троцкий мучительно нес до последних дней жизни.
Но с внуком дела оказались сложными. Жанна Молинье отказалась ехать в Мексику с Севой. Началась письменная «война» между Троцким и Жанной, принимавшая порой неприличные, оскорбительные формы. Троцкий это понимал, мучился, переживал. Ему с большим трудом удалось заполучить часть своих архивов, находившихся у сына, но Троцкий потерял покой, постоянно думая о внуке. Он даже обратился в суд, желая законно заполучить внука, дело тянулось целый год, но Жанна не уступала мальчика.
Тогда Троцкий написал внуку письмо на французском. Послание отправлено 19 сентября 1938 года.
«Дорогой малыш Сева!
Я пишу тебе в первый раз. Наш бедный Лев всегда держал нас в курсе (Натали и меня) твоей жизни, твоего роста и твоего здоровья…»
Далее Троцкий пишет, что он очень озабочен тем, что Сева совсем забыл русский язык. Отец мальчика в письмах к Троцкому просил, чтобы в случае «непредвиденного» дедушка сделал все для того, чтобы мальчик не забыл родной язык. Поэтому дедушка предлагает Севе приехать к нему, чтобы обсудить вопросы его будущего и восстановить язык родины.
«Я написал письмо к моим друзьям Альфреду и Маргарите Росмер, – продолжал Троцкий. – Ты их знаешь, мой мальчик. Дядя Лев восхищался ими и был связан с ними горячей дружбой… Я хочу, чтобы ты их навещал, как минимум один раз в неделю. Я написал Росмерам по вопросу твоего путешествия. Я тебя нежно целую, мой маленький Сева. Ко мне присоединяется и Натали. Мы говорим тебе: до скорого свидания!
Р.S. Ты, естественно, покажешь это письмо Жанне, чтобы я не писал дважды одно и то же»{107}.
Но эти обращения не помогали. Жанна Молинье не хотела отдавать ребенка. Тогда Троцкий написал министру юстиции Франции, где указывал, что отца и матери у Всеволода Волкова теперь нет. «Единственным кровным родственником Всеволода, моего законного внука, остаюсь я, нижеподписавшийся… Г-жа Жанна Молинье не находится с ним ни в родстве, ни в свойстве… Ваше авторитетное вмешательство, г. министр, способно разрубить запутанный узел в 24 часа…»{108}