В программном заявлении IV Интернационала, подготовленном Троцким, позиция по этому вопросу была выражена четко: «Защита СССР принципиально совпадает для нас с подготовкой международной пролетарской революции. Мы начисто отвергаем теорию социализма в отдельной стране, это невежественное и реакционное детище сталинизма. Спасти СССР для социализма может только международная революция. Но международная революция несет неминуемую смерть Кремлевской олигархии»{196}.
Ход мысли Троцкого ясен: нужно защищать СССР, чтобы вызвать мировую революцию. А уж она-то сметет Сталина и его режим. Эти идеи он хотел внедрить и в общественное сознание советских людей. А пока, как пишет затворник, часть издаваемой троцкистами литературы нужно «придерживать на складе…» Утопичности своего замысла – свершить антисталинскую революцию на волне гитлеровского нашествия – Троцкий не понимал.
Приведу отрывок еще из одного письма Троцкого, отправленного за полтора дня до рокового нападения. Я не мог установить, кто скрывался под именем «товарищ Р.» Вероятнее всего, что это один из руководителей американской Социалистической рабочей партии, в значительной мере разделявший взгляды Троцкого.
«18 августа 1940 г.
Уважаемый товарищ Р.!
В течение последних двух лет мы неоднократно обсуждали вопрос о Вашем приезде сюда. В предпоследний раз мы ждали Вас, когда к нам приезжали Ваша дочь и ее муж. Затем мы ожидали Вашего приезда, когда Джордж Кэннон, Форел Доббс и Джо Хэнсон приезжали к нам для оценки обстановки после нападения…
Я могу лишь выразить нашу личную и сугубо «провинциальную» точку зрения, что Ваш визит, неоднократно назначаемый на различные сроки, должен все-таки состояться. Я убежден, что Ваше пребывание здесь даже на протяжении каких-нибудь двух недель будет крайне важным для нашего небольшого гарнизона, не говоря уже о нашем искреннем желании встретиться с Вами.
Вы, безусловно, будете обеспечены жильем и питанием.
С сердечными пожеланиями»{197}.
Троцкий, вероятно, хотел еще раз обсудить вопросы упрочения своей безопасности, а одновременно и положение, сложившееся в Социалистической рабочей партии. Дело в том, что в СРП произошел раскол. Большинство, ведомое Кэнноном, продолжало держать сторону Троцкого, а меньшинство, возглавляемое давними личными знакомыми Троцкого – Шахтманом и Бернхемом, фактически порывало не только с троцкизмом, но и традиционным марксизмом вообще. Троцкого особенно удручало, что в этой компании оказался Шахтман, которого он считал своим верным учеником.
Попутно замечу, что расколы, фракционные склоки, взаимные обвинения, идейные распри с самого начала стали характерной чертой троцкистского движения. Эта непримиримость друг к другу объясняется глубокой внутренней противоречивостью движения вообще. Троцкий фактически объявил идейную войну всем: и буржуазии, и социал-демократии, и сталинизму. Троцкий не изменил своей точки зрения, высказанной им в начале 30-х годов: «Борьба с социал-демократией есть борьба с демократическим флангом империализма»{198}. Многие из его сторонников считали главным пунктом стратегии Троцкого борьбу со сталинизмом, а все остальное – как приложение этому курсу.
Связи с Парижем после смерти сына ослабевали. Он получал по-прежнему письма от Л. Эстрин, Этьена; ему аккуратно высылали книги и журналы, которые он запрашивал. Но с гибелью Льва что-то оборвалось у хозяина маленькой крепости в Койоакане. Правда, когда приехала Л. Эстрин, они весь вечер молча слушали сотрудницу и близкую подругу сына, вновь и вновь безутешно переживая трагедию{199}.
А «Тюльпан» в своих письмах по-прежнему просил разрешения у Троцкого приехать в Мексику{200}. Но изгнанник находился в том состоянии, когда новые люди, новые лица ему уже не были нужны. Он устал от посетителей, устал от опасности, устал от борьбы.
Почти каждый день, справившись с текущими делами, Троцкий пододвигал к себе стопку листов бумаги и мучительно пытался написать что-то новое о Сталине. Но он сказал о нем так много в статьях, очень похожих друг на друга, что его усилия давали незначительный результат. Дело с этой книгой подвигалось медленно. Одна из причин – исключительно слабая информация из СССР. Кроме приходящей с месячным опозданием фальсифицированной «Правды» и с трудом доходящих сообщений радио, сведений почти не поступало. Троцкий не мог, конечно, знать, что за те 43 месяца, что судьба отведет ему пробыть в Мехико, Сталин сумеет сотворить очень многое, что не попадет в его книгу.
Вождь превратился уже в настоящего земного бога. Слепое поклонение ему стало самой главной и уродливой чертой советского образа жизни. Дело дошло даже до того, что незадолго до своего смещения Н.И. Ежов, основываясь на «многочисленных просьбах трудящихся», предложил невероятное. В его ведомстве был подготовлен проект Постановления Верховного Совета СССР о переименовании столицы, города Москвы, в город… Сталинодар. Проект был послан в Политбюро и Президиум Верховного Совета. Но Сталин не решился на этот шаг; диктатор был осторожным и неглупым человеком… Лучше уж «совершенствовать» карательные меры против врагов всех мастей, особенно против троцкистов. Например, в 1939 году по инициативе вождя было решено «применять к дезорганизаторам лагерной жизни самые суровые меры, вплоть до расстрела»{201}. За те годы, что Троцкий провел здесь, в Мехико, Сталин почти ежедневно лично утверждал сотни списков тех, кого считали «троцкистами» и осужденными по «первой категории», т.е. к смерти! Если бы знал изгнанник, что походя кремлевский вождь устанавливал и чудовищные рекорды! Так, только 12 декабря 1938 года Сталин и Молотов санкционировали расстрел 3167 человек!{202} Троцкий был отрезан от многого, что творилось на родине, и понимал, что одни заклинания, сентенции, гневные филиппики не спасут его последнюю книгу. Он нервничал, рылся в газетах, просил сторонников найти фактические материалы о сталинском режиме.
Во всяком случае, в канун роковых событий у Троцкого было мало причин для оптимизма как в личном, так и в политическом плане. Пока лидер IV Интернационала пытался консолидировать свое движение и направить его в нужную сторону, московская группа чекистов в Мехико не теряла времени зря.
Материалы П.А. Судоплатова, данные процесса над Морнаром – Джексоном – Меркадером, воспоминания Натальи Ивановны Седовой («Так это было»), показания начальника мексиканской тайной полиции Л. Саласара, секретаря Троцкого Дж. Хансена, рассказы брата Рамона Меркадера – Луиса, публикации И. Дейчера, И. Левина, Дж. Кармайкла, Ю. Папорова и других, в том числе и из закрытых до недавнего времени источников, позволяют проследить хронику внедрения Р. Меркадера в число «своих» людей Троцкого. Это было главной задачей, которую должен был решить Эйтингон. Ликвидация же человека, ставшего объектом страшной ненависти кремлевского руководителя, представлялась делом криминальной техники. Вот перечень-хроника посещений Меркадером «объекта». Составлена она на основе многочисленных документов из архивов НКВД.
Впервые Джексон переступил порог дома где-то в конце апреля 1940 года, когда отвез супругов Росмеров в город по какому-то делу. Он помог занести саквояж Маргариты в их комнату и тут же вернулся к машине.
28 мая накануне отъезда супругов Росмеров Меркадер был приглашен к обеду в дом Троцкого. Его представили как «друга Сильвии», который отвезет на своей машине Маргариту и Альфреда в порт. По просьбе Росмеров и по распоряжению Троцкого Меркадера ввел в столовую начальник охраны дома Гарольд Робинс.
12 июня Меркадер, перед тем как выехать по «вызову шефа» фирмы в Нью-Йорк, зашел в дом, чтобы попросить разрешения Троцкого оставить свой «бьюик» во дворе дома на время его отсутствия.
29 июля Наталья Ивановна пригласила Сильвию и Рамона на чашку чая. Разговор в основном шел о будущем «молодых». Наталья Ивановна была уверена, что у них будет свадьба, и тактично, с юмором говорила о семейной жизни и ее превратностях.
1 августа Рамон ездил с Сильвией и Натальей Ивановной за хозяйственными покупками в центральные магазины. Он сосредоточенно переносил пакеты и свертки в дом – туда, куда ему указала Седова. После этого Джексон сразу же уехал, сославшись на неотложные дела.
8 августа Меркадер без видимых причин для визита появился в доме с букетом цветов и коробкой сладостей. В беседе с Троцким он, однако, заметил, что готов сопровождать хозяина дома во время его экскурсий в горы. Троцкий поблагодарил за готовность, но не дал утвердительного ответа.
11 августа, приехав после обеда за Сильвией, Рамон не стал ее дожидаться на улице у машины, а вошел в дом. Охрана восприняла это как должное: он уже примелькался. Вскоре привлекательный «коммерсант» вышел с «невестой», и они уехали.
17 августа новый «друг дома» приехал без приглашения и попросил, чтобы Троцкий уделил ему несколько минут: Джексон хотел, чтобы Лев Давидович посмотрел его статью, в которой он критиковал тех, кто нападает на троцкизм и прежде всего на Бернхема. Беседа была недолгой, и Меркадер уехал. Почему-то на этот раз он был одет в темный костюм и на руке лежал плащ, хотя было жарко.
Всего, как мне удалось установить, Джексон-Меркадер побывал в доме около десяти раз. Видимо, он присматривался к внутреннему расположению (хотя оно уже было известно из сообщений женщины-агента, которая, как мы знаем сегодня, работала на операцию), не имея пока четкого плана акции.
Будет и еще одно посещение, роковое… Оно состоялось 20 августа 1940 года, в 17 часов. Лучше всего об этом рассказала Наталья Ивановна Седова в своей потрясающей и краткой статье «Так это было»{203}. Опираясь на это самое главное свидетельство, а также на показания в суде обвиняемого и рассказы Луиса Меркадера, Джозефа Хансена и полковника полиции Леонардо Саласара, коротко воспроизведу последние часы жизни Л.Д. Троцкого. Материалы Судоплатова и Эйтингона позволяют расставить точные, как мне кажется, акценты в финале сталинской операции. Н.И. Эйтингон в своем сентябрьском письме 1963 года Н.С. Хрущеву из Владимирской тюрьмы назвал операцию «работой, проделанной в Мексике по заданию ЦК партии»{204}. Задания, особо важные, разведчикам поручались от имени ЦК, туда же руководство Секретно-политического и Иностранного отделов докладывало об их выполнении, а также сообщало всевозможную заслуживающую внимания информацию{205}.