…Шло заседание Политбюро, было это, кажется, в 1919 году. Троцкий узнал, что кто-то усиленно муссирует слухи о его якобы преступном решении в августе 1918 года расстрелять командира полка и комиссара на Восточном фронте, которые увели полк с боевых позиций и собирались отплыть в Нижний. Он понял, что об этом знают и члены Политбюро. Тогда я, вспоминает Троцкий, сказал:
— Если бы не мои драконовские меры тогда под Свияжском, мы не заседали бы здесь в Политбюро.
— Абсолютно верно! — отозвался, по словам Троцкого, Ленин и стал что-то быстро писать красными чернилами на типовом бланке Председателя Совета Народных Комиссаров. Заседание приостановилось, и через две минуты Ленин передал Троцкому чистый бланк{5}, где внизу его рукой было написано:
"Товарищи!
Зная строгий характер распоряжений тов. Троцкого, я настолько убежден, в абсолютной степени убежден, в правильности, целесообразности и необходимости для пользы дела даваемого тов. Троцким распоряжения, что поддерживаю это распоряжение всецело.
В. Ульянов-Ленин".
— Я вам выдам сколько угодно таких бланков… — сказал Ленин. Таким был человек, которого мы долгие десятилетия считали великим "гуманистом".
Троцкий далее пишет: "Ленин ставил заранее свою подпись под всяким решением, которое я найду нужным вынести в будущем. Между тем от этих решений зависела жизнь и смерть человеческих существ. Может ли вообще быть большее доверие человека к человеку? Самая мысль о таком необычайном документе могла возникнуть у Ленина только потому, что он лучше моего знал или подозревал источники интриги и считал необходимым дать ей наивысший отпор"[102]. О доверии сказано верно. Но доверять судьбы людей?.. Распоряжаться ими?.. И Ленин, и Троцкий полагали, что во имя революции допустимо все. Таковы были русские якобинцы.
Посвященным было ясно, что сведения (правдоподобные) о расстрелах на фронте по приказу Троцкого распространяют Сталин и Ворошилов. Например, на одном из пленумов ЦК в 1927 году выступал Ворошилов, который обвинил Троцкого в необоснованных репрессиях по отношению к командирам и комиссарам. Троцкий тут же перебил Ворошилова и громко выкрикнул:
— Вы же лжете совершенно сознательно, как бесчестный каналья, когда говорите, что я расстреливал коммунистов!
— Сами вы каналья и отъявленный враг нашей партии! — зло ответил Ворошилов. — Ладно, черт с ним…
— Что же, меня будут обвинять, что я расстреливал коммунистов, а я буду молчать?.. — не выдержал Троцкий.
На это Подвойский тут же бросил:
— Вы расстреливали коммунистов. Я список расстрелянных представлю…[103]
О репрессиях и терроре в годы гражданской войны, одним из инициаторов которых был Троцкий, пойдет речь в следующей главе. Для нас сейчас важно подчеркнуть, что сам Ленин в принципе всегда был за самые "крутые меры", которые могли обеспечить боеспособность частей фронтов. "Строгий характер" Председателя Реввоенсовета Республики, готового навести порядок на передовой, пресечь дезертирство, паникерство, партизанщину, Ленину импонировал. Троцкий видел в подобных фактах высокую степень доверия к нему признанного лидера революции.
Думаю, Ленин проницательно заметил, что на всех постах, какие пришлось занимать Троцкому — нарком по иностранным делам, путей сообщения, военным и морским делам, — одну из главных своих задач тот видел в пропаганде. Да, именно пропаганда: внешнеполитическая, производственная, военная. В.И.Ленин задавался вопросом: "Что есть хорошего у Троцкого" — и отвечал: "Несомненно хорошим и полезным является производственная пропаганда"[104].
Свое отношение к Ленину Троцкий выразил также совершенно определенно: "Я слишком ясно сознавал, что значил Ленин для революции, для истории и — для меня лично. Он был моим учителем. Это не значит, что я повторял с запозданием его слова и жесты. Но я учился у него приходить самостоятельно к тем решениям, к каким приходил он"[105]?
Считаю, что революция и годы гражданской войны были самыми богатыми на события в жизни Троцкого — политического деятеля, публициста и писателя. Это был высший пик его личной судьбы. В значительной мере так произошло не только потому, что эпоха нашла в нем энергичного творца радикальных, далеко не однозначных перемен в России, но и потому, что он оказался рядом с "первым" вождем Октября. До самой смерти Ленина они были фактически единомышленниками. Взлеты, достижения, просчеты, насилие, надежды — сбывшиеся и несбывшиеся — являлись общими. Интеллектуальное и политическое содружество основывалось на их фанатичной одержимости идеей революции и радикального переустройства в России. Ни тот, ни другой не поняли всего трагизма русской революции, вызванного тем, что она произошла в отсталой крестьянской стране со слабыми демократическими традициями. И тот, и другой решили, что буржуазно-демократический этап можно перескочить и сразу войти в полосу научного социализма, походя решая задачи демократического этапа. И тот, и другой "пришпоривали" историю, что является грубым насилием над ней. Революция, дав людям мир и землю, отобрала у них нечто более важное — свободу.
Брест-литовская формула
Один из секретов беспрецедентного по бескровности и результату Октябрьского переворота заключается в невиданном стремлении к миру измученного войной народа. Курс большевиков на мир, выраженный в первом декрете Советской власти, был исключительно популярным у миллионов простых людей. И, победив, нужно было платить по векселям обещаниям и выходить из войны. В истории это часто бывает так же трудно, как и принять решение начать ее.
В начале ноября 1917 года в столицы союзников России через соответствующие посольства пошла телеграмма-нота за подписью Троцкого следующего содержания:
"Сим честь имею известить Вас, господин посол, что Всероссийский Съезд Советов Рабочих и Солдатских Депутатов организовал 26 октября новое Правительство Российской Республики, в виде Совета Народных Комиссаров. Председателем этого Правительства является Владимир Ильич Ленин, руководство внешней политикой поручено мне, в качестве Народного Комиссара по иностранным делам. Обращая Ваше внимание на одобренный Всероссийским Съездом Советов Рабочих и Солдатских Депутатов текст предложения{6} перемирия и демократического мира без аннексий и контрибуций, на основе самоопределения народов, честь имею просить Вас смотреть на указанный документ, как на формальное предложение немедленного перемирия на всех фронтах и немедленного открытия мирных переговоров…"[106] Все посольства проигнорировали это и последующие обращения Советского правительства и его иностранного ведомства. Солдаты, сидевшие до сих пор в залитых грязью и кровью окопах, заедаемые вшами, терпеть больше не хотели. Революция могла устоять, если большевики окажутся в состоянии дать исстрадавшемуся народу мир и землю. Но первостепенным вопросом был мир.
Троцкий пишет, что не хотел занимать официальных постов. "С довольно ранних, точнее сказать, детских лет я мечтал стать писателем. В дальнейшие годы я подчинил писательство, как и все остальное, революционным целям… После переворота я пытался остаться вне правительства, предлагая взять на себя руководство печатью партии… Но Ленин не хотел и слышать об этом"[107]. Он требовал, по словам Троцкого, чтобы "я стал народным комиссаром внутренних дел. Но я выдвинул национальный момент, столь важный в жизни России, и добился своего. Однако меня тут же определили наркомом иностранных дел, где, правда, пробыл всего три месяца…".
Троцкий, вошедший в состав первого Советского правительства, даже через несколько дней после назначения не мог еще освоиться в здании бывшего МИДа — его заедали текущие дела Петроградского Совета и Военно-революционного комитета. Однако, когда 29 октября он выступал с заключительным словом на заседании Петросовета, ему посыпались вопросы:
— Что Троцкий сделал за истекшие три дня в качестве народного комиссара иностранных дел?
— Как подвигается дело о мире?
— Когда будут опубликованы тайные договоры? Троцкий понял: пост народного комиссара по иностранным делам требует конкретной работы и самое главное — перенесения в практическую плоскость вопроса о мире. Но тогда, 29 октября, он смог лишь сказать:
— Работа в прошедшие три дня свелась лишь к полуторачасовому пребыванию в министерстве. Я считал нужным попрощаться со старыми служащими. К исследованию тайных договоров приступить еще не успел…
А было так. Когда впервые Троцкий приехал в старое министерство иностранных дел, то встретивший его там князь Татищев сказал, что никого на работе нет. Однако, рассказывал Троцкий, когда я потребовал собрать всех, оказалось, что здесь множество народу. В нескольких словах объяснил чиновникам новые задачи и заявил: "Кто желает добросовестно служить — останется на месте". Нового наркома угрюмо выслушали, но ни ключей, ни дел не передали. Назавтра Троцкий послал туда матроса Маркина, который не задумываясь, для острастки других, арестовал князя Татищева, барона Таубе, и дело пошло… Появились ключи, выложили папки с документами. Маркин нашел каких-то молодых специалистов, кажется, Поливанова и Залкинда, которые стали разбирать секретные бумаги и готовить тайные договора для публикации. Но лишь с назначением в состав Наркоминдела Чичерина приступили к подбору новых сотрудников и началась работа, как тогда говорили, по-пролетарски…
Думаю, любопытный эскиз портрета Троцкого — народного комиссара иностранных дел — сделал Владимир Борисович Лопухин, камергер, действительный статский советник, директор Департамента общих дел российского МИДа. В своих воспоминаниях он так описывает Троцкого, прибывшего в министерство: