Попутно замечу, что расколы, фракционные склоки, взаимные обвинения, идейные распри с самого начала стали характерной чертой троцкистского движения. Эта непримиримость друг к другу объясняется глубокой внутренней противоречивостью движения вообще. Троцкий фактически объявил идейную войну всем: и буржуазии, и социал-демократии, и сталинизму. Троцкий не изменил своей точки зрения, высказанной им в начале 30-х годов: "Борьба с социал-демократией есть борьба с демократическим флангом империализма"[198]. Многие из его сторонников считали главным пунктом стратегии Троцкого борьбу со сталинизмом, а все остальное — как приложение к этому курсу.
Связи с Парижем после смерти сына ослабевали. Он получал по-прежнему письма от Л.Эстрин, Этьена; ему аккуратно высылали книги и журналы, которые он запрашивал. Но с гибелью Льва что-то оборвалось у хозяина маленькой крепости в Койоакане. Правда, когда приехала Л.Эстрин, они весь вечер молча слушали сотрудницу и близкую подругу сына, вновь и вновь безутешно переживая трагедию[199].
А "Тюльпан" в своих письмах по-прежнему просил разрешения у Троцкого приехать в Мексику[200]. Но изгнанник находился в том состоянии, когда новые люди, новые лица ему уже не были нужны. Он устал от посетителей, устал от опасности, устал от борьбы.
Почти каждый день, справившись с текущими делами, Троцкий пододвигал к себе стопку листов бумаги и мучительно пытался написать что-то новое о Сталине. Но он сказал о нем так много в статьях, очень похожих друг на друга, что его усилия давали незначительный результат. Дело с этой книгой подвигалось медленно. Одна из причин — исключительно слабая информация из СССР. Кроме приходящей с месячным опозданием фальсифицированной "Правды" и с трудом доходящих сообщений радио, сведений почти не поступало. Троцкий не мог, конечно, знать, что за те 43 месяца, что судьба отведет ему пробыть в Мехико, Сталин сумеет сотворить очень многое, что не попадет в его книгу.
Вождь превратился уже в настоящего земного бога. Слепое поклонение ему стало самой главной и уродливой чертой советского образа жизни. Дело дошло даже до того, что незадолго до своего смещения Н.И.Ежов, основываясь на "многочисленных просьбах трудящихся", предложил невероятное. В его ведомстве был подготовлен проект Постановления Верховного Совета СССР о переименовании столицы, города Москвы, в город… Сталинодар. Проект был послан в Политбюро и Президиум Верховного Совета. Но Сталин не решился на этот шаг; диктатор был осторожным и неглупым человеком… Лучше уж "совершенствовать" карательные меры против врагов всех мастей, особенно против троцкистов. Например, в 1939 году по инициативе вождя было решено "применять к дезорганизаторам лагерной жизни самые суровые меры, вплоть до расстрела"[201]. За те годы, что Троцкий провел здесь, в Мехико, Сталин почти ежедневно лично утверждал сотни списков тех, кого считали "троцкистами" и осужденными по "первой категории", т. е. к смерти! Если бы знал изгнанник, что походя кремлевский вождь устанавливал и чудовищные рекорды! Так, только 12 декабря 1938 года Сталин и Молотов санкционировали расстрел 3167 человек![202] Троцкий был отрезан от многого, что творилось на родине, и понимал, что одни заклинания, сентенции, гневные филиппики не спасут его последнюю книгу. Он нервничал, рылся в газетах, просил сторонников найти фактические материалы о сталинском режиме.
Во всяком случае, в канун роковых событий у Троцкого было мало причин для оптимизма как в личном, так и политическом плане. Пока лидер IV Интернационала пытался консолидировать свое движение и направить его в нужную сторону, московская группа чекистов в Мехико не теряла времени зря.
Материалы П.А.Судоплатова, данные процесса над Морнаром — Джексоном — Меркадером, воспоминания Натальи Ивановны Седовой ("Так это было"), показания начальника мексиканской тайной полиции Л.Саласара, секретаря Троцкого Дж. Хансена, рассказы брата Рамона Меркадера — Луиса, публикации И.Дейчера, И.Левина, Дж. Кармайкла, Ю.Папорова и других, в том числе и из закрытых до недавнего времени источников, позволяют проследить хронику внедрения Р.Меркадера в число "своих" людей Троцкого. Это было главной задачей, которую должен был решить Эйтингон. Ликвидация же человека, ставшего объектом страшной ненависти кремлевского руководителя, представлялась делом криминальной техники. Вот перечень-хроника посещений Меркадером "объекта". Составлена она на основе многочисленных документов из архивов НКВД.
Впервые Джексон переступил порог дома где-то в конце апреля 1940 года, когда отвез супругов Росмеров в город по какому-то делу. Он помог занести саквояж Маргариты в их комнату и тут же вернулся к машине.
28 мая накануне отъезда супругов Росмеров Меркадер был приглашен к обеду в дом Троцкого. Его представили как "друга Сильвии", который отвезет на своей машине Маргариту и Альфреда в. порт. По просьбе Росмеров и по распоряжению Троцкого, Меркадера ввел в столовую начальник охраны дома Гарольд Робине.
12 июня Меркадер, перед тем как выехать по "вызову шефа" фирмы в Нью-Йорк, зашел в дом, чтобы попросить разрешения Троцкого оставить свой "бьюик" во дворе дома на время его отсутствия.
29 июля Наталья Ивановна пригласила Сильвию и Рамона на чашку чая. Разговор в основном шел о будущем "молодых". Наталья Ивановна была уверена, что у них будет свадьба и тактично, с юмором говорила о семейной жизни и ее привратностях.
1 августа Рамон ездил с Сильвией и Натальей Ивановной за хозяйственными покупками в центральные магазины. Он сосредоточенно переносил пакеты и свертки в дом — туда, куда ему указала Седова. После этого Джексон сразу же уехал, сославшись на неотложные дела.
8 августа Меркадер без видимых причин для визита появился в доме с букетом цветов и коробкой сладостей. В беседе с Троцким он, однако, заметил, что готов сопровождать хозяина дома во время его экскурсий в горы. Троцкий поблагодарил за готовность, но не дал утвердительного ответа.
11 августа, приехав после обеда за Сильвией, Рамон не стал ее дожидаться на улице у машины, а вошел в дом. Охрана восприняла это как должное; он уже примелькался. Вскоре привлекательный "коммерсант" вышел с "невестой" и они уехали.
17 августа новый "друг дома" приехал без приглашения и попросил, чтобы Троцкий уделил ему несколько минут: Джексон хотел, чтобы Лев Давидович посмотрел его статью, в которой он критиковал тех, кто нападает на троцкизм и прежде всего на Бернхема. Беседа была недолгой и Меркадер уехал. Почему-то на этот раз он был одет в темный костюм и на руке лежал плащ, хотя было жарко.
Всего, как мне удалось установить, Джексон — Меркадер побывал в доме около десяти раз. Видимо, он присматривался к внутреннему расположению (хотя оно уже было известно из сообщений женщины-агента, которая, как мы знаем сегодня, работала на операцию), не имея пока четкого плана акции.
Будет и еще одно посещение, роковое… Оно состоялось 20 августа 1940 года, в 17 часов. Лучше всего об этом рассказала Наталия Ивановна Седова в своей потрясающей и краткой статье "Так это было"[203]. Опираясь на это самое главное свидетельство, а также на показания в суде обвиняемого и рассказы Луиса Меркадера, Джозефа Хансена и полковника полиции Леонардо Саласара, коротко воспроизведу последние часы жизни Л.Д.Троцкого. Материалы Судоплатова и Эйтингона позволяют расставить точные, как мне кажется, акценты в финале сталинской операции. Н.И.Эйтингон в своем сентябрьском письме 1963 года Н.С.Хрущеву из Владимирской тюрьмы назвал операцию "работой, проделанной в Мексике по заданию ЦК партии"[204]. Задания, особо важные, разведчикам поручались от имени ЦК, туда же руководство Секретно-политического и Иностранного отделов докладывало об их выполнении, а также сообщало всевозможную заслуживающую внимания информацию[205].
Просыпаясь утром, вспоминала позже Наталья Ивановна, Троцкий после 24 мая несколько раз говорил:
— Ну вот, судьба нам подарила еще один день. Они не пришли…
Эта навязчивая мысль его больше не покидала. Незадолго до того самого страшного дня Троцкий вновь негромко произнес:
— Да, Наташа, мы получили отсрочку…
Так жили эти люди, находясь в своем доме, как в камере смертников. Они это знали, но в душе не хотели верить, что, как и в тюрьме, когда-то загрохочет засов и за ними придут, чтобы увести навсегда…
Наталья Ивановна, восстанавливая тот последний роковой день в жизни Троцкого, почему-то запомнила больше всего то, что он был тихим и солнечным. "Ничто не говорило о зловещности. Солнце светило ярко с утра, как всегда здесь. Цвели цветы, блестела трава, как лакированная… Никто, никто из нас, ни он сам не догадывались о предстоящей гибели". В утренней почте наконец пришло сообщение о том, что Хоттонгская библиотека Гарвардского университета в Бостоне получила рукописи Троцкого на хранение и использование. Изгнанник очень был обеспокоен их судьбой. Отправка в США была похожа на тайную операцию: Троцкий сильно опасался похищения своих бумаг. Теперь он был спокоен за них, кроме того, получал 15 тысяч долларов (смехотворно маленькая сумма за тысячи документов!).
Обычно утром, в начале восьмого, Троцкий кормил кроликов и кур. Наталья Ивановна, занимаясь своими делами, выглядывала в окно, наблюдая за мужем. Она это делала всегда, даже когда он сидел за письменным столом. "Время от времени я приоткрывала дверь его комнаты чуть-чуть, — вспоминает Седова, — чтоб не помешать ему, и наблюдала его в обычной позе — склонившимся над письменным столом с пером в руке". У Натальи Ивановны от большой семьи остался только муж и внук, и она боялась потерять последнее, что у нее в этой жизни осталось. Сам Троцкий признавался, что ему лучше работается, когда он знает: Наталья Ивановна где-то рядом. Даже в своем завещании он нашел возможным сказать о ней самым необычным образом: "Наташа подошла сейчас со двора к окну и раскрыла его шире, чтоб воздух свободнее проходил в мою комнату. Я вижу ярко-зеленую полосу травы под стеной, чистое голубое небо над стеной и солнечный свет везде"